Жёнушка с Мичуриным обменялись многозначительными взглядами, и она ещё покрутила пальцем у виска, чтобы он всё правильно понял. Он всё понял и продолжил:
– Согласен, чёрт с ним, с полом. Но дальше это дерево за дом возьмётся, можешь не сомневаться.
Я обозлился на его двурушничество – пиво пьёт со мной, а чуть что – и вот она, цена настоящей мужской дружбы:
– До дома здесь целых два метра, сволочь!
Он вздохнул и велел мне идти в машину, он меня сейчас на экскурсию свозит.
Приехали мы в один дом, а там точно такое же дерево растёт. Только огромное, с необхватным стволом. Ему уже десять лет, пояснил мне Мичурин.
Толстенные стволы, в которые превратились бывшие когда-то корни дерева, горизонтально расходились поверх земли в разные стороны на два-три метра, превратив в труху бывший когда-то асфальт.
Я молча посмотрел на дерево минуты с две, потом уважительно погладил его по стволу, повернулся и пошёл к машине.
Потом несколько дней искал дрель, чтобы сделать в стволе моего фикуса дырки. Потом ещё несколько дней искал сверло. Потом ещё несколько дней мне было некогда. Потом просверлил дырки. Сверло шло плохо, завязая в живой и сырой плоти. Потом надо было налить в эти дырки специального яда, который убивает любую растительность. Яда я не нашёл, хотя он всегда у меня стоял в специальном шкафу. А магазины сегодня закрыты! Мичурин, наблюдавший за моей деятельностью, сказал, что у него дома есть.
– Нет, сегодня я к тебе не поеду! – закапризничал я.
– Я сам привезу! – встрепенулся Мичурин.
– Нет, я сказал!!! – заорал я, и Мичурин отшатнулся.
Прошло ещё несколько дней. Сейчас я сижу, дописываю и еду к Мичурину за ядом. Я возьму пластиковую соломку для коктейлей, наберу в неё яду и выпущу в дырочку. И так несколько раз.
И через несколько дней листочки с моего деревца попадают на пол. Их будет очень много, полная веранда, по колено или даже ещё больше. Я буду ходить в этом озере взад и вперёд, и оно будет укоризненно шуршать под моими чуткими к боли ногами.
В мире животных
О братьях наших меньших
1
Люди в большинстве – нацисты по своей сути. И с этим ничего поделать невозможно. Им почему-то кажется, что только они одни умные. Все остальные – иноверцы бездуховные.
Так принято почему-то считать, что чувства доступны только нам, человекам прямоходящим. Некоторые даже полагают, что не всем. Некоторые думают, что цвет кожи или вера тоже могут быть препятствием для настоящих чувств. Откуда такое самомнение? Впрочем, с этими мне вообще не о чём говорить, ибо, как мне кажется, – чувство боли одинаково неприятно и тибетским монахам, и папе римскому.
Я же сейчас хочу поговорить о людях, не настолько глубоко погрязших в нацизме. Я только о тех, кто отказывает в чувствах нашим так называемым братьям меньшим. Причём я не имею в виду ни чувство боли, ни чувство голода, ни чувство необходимости немедленного совокупления. Я имею в виду более высокие чувства, более сложные. Например, любовь, ненависть, чувство вины. Чувство собственного достоинства, наконец. И здесь я, старый животновод, должен остудить нарциссизм высшего, как ему самому кажется, творения.
Есть у меня собачуха. Небольшая такая, с кошку средних размеров. И будь она даже с большую кошку, это её званию собаки много очков не прибавило бы. Общую картину портит ещё её выходящее за рамки приличия добродушие и дружелюбие.
Но происхождение обязывает, и Дина, как всякая собака, бесстрашно носится по двору за всяким заблудившимся кузнечиком. И когда нечаянный гость оказывается уже вне пределов контролируемой ею территории, она победно оглядывает весь двор, ища наших одобрительных взглядов. И даже на соседский балкон искоса поглядывает – видели оттуда её беспримерный подвиг?
Наши соседи англичане, на собаках вообще помешаны – у них собак аж целых три. Поэтому они понимают чувства нашей Диночки и выражают ей всяческое одобрение. А она, сука такая, так и млеет – я же вижу – и потявкивает, и мордой поводит в сторону, куда улетел кузнечик. Дескать, если бы не забор, я бы живо с ним разобралась. А соседи ей почтительно:
– Of course! Of course!
Хотя надобно бы заметить, что собачушка наша не самого смелого десятка. И совсем не такая кровожадная, какой ей хочется казаться. Другой раз она увлечётся без меры, подстёгиваемая взглядами с английского балкона, да как возьмёт и за индюшкой погонится с неистовым лаем! Хотя за минуту до этого они рядом паслись и даже обменивались друг с другом последними новостями о биржевых котировках. А тут индюшка, глупышка, бежит панически со всех ног, как будто это я за ней с ножом гоняюсь. Но вот добегает она до забора – дальше бежать некуда. Добегает и поворачивается лицом к преследователю. Может быть, для того, чтобы успеть клюнуть агрессора перед смертью, а может, чтобы тому стыдно было в глаза смотреть.
И что же моя Дина? Она тут же выжимает до отказа и задние, и передние тормоза так, что падает, бедная, с ног и вспахивает небольшой участок нашего сада своей бесстрашной и справедливой мордой. После чего вдруг обнаруживает что-то необычайно интересное совсем в другой стороне от прижатой к забору птицы и бросается туда. Я-то вижу, что ничего там нет, и она тоже видит, но чувство собственного достоинства сохранено! Она там что-то озабоченно покопает в травке и тогда уже только кинет мне взгляд:
– Всё нормально, хозяин. Я тут всё разрулила.
На балкон соседей при этом она старается не смотреть. Лицо она, конечно, сохранила, но не настолько, чтобы соседям в глаза смотреть.
2
И кот у нас уникальный. Не знаю, что это за порода такая, но он очень необычный. У него чрезмерно худая морда и длиннющие ноги. И огромные глаза. Откуда он вообще на Кипре взялся, я таких здесь раньше не видел. Может быть, это не кот вовсе, а рысь. Я сам не кошатник, в породах ничего не понимаю и никогда не помышлял кошачьих заводить. Но они почему-то сами постоянно заводятся.
Этот рыжий сфинкс не хочет, чтобы я писал про Булата Шалвовича, про себя или хотя бы про него самого. Или он за глаза мои беспокоится, или чтобы я не перетрудился, но совершенно не даёт работать. Вскочит на стол и сядет перед носом, перегородив собою монитор. Уж как я его только не увещевал. И руками, и ногами. Однажды вышел на балкон и со второго этажа его сбросил. Через две минуты он снова сидел на столе. Первый раз вижу такого необидчивого и преданного кота.
Сначала я думал, что если выкину его на улицу и закрою все окна и двери, покой мне будет обеспечен. Ничуть не бывало, он всегда находит на одном из трёх этажей какую-то лазейку и через две минуты снова у меня на столе. Сидит, перегородивши монитор, и в глаза мои смотрит. Я пытался его пересмотреть, но больше, чем на пять минут меня не хватало. Но и он через пять минут обычно меняет своё поведение. Задними лапами оставшись на столе, он передними становится мне на живот и начинает его топтать, массажировать. Это недолго обычно, тоже минут пять-десять. Потом он спускается весь ко мне на живот, расклинивается между столешницей и животом и засыпает.
Это вообще незнакомый мне кот. Во всяком случае, ещё недавно был таким. А где-то с год назад стал наш дом некий рыжий бандит обхаживать. И главное – с поля идёт, с оккупированной территории, где совсем невозможно контролировать наш суверенитет.
Надо заметить, что вся наша домашняя живность к нам с оккупированной территории самовольно пришла. Кроме кошек, в этот список входят куры, черепахи, ежи и перепёлки. Неизвестно откуда и неизвестно за что. Может быть, они думают, что у нас тут Ноев ковчег? А может быть, это за то, что я под свой сад бесхозную землю прибрал, которую и называю оккупированной территорией. Бесхозная-то она бесхозная, но хозяин точно где-то есть, только не даёт до поры до времени о себе знать.
Новый соискатель работал профессионально. Приближался постепенно. При этом всем своим видом давал понять, что домыслы наши ему оскорбительны, он и не смотрит в сторону нашего дома. Он так просто ходит по оккупированной территории, и ещё неизвестно, у кого из нас на неё больше прав.
Собственно, почему уж так активно мы его не хотели? Дело в том, что к моменту, когда этот рыжий облюбовал наш дом, у нас уже несколько кошек с выводками было, на всех этажах. Которые, к слову, тоже сами пришли. И мы, конечно, со всей присущей нам строгостью даём понять новому соискателю, что свободных номеров нет. Что, мол, баста! Поищи себе других дураков!
Самое поразительное, что других дураков он нашёл уже давно, но они его чем-то не устраивали. Соседи через три дома от нас, две приятных англичанки, кормили этого проходимца, поили и ошейник ему красивый купили. Но он почему-то, даже не вытерев салфеткой рта после их яств и не сказав спасибо, стрелой летел к нашему дому. И методично сужал круги. Если мы встречались глазами, он не смущался, а всем своим видом давал понять, что если я там деревьев насадил, это ещё не значит, что я землю эту купил. Я не находил, что ему возразить.
Когда он вплотную приблизился к нашей веранде, я сам вышел с ним поговорить по-мужски. Дескать, борзеть не надо, мы тут сами парни из девяностых. Выслушав мои угрозы, он зевнул и прошёл между моих грозно расставленных ног на веранду.
Жена, чтобы сохранить чувство моего собственного достоинства, предложила:
– Да и пусть этот хам сидит здесь на балконе и мокнет от дождя! Не стоит, тебе, милый, с ним связываться. Мы его всё равно кормить не будем.
Мы закрыли дверь на задвижку и задёрнули занавески. На следующий день мы приоткрыли занавески, чтобы понять, можем ли уже снова пользоваться верандой. Оказалось, не можем.
Тогда на семейном совете было решено вынести на потерянную уже для нас веранду миску с водой. Не в качестве капитуляции, а из уважения к Женевской конвенции. Рыжий кот, не моргнув глазом, остался сверлить стекло, отделяющее нас от него.
Я предложил отдать ему мои любимые свиные хрящики, чтобы он убрался уже отсюда, наконец. Жена засомневалась, что это подействует именно так, как я хочу, но не возражала. На хрящики кот не купился и продолжал всматриваться в наше жилище. Ну и пусть смотрит. В конце концов, он так скромен и ненавязчив, что выступать с моей стороны было бы мелочностью и шариковщиной.
Через пару дней мы обнаружили его в доме. Рыжий нахал стоял посереди зала задумчивый, как бы недоумевая, как он сюда попал, когда совсем не собирался. Жена моя, женщина слишком добрая и чтящая законы гостеприимства, застеснялась и предложила ему кусочек колбаски. От колбасы гость скромно отказался. Не гордо и нахально, дескать, плевал я на вашу колбасу, а именно скромно. Мол, спасибо, но я только недавно из-за стола.
Кот ещё несколько дней ничего у нас не ел, есть бегал к англичанкам, демонстрируя, что он к нам не корысти ради, а по зову сердца пожаловал. Но всё остальное время он проводил в нашем доме. Для меня навсегда останется загадкой, зачем ему это было надо.
А немного освоившись, он в первый раз вскочил мне на стол, загородил собою монитор и посмотрел мне в глаза. И после этого перестал ходить на ланч к англичанкам. А я перестал думать о себе, как о венце природы. Способным кого-то приручить или научить. Но я не грущу, а если вдруг случится, он бодает меня своими несуществующими рожками до тех пор, пока я не пригрожу снова выкинуть его с балкона.
3
Теперь про упоминавшуюся уже индюшку. Она, сволочь, всей семье уже душу вынула. Прошлым летом припёрлась к нам неспешной исполненной достоинства походкой – дескать, я тут погощу у вас. А мы что – мы ничего, гостям всегда рады. Но на всякий случай я всё же побегал по посёлку, поспрашивал о месте её постоянной прописки – никто не колется. Ну ладно, у нас курятник не перегружен, от одной индюшки кормушка не оскудеет. Тем более, что обитатели курятника целый день по полю гуляют, домой только спать приходят.
День гостит красавица, другой гостит, да так и осталась. Мы не удивляемся, это у нас обычная практика, к нам многие приходят навеки поселиться, как уже выше было замечено. Добровольно мы только собачушку завели.
Вот проходит время, и решила индюшка на яйца сесть. Свои все под себя сгребла, да от жадности ещё и куриных прихватила. А из мужского братства я один в доме, не считая котов! То есть напрасно она, дурочка, села, о чём я и пытался ей донести в доступной форме. Но она и слушать ничего не желает, сидит и сидит. Полтора месяца просидела! Осунулась вся, с лица спала. Наконец, я тёмной ночью яйца у неё потырил. А то бы она, глядишь, так и околела бы от неутолённой потребности материнства.
Ладно. Проходит ещё пару месяцев, индюшка опять яиц напасла – и плюх на них. Только уже хитрее, на чердаке курятника, куда никто из нас залезть не может. Жена моя сердобольная пыталась её оттуда шваброй извлечь, но та только шипит и прочь нас гонит. Что делать? Сидит опять, не ест, не пьёт, только ругается при нашем появлении. Пришлось ей туда еду и воду доставлять.
Поехал я тогда индюшат новорождённых искать, чтобы подсунуть суррогатной матери. Нашёл-таки, но продавец по 10 евро затребовал за каждого индюшонка. Я при всей своей любви к животным на такую жертву не был готов. Пришлось ехать на Северный Кипр, где всё подешевле. Действительно, там купил по три евро.
Наивную и малообразованную птичку, конечно, всякий обмануть может. Поэтому, мне немного стыдно было, но меня научили, как не уронить её достоинства. Оказывается чужих индюшат ей надо подсовывать ночью, а её собственные яйца, в которых всё равно ничего нет, одновременно выкрасть. Дескать, она спросонья не заметила процесс вылупления детишек.
Я подкрался к мирно дремавшей девушке, тщетно готовящейся стать матерью, и бессовестно воспользовался её беспомощным состоянием. Она спросонок огрызалась, дескать, не дело ночью постороннему мужчине в будуар к леди, но я парень шустрый, к тому же не чрезмерно отягощённый моральными принципами. В конце концов, она сама виновата, она сама ко мне пришла. Мама не предупреждала её разве, что не следует заходить в гости в незнакомый дом. Поэтому моя индюшка не успела оглянуться, как сама стала матерью.
Наутро я пришёл проведать социально неблагополучную семью. В том смысле, что дети без отца растут. Индюшка встретила меня враждебно, будто это не я ей детей покупал по три евро за штуку. Наглость, конечно, но молодым редко бывает знакомо чувство благодарности. Я проглотил обиду и предложил ей помочь спустить её выводок с чердака. Она меня грубо послала и даже пыталась совершить физическое насилие по отношению к своему благодетелю. Плюнул я и ушёл, освежив кормушку и поилку.
Днём вернулся, смотрю, один индюшонок свалился с чердака и бегает внизу, жалобно взывая к помощи. А мамаша сидит на краю и тоже очень громко нервничает. Я не стал поднимать упавшего, а взял швабру и с риском быть покалеченным стал выуживать других индюшат с чердака. Мамаша бесновалась и норовила выклевать мне последние глаза. Женщины вообще бывают очень скандальными, я давно заметил.
Приятель, услышав потом мой рассказ, сказал, что моими глазами, собственно, особо дорожить нечего. Нет глаз и это не глаза. Но мне они всё-таки дороги. Совсем без глаз мне как-то будет чего-то не хватать. Что имеем, тем и дорожим.
В течение ожесточённой борьбы число нижних индюшат прибавлялось, а верхних сокращалось. Наконец, мать догадалась пересчитать остаток, и сама слетела вниз. Дура-дура, а понимает, что лучше больше, чем меньше. Я быстренько спустил остальных и ретировался.
Наступила идиллия. Суррогатная мама целый день что-то нежно ворковала своим деткам, выпуская их из-под крыльев на прогулку и кормёжку. Меня, когда я приносил еду и воду, по-прежнему встречала сурово и сварливо.
Но тут мне пришло в голову, что для такой солидной мамаши маловато деток будет. Поехал я снова на базар и прикупил ещё сброда всякого – кроме индюшат, ещё курячьих детей и утят, и даже цесарят, как потом выяснилось.
Расселил пока новоприбывших по коробкам у себя дома, лампы над ними повесил, чтобы тепло было. Но в мои планы не входило из собственного дома птичник делать. Не столько даже в мои планы, сколько в планы жены. И стал думать, как бы мне новых питомцев к сварливой мамаше пристроить. И даже словами разумными пытался ей донести, что большая семья лучше, чем маленькая. Но она, дура, ничего не понимает и только гонит меня прочь. Матери, они очень зашоренные, как правило, даже и суррогатные.
Вообще характер её сильно изменился в худшую сторону. Ладно со мной – с собачухой Диной и то индюшка рассориться умудрилась. Хотя Дина, как я уже говорил, добрейшей души экземпляр. Поэтому она любит всем помогать. Котят помогала кошке рожать, потом воспитывала выводок наравне с матерью. Сама не доедала – лучший кусок детям. Курице тоже хотела помочь яйца нести, но та ей быстро мозги вправила и собачушка, жалобно скуля, побежала жаловаться нам. Это настолько добрая собака, что все об неё ноги вытирают, как это всегда бывает в жизни, к сожалению. В том числе только что продравшие глаза котята. И только индюшка панически боялась нашей недотёпистой Дины. И Дина, бывало, самозабвенно гоняла несчастную индюшку, гордая от своей храбрости и ловкости. Но это только когда индюшка бездетной была.
А тут как-то Дина заскакивает деловито в курятник, увязавшись за мной, дескать, не надо ли чем-нибудь подсобить? И тут трусливая когда-то индюшка как врежет непрошеной помощнице, что несчастная собачуха пулей вылетела из курятника.
Я это всё к тому про Дину опять вспомнил, чтобы понятно было, что индюшенька наша резко изменилась характером, став матерью.
И вот мне как-то надо пристроить остальных квартирантов к ней. А как, если она уже вполне счастлива и ничего ей больше не нужно? Причём из новичков три цыплёнка какие-то экзотические, не похожие на других. Хозяин сказал, что это иранская курица. Ну, иранская, так иранская, мне без разницы. А вот что скажет строгая мамаша? Про утят я уж и не говорю.
Дождался я, пока стемнеет, и просто зашвырнул ей в конурку несколько новых индюшат. Пока индюшат только, чтобы сразу сильно не нервировать скандальную мамашу. Там в курятнике мы такую небольшую конурку соорудили, её она и облюбовала для гнезда. Индюшка заворчала, но писка истязаемых малышей я не услышал. Тогда я ещё парочку зашвырнул. Индюшка вылезла из укрытия с недобрыми намерениями, и я поспешил сделать вид, что просто вышел покурить, на звёзды полюбоваться. Она посмотрела на меня подозрительно и, чертыхаясь, вернулась к детям. А я стою и слушаю, как она там бормочет что-то любовно. Через несколько минут голову высунула и вперила в меня свой немигающий строгий взор. Дескать, чего стоишь – ступай вон отсюда, откуда пришёл.
Наутро я обнаглел и, не стесняясь света дня, присовокупил к ним ещё нескольких цыплят. Семейство как раз подзакусить из конурки вышло, и новые тут же затерялись в толпе. Индюшка ничего не сказала, лишь посмотрела на меня укоризненно. Я ей объяснил, что случайно выронил своих, а теперь как их найти, как отличить моих выродков от её замечательных чад? Индюшка согласилась, что это будет непросто, прервала бранч, и поспешила увести всю толпу в конурку.
Теперь у меня оставались только так называемые иранские цыплята (которые выросши, оказались цесарками) и утята. Ну, троих иранцев я привычно вбросил ей в конуру, как вбрасывает мяч баскетболист в сетку, и стал ждать, надеясь, что в темной хижине она не разберёт, кто тут чужой. Но через минуту двое из троих оттуда с плачем выбежали. Индюшка высунула голову и победно посмотрела на меня. Ну и чего ты смотришь, дура, третий-то остался!
Я уже думал вернуть в дом двух несчастных сирот, но тут вся компания снова вышла потрапезничать. Вообще, я заметил, у них очень напряжённый график – они минут пять сидят в конуре, греются под мамиными крыльями, потом выходят и минут пять едят. И так весь световой день.
И двое сироток смешались с непомерно разросшимся потомством глупой, но самоотверженной мамаши. Ну, вот они заморили червячка и по знаку мамы все дружно опять в конуру полезли. Снаружи не осталось никого. Через минуту озадаченная индюшка вылезла на свет. Я ей показал язык. Она была очень обескуражена и расстроенная вернулась к детям.
Теперь у меня осталось только пять утят. Я дал время индюшке успокоиться, дождался, когда у них по плану время отдыха, и принёс утят. В курятник, правда, запустить их не решился. Посадил их на землю снаружи и широко раскрыл дверь. А сам сделал вид, что вышел помидоры посадить и знать больше ничего не знаю. Утята в нерешительности топтались на пороге, но тут как раз подошло время очередного приёма пищи, и разбухшее за два дня стадо птиц высыпало из конуры. Увидев пёструю компанию, утята встрепенулись и не спеша вперевалочку, как боцманы по палубе, зашагали в курятник. Индюшка заворчала было, но, увидев, что я далеко и не имею отношения к происходящему, постепенно успокоилась.
Через несколько минут я неслышно подошёл и убедился, что снаружи ни одного птенчика не осталось, все в конуре. Всего тридцать пять особей, не считая строгой, но подслеповатой, как и я, мамаши. Только я, в отличие от неё, считаю лучше.
Ну и славненько. Я умыл руки и пошёл в дом. Надо было подумать не спеша, И вот я думаю: эх, если бы и людские мамаши все были такими же, как моя индюшка! А ведь нет, среди людского племени попадаются и другие.
4
А тут ещё курица у нас пропала со двора. День нет, два нет. Жалко, хорошая курица была, совсем ручная. Удивительная – сама на руки идёт, как будто она не курица вовсе, а кошка или собака.
На третий день спускается откуда-то с горы – и сразу в дом, дескать, проголодалась я. Обрадовались мы, но всё же в дом – это слишком, иди к себе в курятник, говорим. Но она поела-попила и вновь исчезла. Опять только через два дня заявилась. Выследили мы гулёну, оказывается, она залезла на гору, что за нашим домом, там, в укромном местечке яиц нанесла и сидит, ждёт чего-то. Индюшке позавидовала, наверное.
А ждать-то нечего, ибо петушок за отсутствием в этих яйцах участия не принимал. Ну, купил я хороших яиц на базаре, да и подсунул ей вместо тех, пустых. Не дожидаясь темноты, ибо там шею сломаешь, пробираясь к ней при свете дня, не то, что в темноте.
И обман, конечно, скрыть не удалось. Возмущённая курица спустилась с горы, громко выговаривая всё, что она обо мне думает. Я, как человек, склонный к компромиссу, сел рядом с ней на стул и стал увещевать расстроенную курицу. Дескать, чего тебе ещё дура надо, я тебе хороших дорогих яиц с базару привёз, а ты, тварь неблагодарная, свои пустые требуешь назад.
А она вскочила мне на колени и настаивает на своём. Я ей говорю, посмотри, мол, неразумная, какие у индюшки прекрасные детки получились. А она взлетела на плечо и на ухо шепчет: видели, дескать, мы этих деток. Ты, небось, и мне хотел такое ассорти подсунуть, но я не такая глупая, как твоя индюшка.
Ну, что ты с ней поделаешь? Минут десять с моего плеча не сходила, всё канючила. Пока я не скинул её и не скрылся в доме.
А вот ещё петушок, муж моих курочек.
Принято считать, что мир жесток, потому что самцы очень должны доказывать своё право. Это так, но только отчасти. Гораздо страшнее на самом деле самки. Когда они матери. Тут уже просто не подходи.
Из всего куриного поголовья я только одного петушка оставил, самого мощного и самого красивого. И любо мне видеть, как он гордо выхаживает возле курятника, всем давая понять, кто здесь хозяин. Куры в восторге, конечно, но остальные – утки, цесарки и индюки – не особенно прислушиваются к его бахвальству. Но и не мешают ему самоутверждаться.
А ему того и надо.
– Смотрите, – раздувается он от гордости, обращаясь к своим хохлаткам, – все меня уважают.
Но сегодня случилось… Не знаю, как петушок – я до сих пор в себя прийти не могу.
Презрев старательно устроенные мной гнёзда для высиживания яиц, все самки моего птичника сами находят, где им усесться. И главное, подлюки, в самых недоступных местах.
Одну индюшку я выследил всё-таки, уже довольно давно, хоть и забралась она в самую чащобу. А сегодня петух мой высокомерный в тех краях очутился. Кинулся я его остеречь, а уже поздно было. Он, гордо вскинувши голову ввысь и ничего не видя вокруг, так и ввалился в гнездо чересчур подозрительной будущей мамаши.
Всей последующей дискуссии я не услышал, хотя видел, что петушок мой, как ошпаренный, вылетел из кустов с обезумевшими глазами. Немного придя в себя, он начал оправляться и показывать своим курочкам, что всё под контролем, мол, немножко оступился я в танце и немножко ногу подвернул.
Тут из кустов появилась неудачно потревоженная будущая мамаша с самыми недобрыми намерениями. Петушок, не теряя лица перед дамами, чуть отошёл в сторону. Дескать, не дело мне в эти ваши бабские дела влезать. Но мамаша, поправши всякое его мужское самолюбие, направлялась прямо к нему, выкрикивая на ходу что-то оскорбительное.
Мой петушок вообще-то очень галантен, кроме, конечно, того момента, когда по долгу службы овладевает дамами, но тут он просто растерялся. А индюшка, не сбавляя шагу, подошла к нему и со всего размаху своей глупой, но на очень длинной шее головой, клюнула его прямо в гребешок.
Ну, здесь уже – а вы как бы себя повели – моему петушку ничего не оставалось, как осадить зарвавшуюся бабу. И он ринулся в бой. Бой был жестокий, хотя я случившимися под рукой граблями, пытался придать ему более спортивный вид. Муж индюшкин суетился рядом, растерянный, как и я, и так же боялся подступиться к дерущимся, хотя в другое время эта индюшка визжала, прижатая к земле его цепкими когтями, а петушок просто обходил его стороной.
Готовящаяся стать мамашей индейка всё-таки победила моего красивого бабника, и он помчался от неё наутёк, теряя перья и уважение курочек. Хотя ничего постыдного в этом поражении не было – весовая категория всё-таки очень разная.
Тем бы всё и закончилось, если бы конфликт случился с индюшкиным мужем. Отходчивые мы, мужики. А эта стерва вместо того, чтобы вернуться к своим остывающим яйцам, поспешила преследовать своего врага. И нагнала его в два счёта – длина ног у них тоже очень разная – и давай снова бить-убивать последнего мужа моих курочек. Тут уже я, откинув грабли, сам кинулся в гущу конфликта. Бедный петух воспользовался замешательством – и в курятник из последних сил. Индюшка за ним. Я, чертыхаясь и матерясь, тоже. Пока подоспел, она на нём, уже не сопротивляющемся, втоптанном в землю, сидела и выклёвывала его хохолок, добираясь до мозгов.
Я вырвал петушка из её цепких когтей и обозвал её сукой. Индюшкин муж всё время находился рядом и не счёл моё высказывание чрезмерным.
Я отнёс трясущегося петушка в отдельную клетку, где одна из его жён детишек их общих воспитывает. Моя собственная жёнушка испугалась, как бы он цыпляток там не обидел. Как же, обидишь здесь кого-то! Там тоже мама есть. Которая постоянно позволяла петушку втаптывать себя в грязь, но только до момента, когда стала мамой.
Петушок трясся и просился обратно ко мне на ручки. Подросшие цыплята взлетали ему на спину и требовали банкета.
Весь вечер сижу и жду, запоёт ли снова мой петушок. Я ведь за чистоту тембра голоса его особенно полюбил. Не знаю. Если до утра не запоёт, придётся его зарезать.
Да, вот есть у нас ещё улитки виноградные в саду. Большие такие, степенные. И не многословные. Ой, нет, про улиточек я пожалуй, в другой раз расскажу.