Нет, купидон здесь куда уместнее, чем ангел милосердия. Вокруг площади, а также на соседнем Лестер-сквере и на прилегающих улицах теснятся рестораны, театры, кино, кабаре — словом, увеселительные заведения и злачные места всякого рода. По вечерам световые рекламы заливают все кругом разноцветными неоновыми огнями и огненные буквы выводят надпись на стене: «Кока-кола»!
Не так давно в Англии законодательным актом запретили проституцию, по Пиккадилли и по Лестер-скверу больше не ходят вереницы размалеванных девиц, заговаривающих с прохожими. Проститутки занимаются своим ремеслом по-прежнему; закон лишь согнал их с улиц в притопы, которые скрываются под вывесками ночных кабаре, танцклассов, кабинетов лечебного массажа, подозрительных заведений, где демонстрируют стриптиз. Но приличия соблюдены, и миссис Грэнди может спать спокойно.
«Прощай, Пиккадилли, прощай, Лестер-сквер!» — пели английские солдаты первой мировой войны, отправляясь в окопы на Марпе. Распрощаемся и мы с Пиккадилли и Лестер-сквером. Несколько шагов по Гаррик-стрит, и вот мы у дверей оперного театра Ковент-гарден, в состав которого входит знакомая советским зрителям балетная труппа Садлере Уэллс. А рядом раскинулся один из самых больших оптовых рынков Лондона — он называется так же, как и театр, а торгуют здесь овощами, фруктами и цветами. С раннего утра тут — толчея грузовых машин, тележек зеленщиков и цветочниц. Вечером, когда в театре опускается занавес и стихают аплодисменты, зрители в вечерних туалетах дожидаются своих лимузинов рядом с грузовиками, груженными картошкой, морковкой, сельдереем; аромат дорогих духов смешивается с запахом капусты. Так повелось исстари: театр был построен здесь в 1732 году (нынешнее его здание — третье по счету), рынок воз-ник еще раньше.
Продолжив наш путь кривыми переулочками на север, мы очутимся под колоннадой Британского музея. Среди лондонских музеев он занимает первое место, а этим сказано многое: ведь столица Англии — город музеев. В залах и галереях Британского музея — бесценные сокровища древних культур Ассирии и Вавилона, Египта, Греции и Рима, коллекции мексиканских масок, австралийских бумерангов, деревянных божков с Борнео и Гавайских островов, траурных таитянских одежд и золотых украшений из Южной Африки. Собирая эти сокровища, генералы и дипломаты, мореплаватели и миссионеры беспощадно обирали руины дворцов, пирамиды и храмы, римский Колизей и афинский Парфенон.
Байрон бичевал гневными словами это неуемное стяжательство. Влюбленный в древнюю Элладу, он не хотел мириться с низкими махинациями своего современника лорда Элгина, британского посла в Константинополе. Лорд Элгин воспользовался беспомощным положением Греции, стонавшей под турецким игом, чтобы откупить у оттоманских властей разрешение ограбить Акрополь. В Британском музее находится половина огромного фриза, барельефы и статуи работы Фидия и его учеников. Я побывал на Акрополе: кажется, самые камни его вопиют об этом бессовестном грабеже.
Гордость Британского музея — его библиотека. Здесь громоздятся целые Монбланы замечательных творений человеческого ума и таланта — от рукописей на папирусе до самых последних изданий Нью-Йорка, Токио, Москвы. В читальне музея работали Маркс, Энгельс. Ленин; не мудрено, что сюда влечет всякого советского человека. Впервые попав в Лондон, я не задумываясь велел шоферу такси доставить меня «в гостиницу напротив Британского музея». Так я очутился в Монтегю-отеле и в течение нескольких месяцев постоянно видел из своего окна серую громаду музея… Сейчас в Монтегю-отеле останавливаются советские туристы.
Как уже сказано, Лондон — город музеев. Но на месте их главного смотрителя я бы не колеблясь закрыл один из них, который посещается, пожалуй, больше всех других, но носит название музея по чистому недоразумению. Я говорю о так называемой «Выставке мадам Тюссо». Более полутора столетий назад некая мадам Тюссо привезла в Лондон коллекцию восковых фигур, которая непрерывно изменялась и дополнялась и приобрела мировую известность. Заслуженную ли? Пламя пожара растопило старые экспонаты, а восковые изображения всевозможных знаменитостей, выставленные в музее мадам Тюссо сегодня, выполнены на редкость бесталанно и, за немногими исключениями, имеют весьма отдаленное сходство с оригиналом. В мертвой неподвижности застыли жалкие копии президентов и королей, фельдмаршалов и архиепископов, поэтов и космонавтов (бедный Гагарин, как они его изуродовали!). Это зрелище щекочет любопытство обывателей, но ничего не дает ни уму, ни сердцу. Главная же приманка для посетителей — расположенный в подвальном помещении «Зал ужасов» — производит и вовсе отталкивающее, тошнотворное впечатление: наряду с макетами средневековых пыток, здесь выставлено до ста изображений «прославившихся» убийц и грабителей, — некоторых из них мы видим на месте преступления, других — в тюремной камере или у подножия виселицы… Какая-то вакханалия злодеяний и крови. Скорее прочь, на свежий воздух!
Мы снова на людных улицах лондонского центра. После восковых фигур с неестественно подрумяненными щеками зрелище живых людей из плоти и крови производит прямо-таки освежающее впечатление.
Вернемся на Трафальгарскую площадь и пойдем от нее на восток по Стрэнду, шумной улице, идущей параллельно Темзе. Отсюда крутой спуск вел когда-то к берегу реки. Теперь он застроен, и река скрылась за высокими домами. Темзу оседлали могучие мосты; один из них — мост Ватерлоо, откуда поток машин и пешеходов выливается на Стрэнд, — пользуется дурной славой. Это мост самоубийц. Почему отчаявшиеся люди избрали мост Ватерлоо, чтобы сводить счеты с жизнью? Не потому ли, что блеск и роскошь Стрэнда с его великосветской гостиницей «Савой», театрами и ресторанами заставляет их острее ощутить горе и нищету? И вот — приглушенный крик в ночи, всплеск воды внизу, под мостом, а наутро — кричащий газетный заголовок: «Новая тайна моста Ватерлоо».
Стрэнд — улица театров. Англичане — большие театралы, и в Лондоне десятки театров — от старинного «Глоб», на фронтоне которого выгравирована по-латыни надпись: «Весь мир играет комедию», до молодой «Театральной мастерской» с ее смелыми исканиями. В Англии первоклассные актеры, но, за редкими исключениями, драматические театры не имеют постоянной труппы. Антрепренер подбирает труппу, как правило, для определенной постановки; репетиции длятся две-три недели, после чего спектакль идет каждый вечер, пока делает сборы; с последним представлением труппа распускается.
Перед театром, где спектакль идет с успехом, — равно как и у кино, где демонстрируется боевик, — выстраиваются очереди за дешевыми билетами. Большие плакаты у касс возвещают: «Становитесь здесь в хвост за билетами в амфитеатр», «Становитесь здесь в хвост за билетами на галерею»; тут же указана цена. В театральном «хвосте» вы увидите и студента с учебником физики, и старушку, которая вяжет джемпер, устроившись на складном стуле, и молодую пару, поглощенную обсуждением каких-то сугубо личных дел. Англичане утверждают, что очереди — изобретение английское. Современный юморист пишет: «Очереди — национальная страсть нашей в других отношениях бесстрастной расы. Даже когда англичанин находится в одиночестве, он образует аккуратную очередь из одного человека…»
Продолжением Стрэнда является узкая и темная Флит-стрит. Ее заполонили газеты, журналы, телеграфные агентства. Рядом, на Фаррингдон-роуд, находится скромное здание рабочей газеты «Дейли уоркер».
Флит-стрит лежит уже в пределах «делового» района — Сити, где сосредоточены банки, правления крупных промышленных концернов, страховых фирм, пароходных и авиалиний. «Сити» означает по-английски — город. И в самом деле, Сити — город в городе, одна квадратная миля, обособившая себя от остального Лондона и ревностно защищающая свои привилегии, дарованные королевскими грамотами и парламентскими актами. В самом сердце Сити высится собор св. Павла, творение Кристофера Рена. А здания Английского банка и Королевской биржи, украшенные высоченными колоннами, похожи на античные языческие храмы.
Каждое утро соседние вокзалы и станции метро изрыгают полумиллионную армию бухгалтеров и счетоводов, кассиров и конторщиков, стенографисток и посыльных. Целый день трудятся они здесь, склонившись над толстыми гроссбухами, щелкая на арифмометрах, стуча на пишущих машинках. Вечером поезда железных дорог и метро, автобусы и автомобили развозят их по домам, и тогда весь район пустеет. В воскресный день вы встретите на улицах Сити только кучки американских туристов; странное, жутковатое чувство испытываете вы тогда на этих опустевших улицах — будто вы перенеслись в один из вымерших городов, порожденных фантазией Герберта Уэллса.
В Сити сходятся нити управления империей. И хотя былое могущество хозяев этой империи сильно поколеблено, еще и сейчас порой достаточно мановения чьей-нибудь старческой руки в Сити, чтобы поднимались в цене или обесценивались курсы акций в Лиссабоне или Буэнос-Айресе, продавались с торгов фабрики и заводы где-нибудь в Австралии, а какой-нибудь феодальный князек в далекой жаркой стране двинулся в поход на соседей.
Каждый год после выборов очередного лорд-мэра Лондона он покидает Гайлдхолл («Дом гильдий») и, облачившись в бархатный, расшитый серебром камзол, совершает объезд квадратной мили Сити. По пятам за ним следует карнавальное шествие: одетые в средневековые наряды представители древних гильдий везут на современных автомашинах потешных истуканов Гога и Магога — исполинские деревянные куклы, изображающие двух гигантов, легендарных основателей Лондона. Даже самой королеве Англии доступ в Сити разрешен лишь после выполнения сложного церемониала. Хозяева Сити строго блюдут обычаи старины. Ах, как им хотелось бы остановить неумолимую поступь истории!
Сразу за стенами «делового» района, вниз по Темзе, начинается полоса доков — лондонского порта, растянувшегося на много километров. Когда-то к этим берегам приставали римские галеры, потом — стройные ладьи норманнов, еще позже — неуклюжие парусные бриги. Почти у самого берега стоял над водой помост, на котором казнили пиратов: их вешали в часы отлива и не вынимали повешенного из петли, пока его трижды не накрывал прилив; наряду с прочими, здесь расстался с жизнью легендарный капитан Кидд, кумир английских мальчишек.