Вообще-то это Ленин сказал про роман Горького «Мать», но я решил обойтись без уточнения.
— Отличная идея! — чуть ли не подпрыгнул на своём стуле Павлов. — Всенепременно возьмусь за роман, а вы… Я же до сих пор не знаю, как вас зовут! Арсений и Маргарита? Прекрасные, редкие имена…Так вот, Арсений, через пару месяцев, а то и раньше, у меня будет готов черновик, и я вам пришлю его на читку. Диктуйте ваш адрес, телефон — всё, что есть.
— Записывайте, — я продиктовал свои адрес и телефон, а заодно и фамилию указал. — И на всякий случай запишите координаты моей невесты. Мы планируем с ней после свадьбы — а она планируется на конец июня — перебраться в новое жилище, так что к моменту, как черновик будет готов, меня может по этому адресу уже не оказаться.
Я снова продиктовал, Павлов записал и спрятал блокнот с ручкой обратно во внутренний карман пиджака.
— И учтите, Арсений, вы на обложке будете указаны как соавтор… Даже и не спорьте. И половина гонорара ваша по праву. Уверен, такая книга обязательно будет напечатана. И первым делом отнесу её Полевому — главному редактору журнала «Юность». А потом уже к юбилею Победы, надеюсь, роман выйдет отдельным изданием. Ох, как же это я удачно зашёл!
— Вы знаете, Сергей Иванович, но мне кажется, эта тема — тема попаданцев — вообще весьма перспективная. Так сказать, не паханное поле, особенно в СССР. Тут можно ох как развернуться! Вот, к примеру, Первая мировая война… Согласитесь, что о ней в общем-то особо не пишут.
— Ну, война империалистическая, поэтому, наверное, идеологически неправильная.
— Согласен. Но ведь там же так же воевали наши русские люди, боролись за свободу своей страны…
— И за кошельки буржуев, — хмыкнул Павлов.
— Не без этого, выбора-то у них не имелось. Хотя у меня относительно Первой мировой вот тоже сюжет неплохой есть.
— Ну-ка, ну-ка…
— Вот представьте, наш современник, отличный хирург служит в Средней Азии в пограничных войсках, и случайно погибает от пули бандитов, которые пытались перейти границу…
Да простит меня талантливейший писатель Анатолий Федорович Дроздов, но тему «Зауряд-врача» я выдал чуть ли не в полном объеме. Как помнил, конечно.
Павлов так же все быстро записал, при этом совершенно не обращая внимания на окончательно остывшую еду. Когда я закончил, он промокнул салфеткой вспотевший лоб.
— Вы знаете, Арсений, если, как вы говорите, это альтернативная история… Хм, тут надо будет подумать, как все подать.
— Так время ещё есть. Главное — успеть опубликовать книгу к юбилею Победы.
В этот момент к нашему столику подошёл Высоцкий.
— Извиняюсь, что мешаю вашему общению, — с улыбкой сказал он и посмотрел на Павлова, который, без сомнения, узнал артиста. — Владимир.
Писатель с пиететом пожал протянутую руку, явно испытывая что-то вроде небольшого культурного шока. А Высоцкий снова повернулся ко мне.
— Арсений, хорошо, что вы с невестой ещё здесь. Когда, напомни, у вас свадьба? 30-го? В 10 утра… Я вот тебе записал свой адрес и телефон домашний, — он протянул мне листочек, вырванный, похоже, из такого же блокнотика, в который записывал мой рассказ Павлов. — Я ведь могу и закрутиться, забыть, а ты мне от правь приглашение почтой — тогда точно не забуду.
— Хорошо, обязательно отправлю… Отправим, — поправился я. — На вас и Марину.
— Но это, опять же, если я буду в Москве, а не в европах, куда меня жена летом на месячишко хочет увезти… Ох!
Он неожиданно схватился за сердце и медленно присел на остававшийся единственным свободным стул.
— Что случилось? — тут же спросил я. — Сердце?
— Да-а, — поморщится досадливо Владимир Семёнович, — прихватывает иногда, потом отпускает.
— С сердцем шутки плохи, — покачал я головой. — Давно обследовались?
— Месяца три назад. Стенокардию нашли, предлагали подлечиться, да куда там с моим графиком… Фух, кажется, полегчало. Ладно, пойду, там у нас компания подобралась, Никита Михалков с Адабашьяном подошли, новый их фильм обсуждаем, который сейчас в производстве находится, там Табаков Обломова играет.
— «Несколько дней из жизни Обломова»? — не удержался я.
— А, может быть, что-то такое про название Никита говорил. А ты-то откуда знаешь?
— Да-а, так, слышал где-то краем уха.
Высоцкий ушёл, а мы с Ритой наконец добрались до десерта, и ещё минут десять спустя оставили Павлова в одиночестве доедать свой ужин, на прощание пообещав друг другу продолжать сотрудничество. Сергей Иванович видел в этом большие перспективы, и тут я был с ним полностью согласен.
Кто бы мог подумать, что мы снова увидимся с Высоцким всего через два дня… Причём в нашей больнице и в нашем отделении, куда он попал в качестве пациента. Выяснилось, что Владимир Семенович в ночь почувствовал недомогание. Если бы с ним рядом была Марина, наверное, немедленно вызвала бы «скорую». Но актёр решил потерпеть, и только утром пригласил участкового врача. Та появилась на удивление оперативно, возможно, узнав, кто её дожидается, определила у занемогшего приступ стенокардии и предложила немедленную госпитализацию. Вот по направлению участкового врача Высоцкого почему-то в нашу ничем не выделявшуюся больницу и отправили.
Я сам с утра мотанулся в институт, посетил совещание на кафедре, и только когда ближе к обеду заявился в отделение, узнал о знаменитом пациенте. Положили артиста в палату на двоих, что находилась справа от сестринского поста. Таких палат было две. Одна уже была заселена, а вторая пустовала, так что Высоцкого в неё и определили. И не факт, что у него появится сосед, всё-таки знаменитость. Тем более в других палатах свободные места имелись в достатке — только в пятницу три места в мужских палатах освободились. Один пациент, к сожалению, скончался, ну там и возраст был — 91 год, я бы просто физически, наверное, не смог восстановить его сердечно-сосудистую, настолько всё было изношено. Честно говоря, и сам больной не горел желанием жить. После смерти жены в последние двадцать лет жил бобылём. Единственная дочь была репрессирована за связь с «врагом народа» и сгинула в лагерях, так и не оставив наследников. Фёдор Иванович отказался от иглоукалывания, мол, всё равно что мёртвому припарка. Меня уже супруга моя Танюша на том свете заждалась, да и дочка Ксения тоже. Такая вот грустная история.
Вести Высоцкого, как мне сообщили в ординаторской коллеги, взялся сам завотделением. Не иначе Гольдштейн рассчитывает в театре на Таганке блат заиметь, чтобы получать билеты без многочасовых стояний в кассы. Хотя, может, я грешу на Якова Михайловича, и он взялся за Высоцкого чисто по зову сердца.
Конечно же, и я не замедлил наведаться в палату актёра. Естественно, с разрешения Гольдштейна, которому я предварительно сообщил, что пару раз сталкивался с Высоцким и мы, пусть и не близко, но знакомы.
Высоцкий как раз лежал под капельницей, когда я после короткого стука в дверь вошёл в его палату. На нём была обычная майка-алкоголичка, зато из-под слегка скомканного одеяла выглядывали адидасовские штаны с характерными лампасами, из которых, в свою очередь, торчали ступни в серых носках. Лицо барда украшала небольшая щетина, а в правой руке (левая с иглой от капельницы в вене лежала вдоль тела) он держал журнал «Огонёк».
При моём появлении бард удивлённо вскинул брови.
— Арсений?
— День добрый, Владимир Семёнович! — улыбнулся я. — Я самый. Даже и не знаю, радоваться или огорчаться, что вы угодили в моё отделение.
— Да уж, тебя-то я видеть, конечно, рад, но лучше бы при других обстоятельствах.
— Как говорится, всё, что ни делается — к лучшему. Раз вы оказались у нас, то мы за вас как следует возьмёмся. А я могу от себя предложить, как вам получше станет, поучаствовать в сеансах иглоукалывания. Можно улучшить как общее состояние организма, так и его отдельных органов. Я их провожу официально, у меня тут даже свой кабинет, заодно и материал для кандидатской набираю.
— И что, помогает?
— Ещё как! Что, рискнёте? Хотя риска никакого и нет, может быть только лучше.
— Ну если риска нет, — кривовато улыбнулся пациент, — то можно попробовать. Хотя я мог попробовать ещё в прошлом году, когда мы с Мариной были на Гавайях. Но там помимо игл ещё и какие-то шаманские обряды предлагали, но мы решили не рисковать.
— Ладно, отдыхайте, вам сейчас нужен покой, а как станет получше — у меня к вам будет серьёзный разговор.
— Ишь ты, серьёзный? Заинтриговал, — без улыбки, но со смешинкой в глазах ответил бард. — Теперь буду лежать и мучиться, что же ты такого хочешь мне сказать.
— Не мучайтесь, это будет предложение, от которого вы не сможете отказаться, — хмыкнул я. — А выбор будет за вами. Всё, отдыхайте!
В среду тщательно выбритый, в синем трико, Высоцкий уже прогуливался по отделению, скучая от вынужденного безделья, что всячески противоречило его бурной натуре. А я ближе к вечеру наконец затащил его (естественно, с санкции Гольдштейна) в свою берлогу на иглоукалывание.
— Ты это, Арсений, не называй меня по отчеству, а то я так себя каким-то старым дядькой чувствую, — попросил Высоцкий, пока я вкручивал в его кожу иглы. — И можно на «ты». Договорились?
— Хорошо, Владимир… эээ… Просто Владимир, — хмыкнул я. — Но на «ты» не могу, это противоречит этике отношений врача и пациента. Разве что за стенами больницы… Ну и здесь, батенька, буду и дальше выкать.
Само собой, по ходу дела воздействовал ещё и ДАРом, естественно, предупредив Высоцкого, что, как и в случае с травмированным пальцем, применю энергетическое воздействие по восточной методике.
В общем, как следует подлатал сердечно-сосудистую систему Владимира Семёновича. Мысленно я его всё же называл по имени и отчеству, не мог заставить себя думать о нём как о просто Володе. Пошлостью. Каким-то необоснованным панибраством. Что ли, попахивало.
Как бы там ни было, по ходу дела я вымотался изрядно, давно не испытывая таких нагрузок. С тех пор, как здесь же спасал от смерти схватившего инфаркт пациента. Главное, что Высоцкий сразу же ощутил эффект. Я ещё иглы с него снять не успел, а он уже заявил, что чувствует себя значительно лучше, так, как не чувствовал себя уже лет двадцать.