[МАРИНА ЛЕВАНДОВИЧ]
[ВТОРАЯ ПОПЫТКА ВЕСНЫ]
2015
ГЛУХОВ
1. В электричке
вопреки этой сонной и ненавистной весне,
крашусь в красный, глаза подвожу, удлиняю ресницы.
уезжаю куда-то, а черт его знает, куда?
целый город уже позади. мне не естся, не спится,
я считаю все встречные мною столбы, провода.
рядом бомж. он свернулся калачиком. пахнет мочой.
в электричках как в средневековье: красавцы и бесы,
и несчастные, между чистилищем, адом и Ра.
их бог солнца изгнал всех пропащих, им негде
согреться,
и осталось холодные звезды теперь подбирать.
интересно, что снится ему на скамье этой скользкой,
раз он так улыбается, будто дитя в колыбели?
и тугие морщины расправились - кожа как шелк.
может ужин горячий, хрустящая свежесть постели,
может вовсе нет снов, и от этого так хорошо.
я бы ангелом стала всем немощным и неимущим,
разрешая им право на то, чтоб войти в этот город
и найти себе дом, макароны бросать в кипяток.
я б их сны охраняла от вежливости контролеров,
и под головы их подстелила пуховый платок.
1
2. Коля Руденко
дни непутево тянутся,
то ли часы устали?
по городу ходят пьяницы.
стойкие дядьки, из стали.
им нипочем морозы,
им нипочем дожди.
выплаканы все слезы,
все уже позади.
а однажды на скользких ступеньках
по улице Вознесенской,
найдут замерзшего Колю Руденка -
выцветшего младенца.
спящего в колыбели,
упавшего в теплые сны.
ему просто очень сильно хотелось
не видеть грязной весны.
менты прочесали Колин ночлег,
перекурили, устали.
а в марте по Коле выпадет снег,
и никогда не растает.
2
3. Терещенская
в поездах как в гробу, только ты еще свеж. полужив.
вероятность что выживешь может равняться нулю.
закрываешь глаза, а на утро уже
чужие дома, этажи,
и на серых вокзалах бомжи без лица. во хмелю.
где рассвет - там и бог самым ранним из урн подает.
кто бутылку от бога сцарапал, кто черствый батон.
и куда-то же едут все эти безумные люди, толкают
вперед
свои ватные ноги заносят в вонючий вагон.
я курю на Терещенской, грея окурки в пальто,
изнутри мне не нравится этот холодный вокзал.
и мне кажется, "зал ожидания" - это место, в котором
никто
никого не дождался, а только навеки сбежал.
3
4. Я разозлюсь
я разозлюсь - и ты мне не приснишься.
не лягу спать. снотворных в доме нет.
беги одна, ночная колесница,
мне сны твои приносят много бед.
не снись мне, мальчик, тощий, чернобровый,
оставь меня в покое, черт возьми.
пускай ко мне приходят лучше воры
и делят сны меж жадными людьми.
но только пусть не трогают кошмары.
такие не желаю и врагу.
я выпишу их утром на бумагу,
рассею на ветру и убегу.
4
5. Городская тоска
ты сидишь на ступеньках в подъезде, как сыч, как
бродяга.
и зрачки разбегаются в такт ошалевшему кашлю.
нет, не стерпит уже ничего ни ружье, ни бумага,
ты еще не старик, а себе уже кажешься старше.
что-то хочешь сказать - а слова обнищали, иссохли.
и здороваться больно, как будто бы с лестницы падать.
вот бы встать и пройтись, утереть свои детские сопли, еще лучше - на поезд: хлеб-соль тебе, тонкая скатерть.
и не в радость уже этот город глухих фейерверков,
отчий дом и тарелка домашнего постного супа.
ведь когда здесь надолго осел - раздражает и церковь, у которой давно изучил этот в трещинах купол.
но всегда, возвращаясь из пасти звериной столицы,
пожирающей всех чужестранцев, хромых и убогих,
ты замрешь на вокзале, встречая знакомые лица,
и себе вопреки, всем просящим поклонишься в ноги.
5
6. Вишни
ну и что, что такая погода,
пережить не впервой, сумею.
а пока бунтует природа -
расцветают мои аллеи.
в блокнотах моих, тетрадях,
в плейере мп-3.
только оставьте меня, бога ради,
в самой у себя внутри.
острые башни стремятся
в пуховые небеса.
я куплю леденцов мятных
и на "три" закрою глаза.
и вот уже сад вишневый,
персональный мой, ароматный.
добавлю окрас медовый
к словам из душистой мяты.
и пусть там хоть гром будет слышен
из вершин этих острых башен.
наелась я спелых вишен,
и мир мне больше не страшен.
6
7. Игрушечный голубок
вымою голову желтым шампунем -
яичным солнечным месивом.
куплю себе домик на крошечном берегу.
я была когда-то веселая и куролесила,
а теперь я с постели выбраться не могу.
нет, в постели этой не мишки и не любовники,
и не женщины, редко бывающие в ней.
я устала. теперь здесь окна и подоконники.
я вернулась домой, чтоб держаться своих корней.
только корни пропитаны влагой, гниют, болезные.
только корни мои запутанные в клубок.
подоконники мертвые, окна мои железные,
и сидит на окне игрушечный голубок.
7
8. Атлас
здравствуй, папа, прости, что так поздно письмо
отправила.
ты мне снишься, и вот я решила тебя порадовать.
я на карте нашла, где обитель морского дьявола,
только не с кем туда уехать, на дне поплавать.
у меня целый атлас твоих океанов исследованных,
целый ящик твоих фотографий, увы, не проявленных.
и остался один океан не прочесан - последний,
его карта лежит с обожженными всюду краями.
а в средине как будто ножом кто нарочно выдолбил,
замолчали часы, стрелки выпали, не вернулись.
я смотрю фотопленки, скользкие, словно рыба,
та которой Ихтиандр торговал на улице.
я считаю количество дырочек на фотопленках -
лица тех, кто вот так от меня безпардонно спрятался.
видишь, папа, я по сути еще ребенок,
а мне не с кем уже уходить в океаны по атласу.
8
9. Город найден
когда утро смывает с асфальта ночной макияж,
обостряя углы локотков, очертанье плечей,
начинается день из находок вчерашних пропаж,
выявляя, что город во всем этом хламе - ничей.
сотни маленьких пуговиц девушкам принадлежат,
сотни желтых окурков заждались охрипших мужчин.
только городу некому верить и некого ждать,
и на это у каждого много найдется причин.
город плачет дождем, чаще выждет, чтоб стало темно.
но во мраке в одном из окошек горит бирюза:
просыпается девочка рыжая, смотрит в окно,
обнимает свой город за плечи, целует в глаза.
карты мира раскрыты, все глобусы - зелень да синь,
все не то. и сквозняк вырывается в узкий проем.
город хочет на руки, не зная, кого попросить.
кроме девочки рыжей и некого. каждый в своем.
кроме девочки рыжей, которой не все ли равно:
по ночам ли будить, по утрам ли впиваться в кровать.
ей понятен план города, вот ведь - открыто окно:
разве сложно его зафиксировать и срисовать?
у нее из акриловых красок цветочный покров,
разноцветной гуаши на полке серебряный чан.
рыжий ангел парит, выгибая красивую бровь.
город найден, и больше не плачет теперь по ночам.
9
10. Рыжие девочки
море, море. зови меня в сети. я рыбка. но плохо плаваю.
окунусь - не вынырну. как бы так, чтоб без почестей и без
жертв?
мне мать говорит, что раки питаются падалью.
а может быть это просто гуманный жест?
небо, небо. полотна гуашью измазаны и закончены.
а мне не хватает леса еще. и дивана.
рыжая девочка, я позвоню тебе. может приедешь в гости?
у меня есть мольберт, ножи и открытая рана.
море украшено небом. небо навеки украшено птицами.
а мне бы украсить портретами осени тумбочку и кровать.
как же мне нравятся эти рыжие девочки с бледными лицами.
жаль, что я не умею их рисовать.
10
11. Кэмел
я за утренний "Кэмел" выцарапаю глаза.
и за кофе кого-нибудь точно уж пришибу.
мне такой нужен кавалер, чтобы весь вокзал,
на него глазел со словами "о, я ебу".
и тогда б я боролась хоть как-нибудь,
хоть за что.
за внимание стать первее каких-то див.
я когда-то горела уже с мужиком-мечтой,
а он просто, как оказалось, со мной "ходил".
говорят, что совсем безнадежным дают прозАк.
в голове поселяются тощие соловьи.
ну а я избегаю контакта "глаза в глаза",
только все равно помню, какого цвета твои.
ничего не заставит меня изменить отчет
этих дней из отточенной повести прошлых лет.
говорят, что совсем безнадежным дают еще,
но в обмен на самоуверенный пистолет.
11
12. Рукава
как хочется стать бессовестной, толстокожей.
выталкивать из объятий любую боль.
а я остаюсь все такой же смешной, хорошей,
хотя научилась кукольно хмурить бровь.
и слезы уже по команде сдержать сумею,
и так закричать, что планете заложит слух.
но все же по-детски мне нравится лужи мерить,
и мысленно столик в "бродском" забить на двух.
как хочется научиться азам актерства,
чтоб не выходить из роли железных дам.
и чтобы никто не заметил во мне притворства,
и смех озорной пусть не катится по рядам.
и только в пустой квартире холодным утром,
закутавшись в парафиновые боа,