— Но с этим кончено, — решительно заявил Рогулин. — Уходите.
Он повернулся к радиоприёмнику и выдернул вилку из электрической розетки. Песня оборвалась на полуслове. В открытое окно, завешенное старенькой тюлевой занавеской, со двора донеслись победные крики мальчишек, играющих «в Чапая».
Андреев чуть заметно усмехнулся, открыл дверь, но не ушёл, а только выглянул в коридор. Плотно закрыв её, он положил шляпу на стол, затем внимательно оглядел с порога вторую комнату, которая, очевидно, служила хозяевам спальней, подошёл к радиоприёмнику, включил его, но звук немного приглушил. Делал он всё это неторопливо, как человек, уверенный в том, что поступает правильно и что ему никто мешать не станет.
Подойдя к хозяину, он учтиво улыбнулся.
— Я, вероятно, не в курсе дела, дорогой Константин Павлович, — любезно заговорил он. — Меня просили узнать, действительно ли у вас имеется уникальный томик Некрасова, и если это так, то предложить вам за него любую сумму. Вы, надеюсь, понимаете меня? Любую. Назовите цифру, и, я уверен, мы не станем торговаться.
— Плевать мне на ваши цифры, — грубо оборвал его Рогулин. — Один раз я попался. Но и тогда не за деньги продался — смерти испугался, страшно показалось. Вот, — он провёл рукой по коротко остриженным седым волосам. — А мне ведь только тридцать восьмой. Эсэсовцы шесть раз на расстрел водили... Но теперь всё, второй раз на тот путь не стану.
— Здесь какое-то недоразумение, Константин Павлович, — мягко возразил Андреев. — Боюсь, вас обманули.
— То есть, как это... обманули? — испугался Рогулин.
— Вы упомянули о каких-то десяти тысячах... Я не знаю, что вы хотели сказать, но догадываюсь... Однако вам отлично известно, что те, кому нужен уникальный томик стихов Некрасова, не нуждаются в деньгах. Они сами платят.
— Мне показали письмо.
— Оно было фальшивым, в этом не следует сомневаться.
— Не... не может быть.
— Лучшим доказательством тому служит мой визит к вам. Как видите, меня послали. Значит, там, — Андреев сделал многозначительную паузу, — вас продолжают считать своим и обязанным выполнять поручения.
Рогулин грузно опустился на стул.
— Но ведь я уплатил... Я... я свободен. Я собирал по крохам, обкрадывал семью... Сын разут, мы не всегда сыты...
Он не договорил. Подбородок его задрожал, на глаза навернулись слезы.
— Зачем так волноваться? — косясь на дверь, тихо произнес Андреев. — Все это легко поправить. Я расскажу о вашем бедственном положении, о том, что вас гнусно обманули, и вам щедро помогут.
— Нет, — вскочил на ноги Рогулин. — Я не хочу вашей помощи! Это... петля!..
— Тише, — остановил его Андреев и спросил: — На кухне ваша мать?
— Да.
— Тем более шуметь не следует. Не стоит волновать старого человека, а о делах надо говорить спокойно.
— У меня нет с вами дел.
— Есть, дорогой Константин Павлович, есть, и вы это отлично знаете. Не будьте наивным, вам ведь, говорите, тридцать восьмой?.. Я понимаю, вам захотелось порвать с прошлым и, как выражаются в подобных случаях, начать новую жизнь. Вы старательно обдумываете, как это сделать, даже попытались откупиться, — с иронией усмехнулся Андреев. — Но все это проходит, уважаемый Константин Павлович. К тому же, дважды ведь не рождаются! А тех, кто пытается это сделать... Понимаете! — он выдержал паузу и зловеще добавил: — Ждет один конец.
Указательный палец Андреева легко и быстро скользнул в воздухе, словно что-то зачеркивая.
Рогулин неторопливо взял со стола бритву, потрогал острие лезвия и с неожиданным спокойствием твердо заявил:
— Теперь я этого не боюсь.
— А вы подумали, что будет с вашей семьей?
— Виноват один я, и я отвечу.
— Но те, которые будут мстить, свой гнев могут обрушить на кого-нибудь из членов вашей семьи. Скажем, на сына...
— Сволочь!..
Рогулин замахнулся бритвой. Но Андреев ребром ладони нанес короткий, рубящий удар по его запястью, и бритва полетела в угол.
— Опять шумите, — заговорил он так, будто ничего особенного не случилось, и упрекнул: — На кого руку подняли? Я ведь точно в таком же положении, как и вы. Правда, я не нуждаюсь, но и у меня семья. Рад был бы откупиться, все отдал бы, что имею, но не берут.
Некоторое время они молчали. Рогулин исподлобья недоверчиво смотрел на Андреева, а тот — скромный, тихий — виновато улыбался и, видимо, не зная, как поступить дальше, пощупывал то аккуратно завязанный пестрый галстук, то широкий золотой перстень в форме змеи с бирюзовой головкой, обвившейся вокруг основания безымянного пальца правой руки. Обескураженный неприветливым приемом, доцент казался немножко смешным.
— Так что мне делать? — наконец прервал он молчание.
— Что хотите, — угрюмо ответил Рогулин. — Мой непосредственный начальник получил с меня деньги и заявил, что я свободен от своих обязательств.
— Он обманул вас.
— За это пусть отвечает он.
— А вам известно, что его нет в живых?
— Это существа не меняет.
— Вы затеяли очень опасную игру, Рогулин, — с угрозой прошипел вдруг Андреев. Он уже не был тем скромным, виновато улыбающимся интеллигентом, каким представлялся до сих пор. Толстая нижняя губа отвисла, широкие, белесоватые брови сдвинулись, кулаки крепко сжались.
— Ну что ж, — усмехнулся Константин Павлович, — попытаюсь ее выиграть. Я знаю, чтó мне делать.
— Не успеете!
— Посмотрим.
— Хотя...
Андреев опять преобразился. Он слабо улыбнулся, вздохнул и с завистью произнес:
— Вы смелый человек, Константин Павлович... А я вот не могу решиться. Чувствую — надо, а мужества не хватает. Но беседа с вами, кажется, не останется напрасной. Я не забуду, как вы... — он выразительно кивнул в угол, где лежала бритва, и хихикнул: — Но я не сержусь... Я постараюсь там объяснить, и, может быть, всё для вас обойдётся благополучно. Мне ведь что? Приказали, я и пошёл...
В коридоре послышались шаги.
— Кажется, мамаша идёт, — проговорил спокойно Андреев и взял со стола шляпу. — Мы с вами, Константин Павлович, надеюсь останемся друзьями и не будем дурно вспоминать нашу случайную размолвку, — продолжил он, подавая руку Рогулину.
Антонина Ивановна видела, как прошёл в комнату незнакомый мужчина и следом за ним её сын. Никакого значения этому она, конечно, не придала. Мало ли кто мог прийти!.. Она спокойно продолжала печь блины и вдруг услышала, будто сын повысил голос. Мать насторожилась: «Кажется, спорят...» Но из-за двери опять доносились лишь звуки радио, и Антонина Ивановна успокоилась. Однако спустя некоторое время она уловила резкий выкрик.
«Что-то там неладно», — решила она, допекла блины, что были на сковородках, и поспешила в комнату.
Вошла она как раз в тот момент, когда сын и мужчина, прощаясь, жали друг другу руки. Лицо сына было возбуждено, однако расставались они мирно и даже любезно.
— До свидания, Константин Павлович, — негромко сказал гость.
Затем он повернулся к Антонине Ивановне и, приподняв перед собой шляпу так, что она закрыла всю нижнюю часть его лица, низко поклонился и бочком выскользнул в коридор. Там мелькнула его спина с широкой складкой, заглаженной на пиджаке, и исчезла. Это произошло так быстро, что Антонина Ивановна не успела даже разглядеть посетителя. Запомнились только его светлые волосы, пёстрый галстук да подслеповато прищуренные глаза.
За мужчиной в коридор последовал сын.
Антонина Ивановна слышала, как гость ещё раз учтиво произнёс: «До свидания». Сын что-то буркнул в ответ, но так, что она, не разобрав слов, поняла — он чем-то недоволен. Затем хлопнула входная дверь, и сын возвратился в комнату.
— Кто это приходил? — поправляя занавеску, безразличным тоном спросила Антонина Ивановна, хотя ей не терпелось узнать, что взволновало сына. Как каждой матери, ей казалось, если она узнает, какие неприятности грозят сыну, то непременно найдёт способ помочь ему.
— Так, знакомый один, — нехотя ответил он, поднял бритву и начал править её на ремне.
— Но вы... спорили.
— Тебе показалось.
Сын явно не хотел отвечать на расспросы.
Она поняла это и, скрыв обиду, поспешила на кухню. Не успела она дойти до неё, как услышала, что в комнате что-то грузно повалилось на пол.
«Наверное, фикус с подоконника уронил. Вечно кладёт там свой ремень», — гневно подумала Антонина Ивановна и громко спросила: — Костя, что там у тебя?
Сын не ответил.
Оскорблённая его невниманием, она ещё некоторое время провозилась у плиты, затем открыла дверь в комнату и в ужасе остановилась.
На полу скорчившись лежал сын.
Антонина Ивановна бросилась к нему, приподняла его голову и вскрикнула.
Сын был мёртв.
III
ЯВКА С ПОВИННОЙ
— Что же вас привело к нам сегодня? — спросил майор Кочетов, внимательно вглядываясь в бледное, покрытое розоватыми пятнами, взволнованное лицо девушки, сидевшей перед ним по другую сторону стола.
— Я уже сказала вам, — посетительница дышала глубоко, говорила отрывисто, как человек, уставший от непосильной ноши. — Меня обманули... Когда моего отца посадили, я не знала, что мне делать, как быть. Кроме него, близких родственников у меня не было. Отчаяние охватило меня. Мне казалось, что все относятся ко мне с презрением и только делают вид, что не чуждаются. В каждом неосторожно сказанном слове я улавливала оскорбляющий меня смысл. Это привело к тому, что я замкнулась, стала сторониться даже своих лучших друзей. Вот тогда и пришли двое незнакомых мужчин, объявивших себя фронтовыми товарищами моего несчастного отца.
Девушка открыла сумочку, нащупала в ней носовой платок, но так и не вынув его, снова защёлкнула замок.
— Они заверили меня, что мой отец ни в чём не виновен, и обещали помочь ему, используя для этого своё высокое служебное положение. Но чтобы им начать действовать, я должна была обратиться к одному из них с письменным заявлением. Я тут же, под их диктовку, написала заявление, в котором просила помочь невинно осуждённому отцу. В заключение я клялась верно служить Родине и её святому делу. Мне не понравился выспренний и в то же время расплывчатый тон такого заверения. Но мне сказали, что так нужно, и я не стала спорить. На прощание они оставили мне деньги. Я хотела от них отказаться, так как незадолго перед этим поступила лаборанткой в тот же институт, в котором училась. Но они настояли на своём, утверждая, что деньги обязательно потребуются на помощь отцу. Я написала расписку, и они ушли.