Конечно, на самом деле все это делалось не так. И мостовые отполированы были не шлифовальным станком, а временем. Но все равно – мостовые были прекрасны. Они буквально сверкали на солнце, сияли, словно были не каменными, а металлическими, почти зеркальными.
Во всяком случае, некоторые из них.
Вот на некоторые камни мостовой я обратил внимание помимо собственного желания.
А они оказались вовсе не камнями, а странными латунными табличками, квадратными, с закругленными уголками и какой-то гравировкой.
И я наклонился над первой попавшейся на глаза такой латунной табличкой. Если бы я не сделал это, возможно, чувство, о котором идет речь, не появилось бы. Нет, появилось бы, но – позже.
Но я наклонился.
И узнал, что «из этого дома Давид Тенненбаум, р. в 1896 году, Мирьям Тенненбаум, р. в 1905 году, Сарра Тенненбаум, р. в 1921 году, и Михаэль Тенненбаум, р. в 1940 году, ранее проживавшие здесь, были депортированы в Аушвитц, в 1942 году».
Я выпрямился. Был чудесный сентябрьский день. Небо – «берлинская лазурь» (прошу прощения за двусмысленность образа). Солнце – не жгучее, а ласковое, нежное. Но…
Яркости этому осеннему дню добавляло то, что солнечные лучи отражались от великого множества вмурованных в мостовую латунных табличек. Бежали в разные стороны солнечные зайчики – столь же эфемерные, как память о тех, чьи имена старательно выгравировали на латуни.
Тогда-то я впервые подумал: «Кладбище».
Никого не осталось.
Только таблички с именами.
В сентябре 1924 года некий писатель поставил последнюю точку в рукописи первой части книги, сыгравшей совершенно уникальную роль в истории XX века. Книга называлась «Четыре с половиной года борьбы против лжи, глупости и трусости».
Имя автора – Адольф Гитлер.
Он писал свою книгу в тюрьме Ландсберга, где отбывал срок за попытку государственного переворота – мюнхенский «пивной путч». Некоторые историки полагают, что не последнюю роль в решении написать книгу сыграло авторское тщеславие: к тому моменту некоторые соратники Гитлера, например Геббельс, Федер, Розенберг, уже выступили с книгами или статьями. Пора было и лидеру партии продемонстрировать писательские и публицистические способности. Книгу свою Гитлер в основном диктовал – Рудольфу Гессу и Эмилю Морису.
Первоначальное название было отвергнуто издателем, и книга вышла в свет как «Моя борьба» («Mein Kampf»). Она имела громадный успех и оказалась весьма прибыльной. К 1932 году были проданы более пяти миллионов экземпляров, в том числе – на одиннадцати иностранных языках.
Когда после войны стали известны ужасающие подробности внутренней жизни Третьего рейха, многие немцы в один голос твердили: «Мы же ничего не знали! Кто мог предполагать такое?» На что один из американских представителей на Нюрнбергском процессе вполне резонно заметил: «В каждом доме лежал экземпляр книги “Майн кампф”. Чтобы понять, к чему идет нацизм, достаточно было всего лишь прочитать несколько страниц».
Резонно-то резонно, но, как говорится, «есть нюанс». Очень непроста эта книга, очень.
В Советском Союзе о «библии национал-социализма» писали редко и неохотно. Из немногих коротких замечаний можно было сделать вывод, что «Майн кампф» представляла собой творение бездарного сочинителя, напыщенного и самовлюбленного, ограниченного и не блещущего интеллектом. И вообще – все в этой книге было рассчитано на невзыскательный вкус некультурного и необразованного обывателя. Тезис о том, что главной базой нацизма были носители мелкобуржуазной психологии – лавочники (мещане, обыватели), пользовался в СССР большой популярностью, и не только в официальных кругах. Мещанство, конформизм – вот он, резерв нацизма, резерв тоталитаризма. Ну а какая книга может привлечь обывателя? Разумеется, примитивная донельзя.
О том же говорилось в фильме Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм». Если читатель помнит, фильм, подобно книге, делился на главы. Так вот, в киноглаве под названием «Как обрабатывают телячьи головы», говорилось об уникальном экземпляре «Майн кампф», созданном к юбилею Гитлера. И подчеркивалась, мягко говоря, тупость миллионов обывателей, которые, подобно телятам неразумным, весело побежали за злым пастырем. Ну и отдали свои шкуры. Явная перекличка с Брехтом: «Шагают бараны в ряд, бьют барабаны, шкуры на них дают сами бараны». Телята неразумные, глупые бараны – вот образ многомиллионных резервов нацизма, активно насаждавшийся в лагере антифашистов – и до, и после, и во время пребывания нацистов у власти. Но!
Если все обстояло именно так, чем же объяснить грандиозный, без преувеличения, успех книги? Еще до того, как Гитлер возглавил Германию? Что, все население это страны, в общем-то, колыбели (хорошо, одной из колыбелей) великой европейской цивилизации, в одночасье превратилось в баранов и телят?
Допустим, то, что происходило с книгой в 1933–1945 годах, объяснения не требует: автор – всесильный вождь, в каждом доме, разумеется, должен находиться хотя бы один экземпляр его книги. Тут всё можно списать на конформизм обывателя.
Но успех-то пришел до того!
И не только в Германии. Чуть ли не во всех европейских странах у книги и ее автора немедленно обнаружились поклонники – и в немалом числе. Что, и здесь сработал невзыскательный вкус читателей? Не слишком ли это высокомерно по отношению к европейцам? Ведь в любом случае образовательный уровень европейца в 20-30-х годах XX века был как минимум не ниже такого же в СССР.
Я, впрочем, подозреваю, что советские специалисты, в массе своей, Гитлера не читали и о его неграмотности и бездарности говорили исключительно по причинам идеологическим. Из статьи в статью кочевало ироническое замечание Лиона Фейхтвангера о насчитанных им грамматических ошибках в первом издании «Майн кампф» – более тысячи. Не считая стилистических огрехов и неточностей.
Насчет ошибок и огрехов, кстати, чистая правда. Но они не имеют ровным счетом никакого значения. Да и вообще, грамматические и даже стилистические ошибки – тут уж вопрос компетенции редактора. Не они определяют успех или неуспех произведения. Вспомним нагромождение стилистических несуразиц у Достоевского или Толстого. Неужели кому-нибудь в голову придет сомневаться в гениальности написанных ими книг?
Нет, я не сравниваю, ни боже мой. Но мне, право, давно хотелось понять, чем же подкупило читателя творение Гитлера. Если, как утверждали (и утверждают) многие, причина успеха – воинствующая иррациональность и антигуманизм, то придется признать: в Европе противников прогресса, разума, гуманизма оказалось вдруг слишком много. Чересчур много.
Успех одиозной книги имел, как мне кажется, две составляющие. И далеко не последнюю роль играла составляющая именно литературная. При всей неискушенности, автор «Майн кампф» был чрезвычайно талантливым литератором. Он очень точно избрал форму, в которой преподнес обществу свои взгляды. И форма эта обращена была в первую очередь не к примитивным обывателям, а, напротив, к людям вполне образованным. Именно образованность соотечественников фюрера обеспечила «Моей борьбе» сначала просто интерес, затем – интерес доброжелательный и, наконец, грандиозный успех.
Ибо им была предложена книга, по форме привычная и весьма комфортная. С самого начала, с первых страниц ее интонация вызывает в памяти смутное чувство угадывания. Ведь именно так, такой интонацией, такими описаниями начинали свои романы Даниэль Дефо, Генри Филдинг, Чарльз Диккенс... Старая добрая традиция европейской литературы XVIII–XIX веков. И, конечно же, великий Гете.
Перед нами типичный «роман воспитания» – литературная форма, не просто связанная с культурной традицией Европы, но укорененная в ней, являющаяся краеугольной! Ей-богу, не имей книга уже известного на весь мир названия, посоветовал бы автору назвать ее «Страдания юного Адольфа». Или даже так, чтобы сохранить некоторую анонимность: «Страдания юного А.».
Герой первых глав «Майн кампф» действительно, по сути, дальний потомок юного Вертера, родственник молодого Робинзона Крузо и Тома Джонса, найденыша, любознательный и наблюдательный подросток (затем – молодой человек), одаренный от природы повышенной чувствительностью, познающий окружающую жизнь, размышляющий о своем предназначении. Послушный и любящий сын. И, конечно же, с душой, тянущейся к прекрасному и к героическому – к литературе и истории:
Влюбленный в отцовскую библиотеку.
Отцовские библиотеки, боже мой! Одного такого упоминания достаточно было, чтобы растрогать тогдашнего читателя, да и нынешнего тоже.
Между прочим, в момент выхода книги, война – Первая мировая – лишь недавно закончилась. Эти романтические довоенные мечты юноши-идеалиста – разве могли они не найти отзвук в сердцах бывших фронтовиков? Они ведь тогда, перед войной, были такими же. Они помнили свои первые шаги во взрослую жизнь, свои вопросы, не находившие ответов. Первые главы «Майн Кампф» возвращали им (да-да, не смейтесь!) воспоминание о довоенном, семейном уюте…
Жизнь продолжается, юноша взрослеет, его художественная натура увлечена теперь живописью. Он едет в столицу – в Вену, новый д'Артаньян или Растиньяк... Идиллия провинциального города закончилась. Первое столкновение с жизнью столицы – и первая неудача: героя не приняли в Академию живописи.
Гитлер выстроил свою книгу как внешне бесхитростный рассказ молодого человека о детстве, о первых надеждах и первых неудачах, о жизненных трагедиях – смерти матери и тому подобном. На протяжении нескольких первых глав вы преисполняетесь к ее герою сочувствием и симпатией. А поскольку рассказ идет от первого лица – от «я», вы начинаете непроизвольно примерять все его переживания, его чувства и мысли на себя, его жизненный опыт становится вашим. Таков механизм воздействия подобного рода книг. Давно известно, что читатель легко отождествляет себя с героем произведения, написанного от первого лица. Вы внимательно следите за всеми перипетиями жизни героя – они вам близки. Сколько раз вы сами бывали в подобных ситуациях! Вы симпатизируете ему – почему бы