114 января 1965 г.
Прелестный Саакянц! Я сражена
Сим проявленьем дружбы без примера…
Поэзия великого Мольера,
Чем фижмы — волку, соловью — тромбон,
Чем талье — прибавление в объеме!
Но если терпит бедствие Эфрон,
Наш верный Саакянц — уже на стрёме.
Сколь дивно встретить на своем пути
Соратника, соавтора, собрата,
Который добр, как ангел во плоти,
Хоть носит кличку «Тигр Гослитиздата»!
Спасибо, Рыжий!
NВ! Телефон не работает, по крайней мере, сегодня!
212 мая 1965 г.
Милый Саакянец, и вся-то наша жизнь есть борьба![959] Добрались до Тарусы весьма благополучно, шофер сам! таскал вещи и всю дорогу развлекал интеллигентными разговорами. Шушка немного попищала для проформы, чтобы показать, какая она субтильная натура, но в общем вела себя спокойно и даже умиленно лизала мне руки. Встреча ее с Тарусой была восторженно-деловитой: сейчас же отправилась какать под теткину яблоню, а потом — ловить скворцов и соловьев (успокойтесь — безуспешно!) Рожать как будто передумала.
Ну а мы, как сказано выше, тот час же вступили в борьбу — стали создавать свой собственный беспорядок сверх того, который оставил по себе воришка — т. е. сперва распаковывали, потом рассовывали, потом и т. д. и т. п.
Копали, сажали, сеяли, таскали, выпалывали сорняки, опять копали, опять сеяли, поливали, убирали, сорили, сажали, убирали, сорили, сорили, убирали — продолжаем в том же духе. Всё запущено очень. Но из-за запоздалой весны мы-то сами почти не запоздали с нашими садово-огородными делами. Пишу эту ахинею и думаю: «сад» и «огород» с носовой платок, а возни… а разговоров…
Все вокруг еще голо, пусто, прозрачно — насквозь просвечивает; выглядит серединой апреля. Из моего окошка еще видна Ока; леса на том берегу еще даже в зеленом пуху[960], совсем раздетые. Деревья все в почках, только плакучие березы чуть, едва, разворачивают листочки. Яблони все в цветочных почках, и сирень нынче обещает цвести не хуже, чем в прошлом году. И то хлеб; а для хлеба, кстати, поздняя весна нехорошо. Очень тороплюсь побольше успеть переделать дел до получения рукописи. Ада, бедная, работает не разгибаясь, с обычным своим азартом — боюсь, перетрудит опять больную руку. Но хоть и устаем обе, как ездовые северные собаки (с которыми, Бог даст, Вы нынешним летом познакомитесь) — а воздух выручает. Он тут совсем иной, и понимаешь, какая отрава воздух московский. Только сегодня вечером нашлась минутка накорябать несколько строк Вам и теткам, а все время про Вас и про них думаю. И именно в связи с воздухом. Вы ведь очень страдаете от недостатка оного. Они тоже… Дай Вам Бог скорее «распростаться» от всяких срочностей и приехать сюда, в гости к весне. Конечно, наш «интерьер» несколько пообщипан воришкой — он уволок «Ваши» покрывала с маками из «Вашей» верхней комнатки, а также часть наших «нижних» занавесок желтых в клеточку — но «экстерьер» по-прежнему неизменно прелестен. Розы перезимовали хорошо, все в почках. Тюльпаны уже с бутонами, цветут синие подснежники — колокольчики и вовсю — анютины, pardon, глазки…
А то ли еще будет! — Звонила на днях Наталиша накануне отъезда, сказала, что говорила с Вами. Я за нее очень рада безотносительно ко всем побочностям — она наконец встретится с сестрой[961], единственным человеком, которого когда-либо любила — и любит. — Как двигается — Утя? Наверное, сейчас примечания (наши) онимают все время? Во всяком случае, хотела бы видеть Вашу (книжную) рукопись Ути по главам, по мере написания, и до окончательного варианта. И хотела бы видеть Вас здесь при первой возможности. Целуем Вас обе, Шушка лижет няньке лапку. Привет родителям.
314 мая 1965 г.
Милый Рыжий, по пунктам Вашего письма:.
1) Большая просьба позвонить Лидии Григорьевне Бать или Самуилу Ефимовичу[962] и сказать им, что испанская книга раздобыта, чтобы они прекратили так называемые поиски.
2) О «немецких песнях» Вильмонт[963] забыл; что заказал их он, и что они у него «погорели» в связи с изменениями в международном положении[964], сохранилась запись. — Что значит, написать по-своему последнюю сцену из «Фауста»! Вот уж не цветаевскиий замысел! (За Гете «переделывать»!!!) Могла быть только речь о новом, ее переводе, и, соответственно, об еще одном переводческом осмыслении подлиника[965].
3) Спасибо за Лилю и Зину!
4) С Наталишей попрощались по телефону. Единственное, о чем попросила ее — адрес Марка Львовича (узнать; что обещали и не сделали Андреевы).
5) Варианты еще не смотрела. Если к поэмам придут до Вашей поездки сюда — захватите (или, может быть, есть наш экземпляр у Вас, мы бы тут просмотрели. Там довольно много по Поэмам Горы и Конца, да и «Лестница», надо бы посоветоваться).
6) Конечно, приезжайте 20 или 21, как получится и на сколько выйдет. Наверху еще холодно «б/ц» (без цигейки), а Адин уголок будет свободен. На погоду смотреть не будем; хорошей обрадуемся, плохую стерпим, плащи и сапоги есть.
Вы застанете еще очень раннюю весну во всей ее прозрачности, может быть, черемуха соберется цвести, а нет — так разных милых веток наберем и проверим насчет молодого щавеля. Программа известная. Но Вам предстоит выгодать в дальнейшем время и на сирень, и на яблони, и на ландыши — (когда попадешь сюда, то понимаешь, что это главнее «Ути»!).
7) Навоз натаскали с Божьей помощью.
8) Не забудьте еще раз напомнить маме (до отъезда сюда) насчет скатертей для «слепого» — если будут звонить вдруг.
9) Привезите, пожалуйста, рыбы (или филе какого-нибудь, или копченой трески) килограмма два (соленой, наверное, до сих пор нет, а если есть, то везите больше!) 2) если не затруднит, то штуки 4 липучек от (будущих) мух (в аптеке). Если сейчас не с руки, то в следующий рейс (относится к липучкам). Больше ничего не надо, все есть «на корню», а чего не будет, без того обойдемся. Да! еще флакончик клея конторского не силикатного.
Кажись всё. Целую (целуем обе, а третья у Валерии в сарае мышей ловит; котята в пузе всё громыхают.)
Сердечный привет родителям.
424 мая 1965 г.
Милая Анечка, как добрались и Вы, и черемуха? Говорят, вечерние поезда идут без пересадок, так что, возможно, путешествие прошло без дополнительных приключений. Забыла напомнить Вам и самой себе, что сегодня, т. е. 24. 5 — Иркин день рождения — позвоните хоть задним числом ей, как и я задним числом пишу… Впрочем, и она нас не балует вниманием в «наши» — да и в не наши — дни! Нынче распогодилось, но холодно. Авось к следующему Вашему приезду всё оживет, расцветет, и всё вокруг будет сплошной щавель, грибы, сирень и ландыши. Целую, привет родителям и персональная благодарность за (съеденное) яблоко!
Адрес было подписала как «Хромой».
528 мая 1965 г.
Милая Анечка, ну что же, когда мы с Вами сегодня говорили, Вы не сказали про «Вопли»?! Мы тут же и решили бы! — «Москва»[966] — более чем гадатель, но не тот профиль. Можно предложить Слуцкому и — «Просторам»[967] (где была подборка Мандельштама), поэтому <следует?> просить дать ответ немедленно. Тем временем тотчас же напишите в «Просторы» (Шустов или Шухов) и спросите, не интересуются ли они прозой (такой-то, такой-то). Боюсь, что Вика и тут нас обойдет, т. к. Мандельштам ее обязательно окрылит — и прежде нас! — С книжечкой переводов торопиться нечего, «участок» застолблен, а там видно будет. К моменту ответа «Просторов» будет ответ и Слуцкого, может быть? удастся что-нибудь сбалансировать. «Москве», скорее, подошли бы рассказы, кажется мне (я совсем не знаю этот журнал). «Просторам» можно предложить и что-нибудь из статьей — и из рассказов — «Жениха»[968] — а? Этой зимой надо подумать о «Повести о Сонечке»[969]. Целую. Приезжайте! Привет родителям. Кисы глядят.
630 мая 1965 г.[970]
Дорогая Анечка, попытаюсь послать это письмишко с дочерью О. Н.[971] из Москвы — авось скорее дойдет. Погода налаживается, хотя не без «кратковременных осадков в виде». Роскошно цветут тюльпаны, вишни; черемуха в апогее, скоро отцветет; начинаются ландыши; полно незабудок; на подступах и сирень — так что к Вашему приезду будет чем «отовариться». И вообще всё становится краше и приближается, слава Богу, к лету. Вчера звонила Вика; она советовалась с кем-то там; думают — она с ее консультантами — что надо (насчет денег) организовать ходатайство от цветаевской комиссии, а также от тарусского исполкома — на имя Федина[972], в СП. Я ей сказала, что какие-то демарши предпринял, насколько мне известно, Паустовский, и попросила ее Вам передать или самой связаться с ним и выяснить, как он действует и действует ли вообще, чтобы не было энного количества разобщенных «акций». Вика сказала, что Эренбург на самых днях уезжает заграницу надолго; она постарается получить его подпись (под будущим, коли оно понадобится, заявлением от комиссии) — впрок, чтобы впоследствии это нас не задерживало.
Если останется в силе «Викин» вариант хлопот, т. е. в том числе и ходатайство тарусского исполкома, то надо серьезно подумать, как его составить — что умнее — для возможного получения ссуды на ремонт: говорить ли о мемориальном домике[973]только М. Цветаевой? Или Цветаевых? (Ивана Владимировича и Марины Ивановны) (как бы Союз писателей не переадресовал нас в этом случае Музею им. Пушкина). Надо ли поминать Борисова-Мусатова и Матвеева? Как бы не вышло, что они — «по другому ведомству». Тут тоже надо бы с кем-то толковым посоветоваться. Я просто не знаю, что — безошибочнее. Может быть, одну Цветаеву найдут «преждевременным» заявлением, и лучше в ходатайстве опираться на целый коллектив «теней»? А если «теней» начнут распихивать по разным ведомствам? Вести ли речь о «цветаевском домике», или, может быть, о памятном домике вообще литераторов, связанных с Тарусой (Алексей Толстой[974], Паустовский и очень, и очень многие)… Вика мне будет завтра (в понедельник) звонить, скажу ей и об этих соображениях. Тут важно действовать с наименьшим риском промахнуться! Ибо сапер ошибается только раз!
Вика собирается сюда приехать в следующее воскресенье (субботу) в компании из 4-х человек, хотят остановиться в гостинице, просила посодействовать. Я сегодня зашла, но обнадеживающего мало: они могут предложить пока что «места», но не отдельные номера (речь идет о двух отдельных номерах). Придется еще и еще хлопотать, ждать, пока что-то, может быть, освободится, и тогда «забронировать», как всюду и всегда — волынка.
Пусть Викин набег не остановит Вас в Ваших замыслах — обязательно приезжайте. Конечно, здорово было бы, кабы Вы как-нибудь выгадали еще какое-то время. Хотелось бы сделать классическую прогулку за ландышами и незабудками на тот берег, в наши «земляничные» места. И т. д. и т. п.! Спасибо за лекарство, получила в хорошем состоянии и принимаю. Спасибо бесконечное за теток! И вообще! — Целую. Кисы чрезвычайно хороши и пушистые до чрезвычайности! Глядят!
Насчет Вики не мудрствуйте лукаво. Пусть поработает «на общее дело». Будете говорить с ней — скажите про московский автобус (ходит с 20 мая), может быть, это ее устроит.
71 июня 1965 г.
Милая Анечка, вчера говорила с Викой — она стряпает новое обращение в Секретариат (Федину) от комиссии; сказала ей свои соображения. Щербаков говорил с Федотовым (директором дома отдыха, на чьей территории домик), тот ему сказал, что курортное управление (в чьем ведении дом отдыха) против всяких там музеев, что музеи по линии Министерства культуры и Фурцевой, коим курортное управление не подчиняется — и т. д. Однако он, Федотов, тем не менее домик рушить не будет, а сделает там паровое отопление и полдома займет под контору. Это всё я узнала сегодня. Может быть, позвоните Вике? Вероятно, после санкции Секретариата СП — коли оно будет, придется ходатайствовать перед Министерством культуры? Не очень представляю, с какого бока действовать? Приезжайте, ждем все 4.
88 июня 1965 г.
Милая Анечка, как-то Вы доехали со всеми этими щавелями и сиренями, а главное — с обилием воды в сумках?? Боюсь, что одно сплошное утопление и потопление. Новостей пока никаких; взаимно коверкаем друг друга мы с Бодлером; возимся на огороде. Сирень распустилась и так пахнет вокруг! И потеплело… Статья Викина совсем, совсем неплоха и вовсе не на цитатах, а на попытках самостоятельных мыслей и выводов. Странное существо — такое же «двойственное», как и ее фигура… Всем в глаза бросается сперва зад, а оказывается и в голове что-то есть… Если будет трудно, то в эту субботу приезжайте, боюсь, что Вы безумно устанете и ничуть не успеете отдохнуть!!! Целую, привет родителям!
Забыли анемоны! И опять уехали без бутерброда!
914 июня 1965 г.
Милая Соавтор, попросила Татьяну Леонидовну позвонить Вам завтра и передать, что Вам нужно будет позвонить 18-го утром Константину Георгиевичу, чтобы сговориться, когда передать ему рукопись, к которой он вновь обещал написать, pardon, врезку (?)[975]. Он сказал, что рукопись вернет быстро. На всякий случай повторяю телефон и адрес: Б7–48–49, Котельническая наб., Высотный дом, корп. «Б», кв. 83. Боюсь, что мы неправильно поступаем, посылая в «Простор» собственную стряпню в виде монтажа[976]; может быть, надо было им самим предоставить право кое-что повыбросить по их усмотрению из трех подлинных вещей; не сомневаюсь, что теперь можно оставить больше, чем мы это сделали год или два тому назад. Попросить Константина Георгиевича написать два слова о самом музее (это ведь Алма-Ата, не Москва!). Алма-Ата, кстати, в Казахстане, где тетя Ася проводит, как Прозерпина[977], 6 месяцев в году… в аду своих простынь[978]. Не миновать им печатать ее мемуары! (Не простыням — «Просторам»!). Целую, будьте здоровы, кушайте щавель! Сердечный привет родителям.
1029 июня 1965 г.
Милый Со, тут новостей, тьфу-тьфу, не сглазить, нет — будут, сообщу. Вчера звонил Андрей Файдыш[979], сказал, будто «хлопотал» насчет домика, но что, поскольку тот находится в ведении курортного управления, Худфонд не может взять его на свое обеспечение. Кроме того, он видел (28-го) А. А. в поликлинике, где она уже — с корабля на бал — занималась своими зубьями, так что, очевидно, приедет сюда. Погода пока что мерзкая, так что Москва сейчас, пожалуй, в самый раз! Щербачиха ходила за грибами и приволокла целую корзину, но мне — без Вас — без интересу. Доехали ли те грибы и не испортились ли по дороге — я ведь их, естественно, не успела вскипятить. Написала и Орлу, и Шухову, Александре Захаровне, и Инке; всем сообщила, что собираюсь в Красноярск[980]. А там как Господь! Ведь правда, считаные дни остаются. У меня застрял забытый обеими грек[981]. По-моему, он очень хорош. Что с ним делать? Везти? Слать по почте? — Дети кувыркаются круглосуточно, стали совсем ручными. Рыча, доедают остатки колбасы. Рыба у нас успела испортиться. Попробую сварить… Целую!
Очень уже хочется ехать в поезде!!!
Пришлите, пожалуйста адрес М. И. Гринёвой[982] — надо поблагодарить за фотографию.
115 июля 1965 г.
Уважаемый Рыжеповастенький, сегодня в 10 ч. утра нам по телефону передали Вашу телеграмму о билетах — ур-ра!
«Мы едем-едем-едем
В далекие края,
Где белые медведи
И больше ни (чего)…»
Ни к селу ни к городу, но: Петерсон, автор «Сиротки» — родственник или свойственник … Тютчева[983]. Знали ли Вы об этом??
Нынешним летом только и погреться, что на Диксоне! С самого Вашего отъезда погода октябрьская; тем не менее, однажды (до приезда А. А.) сходила по нашим недавним следам еще раз за грибами, чтобы угостить эстонскую путешественницу. Вышла в 5 утра, вернулась около 11 (утра же!) — (грибов полный пластмассовый мешочек.) Прошла туда, где мы с Вами нынче, к сожалению, не были — продралась сквозь заросли орешника, через овраг, к тому месту, которое мы с Вами когда-то открыли — ельник, холмы, внизу — песочный ручей, за ним — порядочный переход до деревни Шишкино, помните? Красота была несказанная, и я, бродя по самую грудь среди ромашек и колокольчиков, всё время вспоминала Вас, особенно когда на том берегу ручья, на маленьком лысом пятачке под старой березой (а кругом — высокая трава!) нашла белый гриб величиной с посудный таз! (Чтобы не завидовали, сейчас же скажу, что то был Мафусаил[984], к транспортировке не годный!).
А. А. приехала апельсинового цвета и внесла с собой некое ей присущее оживление. Много рассказывала за Таллин и Тарту, Вильянди и Пярну, за себя и за подругу-Тоньку, которая оказалась далеко не идеальной спутницей; но тем не менее, всё — хорошо. Помаленьку раскрыли свое «инкогнито» в отношении поездки; «признались» в том, что едем (мы двое, о Вас речи нет, чтобы не вызывать «зависти») до Красноярска, куда приглашены друзьями. Очень бы хотелось, если удастся, и дальше по Енисею, но это — как Господь… Татьяна Леонидовна отнеслась к «затее» не без удивления, но вполне сочувственно. Котят она возьмет обоих — кота совсем, а кошечку «на пансион» на время нашего отсутствия, а потом постарается ее пристроить.
Паустовский обещал в ближайшее время написать для «Простора» 3 страницы[985]. Наверное, это будет (чует моя душа) тот самый рассказ о хорошем мальчике с юга, злом скульпторе и камне[986] — ибо что́ еще он, Паустовский, «знает» о Цветаевой? О смете новостей нет, председатель исполкома в отсутствии. Народ ходит (в смысле «гости») косяками. Была Ася с 2 внучками, трещала, как заведенная. Похаживают соседи. Щербаков сунул «на прочтение» (конечно, желательны «толковые» заметки на полях) свою пьесу.
Вчера была Дружиниха — почему-то ужасно накрашенная, вид — жуткий. Сидела допоздна. Рассказывала, как она давала «интерьвью» о …Цветаевой местному литератору Бодрову (автору «Приокских Далей») и учила его понимать эту поэзию и вообще это явление, чтобы он, Бодров, нес дальше это явление в массы. Дружиниха собирается вести своих девок к Паустовскому, давать ему «концерт», а кроме того, — делать цветаевский вечер в местной картинной галерее (собор на площади). К счастью, эти мероприятия будут (как всегда) происходить в мое отсутствие. Кроме того, Дружиниха будет писать воспоминания о «первом вечере Цветаевой» в СССР, где расскажет «всё, как было» и будет клеймить позором Эренбурга, который решительно против ее «художественной части», на которой не пожелал присутствовать. Это и есть та самая «посмертная слава», о которой мама писала, что «мне до нее дела нет» — и мои прижизненные мучения — за маму же. — Хорошо, что послали Мария Ивановна документы об оценке[987]. Она — совсем без гроша (дочь у ехала и ничего не оставила). А. А. о той тетради не забыла и спрашивала, скоро ли закончу ее переписку. Келлерман[988] откликнулся. Повидаемся с ним, поговорим. Кстати, давала Вам когда-то копию моей справки о реабилитации. Если она у Вас близко, то, может быть, придется ее у Вас взять, если понадобится для дела. У меня больше нет заверенных копий, а снимать будет некогда. Целую Вас. Кисы — очаровательны, мать будет горевать о них!
129 сентября 1965 г.
Милый Рыжий, как-то Вы добрались с грибами сырыми и вареными, и т. д.? После Вашего отъезда два дня погода была совсем летняя, и я, конечно, с особым чувством вспоминала Вас, «тигра Гослитиздата» в непозлащенной гослитовской клетке. А. А. с В. К.[989] ходили гулять и даже съездили Егнышевку[990] на катерочке, я мужественно старалась переводить гишпанца[991]; пришлось начать из середины, где — кусочек «белого стиха»; остальное можно осилить лишь при наличии книги. Вчера пришло письмо от Инки с Сашиными вставками к тексту и со сладостной вестью о том, что книга высылается одновременно с письмом; значит, придет сегодня, и я пущусь во все тяжкие.
В. К. собиралась продлить еще день-два, но вчера позвонил ее супруг, сообщил, что сегодня у них решили собраться (это в отсутствии хозяйки решили!) знакомые, чтобы отметить сороковой день со дня кончины тетушки, и ей, бедной, приходится прерывать свой отдых и мчаться сломя голову организовывать «поминки» — не питая к этому древнему и темному обычаю никакого пристрастия, равно как и сама покойная тетушка не питала… Жалко В. К. — она два с половиной года ухаживала за больной и нынче впервые выбралась в Тарусу — немного отдышаться. Но вышло совсем-совсем немного… Шуша шатается по ближайшим окрестностям, громыхая котятами; домой заходит, как в «забегаловку» — пожрать на скорую лапу и опять гулять; от прежних «травм» осталась лишь некоторая «одичалость» и привычка к самостоятельности. Как и у меня после Москвы!
А вчера, когда А. А. и В. К. поехали на катере, я тоже соблазнилась хорошей погодой и рванула в лес, по нашим же собственным следам (вдоль кургана) за грибами и за «мамонтом». Грибов почти нет — гораздо еще меньше, чем при Вас; но все же чуточку набрала, главным образом для того, чтобы пополнить банку с солеными грибами. Нашла один миниатюрный белый! Вообще же знатоки говорят, что когда пошли опенки, то всем остальным грибам — конец, и это весьма похоже на правду, так что хоть по поводу грибов не огорчайтесь! Как-то приехала Ваша Наталья, какова была встреча?
Пожалуйста, позвоните Инке и скажите, что я получила письмо и «вставки» и скоро напишу, сейчас не успеваю, т. к. В. К. отбывает — и сплошная спешка. Благополучно ли доехали цветы, или помялись? — Посылаю страничку для начала «Автобуса», коли будет Ваша милость… Пожалуйста, пошлите числа 16-го утром, чтобы тетка наверное получила к 18-му. Спасибо, гран мерси! Крепко целую, А. А. шлет нежный привет. Привет от нас обеих родителям, и от Шуши — врачу Александровичу.
1310 сентября 1965 г.
Милая Анечка, вчера звонила Женя Хаскина[992] — «Москва» хочет опубликовать какую-нибудь цветаевскую прозу (…если гора не идет к Магомету…). Она дала им книгу «Прозы», их заинтересовал Пушкин (который отпадает), Белый, Волошин[993]. Я дала Жене Ваши телефоны (сама она едет в отпуск), и они будут вести предварительные переговоры с Вами. Мне кажется, Белый может пойти с незначительными купюрами, Волошин — с бо́льшими (в последней части) — но зато и с новыми вставками; вообще для толковых комментариев и подачи материала интереснее (для нас) Волошин, чтобы публикация не вышла типа Викиных; с Волошиным мы больше оснащены «побочными» материалами; да и сам Волошин, и Коктебель больше связаны с маминой жизнью (и творчеством), чем Белый. Не знаю, иллюстрированный ли журнал «Москва», если да, то есть и снимки, которые можно воспроизвести. Теперь надо быть менее расточительными в смысле провинциальных публикаций! Крепко целую, пишите!
1411 сентября 1965 г.
Милая Анечка, сберкасса всё та же самая, что и тогда, но штамп на моей книжке настолько неразборчив, что я, вероятно, ошиблась. Исправьте, пожалуйста, в заявлении и т. д. по Вашей; если не трудно, то позвоните — если удобно будет с работы, и в бухгалтерию «Прогресса», телефон Г6–93–04; сейчас речь шла только о «малийцах», а в дальнейшем должны быть, наконец и бельгийцы. Впрочем, ошибка, вероятно, не так «страшна», ибо есть еще и другие координаты кассы, и дробь, и адрес. Одним словом, «благодарю Вас за внимание». Вика прислала 3 экз. воплей, 1 из них будет Ваш, если она не догадалась «одарить» и Вас. Бог мой, сколько у нас с Вами работы, как выгребать будем? Пока тихо и спокойно — вовсю перевожу Тирсо, но, увы, медленнее, чем надо бы — и голова тяжелая, свинец! Не надо ее перетруждать, а как быть? А. А. делает все по хозяйству и вокруг него. Пока не холодно, работаю на террасе, всё хорошо, за исключением головы. Целуем Вас! Привет родителям сердечный.
1513 сентября 1965 г.
Ну-к што-ж, приезжайте, милый Рыжий, на так называемый «день рожденья», хоть я его в этом году никак не собиралась «отмечать», находясь в цепких, но недостоверных, объятиях испанца; только боюсь, что погода к тому времени испортится: прогнозы пестрят тайфунами и циклонами, которые, доходя до наших мест, теряют силу и превращаются в элементарный дождь.
Привезите, пожалуйста (если успеете купить) — пачку бумаги для машинки и копирку; для Шуши 2 кило трески соленой и 1 — копченой (если одного из этих «вариантов» не достанете — не беда, т. к. рыба еще есть; Шушка сейчас ест, как прорва, благодаря своему «интересному положению»); бутылку какого-нибудь вина приличного (от того почти ничего не осталось); хлеба, колбасы; всё остальное произрастает здесь.
От Вовы неожиданно — милое письмо, с моими замечаниями он согласен и обещает исправить[994]. Я немного опасалась сухого и категоричного тона своего письма, зная Вовину вздорность, но, к удивлению, он воспринял всё как надо. Предлагает с «сопроводиловкой» от комиссии — дать заявку (т. е. чтобы мы дали!) в «Искусство» на сборник цветаевских пьес, считает, что это пройдет. Спрашивает — «Почему какая-то Швейцер публикует прозу Марины Цветаевой? И что это за „публикация“? Просто перепечатка, и даже без необходимых примечаний». Вполне с ним согласна! В это воскресенье он перебирается в Ленинград.
Если есть без хлопот валокордин, то привезите (у меня есть тут полфлакончика, так что это — не срочно; А. А. поедет в конце месяца в Москву и достанет, если Вам не удастся). Праздновал ли дядька наконец свой юбилей и получил ли моего осла-такси. Впрочем, об этом, как и о прочем, при свидании.
Спать будете в светелке при любом циклоне; если окажется холодно — есть обогреватель и шуба, заменитель той цигейки.
Видела Тишку, мил и обходителен. Татьяна Леонидовна, правда, находит, что он достаточно красив, но я этого не вижу. По-моему, мил до чрезвычайности.
Ну пока что! Целуем Вас, сердечный привет родителям. Ждем.
1620 сентября 1965 г.
Милая Анечка, надеюсь, что и Вы, и цветы, в том числе «кактус», уцелели в воскресной автобусной толчее, равно как и «стоячие» девки. Очень, очень жаль было провожать Вас на сутки раньше возможного, т. к. и сегодня такая же роскошная погода и еще не все вкусное съедено… Задним, весьма задним, числом вспомнила, что мы не прокомментировали «по улицам у́же сноски»[995] (из последней поэмы и ужаснулась, т. к. это — совершенно не понятно непосвященным в премудрости типографских знаков. Речь об узенькой черточке над строкой — поди, догадайся. Дурак я — не в первый и не в последний раз.
Спасибо Вам за всё, мой милый. Крепко целуем. Пишите (хоть открытки) — как там жизнь!
1724 сентября 1965 г.
Анька, привет! Как она там, жизнь? Здесь облачность уже не сплошная, а переменная, и котишка уже не слепой, а смотрит. Новостей, слава Богу, маловато; вот только разве у Оттенов была — «сам» отсутствовал, «сама» жадно ждала его возвращения — «Новостей! Новостей!», как на рынке в Гаммельне[996]. Визит был мало вдохновляющ для обеих сторон, но политессы соблюдены, что и требовалось. Старик, бард тарусских пансионатов, еще не прибыл; «культоры» тоже еще в Москве, хотя собирались приехать сегодня. Владимир Николаевич прислал милое письмо, в котором с кротостью необычайной обещает внести категорические поправки насчет Сергея Яковлевича[997]. Дай Бог. Отзывы редколлегии пока что положительные в общем (все против «Царь-Девицы»[998], но это не меняет дела) — задерживают свои (отзывы) лишь Сурков и Твардовский, Владимир Николаевич рассчитывает, что они будут также благоприятны. Прислал «Записные книжки» Блока[999]; первое, на что я наткнулась, — подробнейшее описание кремлевской галереи с портретами и памятника Александру[1000], — стр. 38–39 — то, над чем мы с Вами так гадали! Жаль, что Вы незнакомы с редактором «Записных книжек», он бы Вам (нам!) «подсказал» своевременно, что́ за монумент, над которым мы, бедные, голову ломали! Интересно, что я в свое время монумента и не приметила; правда, маленькая была… С большим удовольствием пересматриваю снимки нашего лета; спасибо, милый! Целую.
1825 сентября 1965 г.
Милый Рыжик, по приложению судя, наши дамы ищут (и находят!) «Гору» во Вшенорах. Так им и надо, стерьвам. Милая Рита «всё время со мной», но как-то без взаимности. Вот увидите, что по возвращении она на недельку закатится в Тарусу; привезет мне камешек с чужой горы. «Вижу это отсюда», как говорят французы. — Получила подарок «от девок» (уже несколько дней тому назад) — большой, прекрасно изданный и, несомненно, дорогой (увы!) альбом египетского орнамента. Между нами, конечно, ибо «девки» — прелесть — нет ничего более отвратительного, нежели египетский орнамент, ибо он полностью использован в конце 19-го и начале нашего века для создания «стиля модерн» — унылые декадентские кафельные плитки для «богатых» ванн. Передарю Леонидовне в Татьянин день; пусть мучается! — Насчет того, что Вы в скором времени будете ходить в директорах Гослита, так я долго смеялась и с Вас, и с Гослита. Говорила же я Вам — работайте лучше, внимательнее, как Верочка, и никто бы на Вас и не позарился. Ничего, не волнуйтесь: это — вершина той самой волны, которая не так давно низвергла Вас вместе с Пушкиным А. С.; так сказать — противовес. Это в порядке вещей. А главное — несомненно временно, т. к. свято место пусто не бывает, и кого-нибудь вам определят — конечно, партийного. Так что это будет не Вика полубезработная… Потом, может быть, Вам легче будет (со временем) «провернуть» мамину книжку? Еще и свой козел в чужом огороде поможет, быть может. Ну, шутки в сторону, очень Вам сочувствую, т. к. Вы совсем лишились покоя, которого и так мало, и времени — которого и без того нет.
Вы напрасно гневаетесь на вымытые! и положенные Вам туфли, во-первых, Вам о них сказано, так что это не сюрприз, во-вторых, Вы сами в прошлый раз сообщили, что носите их дома, и как бы, мол, без них обойдетесь… Всё это — ерунда ерунд и всяческая ерунда. Что до А. А., то она «высказалась» в том смысле, что Вам необходимо иметь в Тарусе свой «комплект» постельного белья, который всегда будет ожидать Вашего прибытия. В будущем году так и сделаем — привезете какие-нибудь утлые простынки, хцыплую[1001] наволочку и ночную рубашку, «приписанные» к Тарусе. Никто Вас ниоткудова не «высаживает», Вы — свой человек, со всеми отсюда выходящими и сюда входящими приятностями и не. Сегодня впервые за несколько дней чудесная погода, и мне даже удалось часа два попереводить на крылечке; к сожалению, день становится все короче и солнце — все ленивее. Чувствую я себя, тьфу-тьфу, лучше, печенки-селезенки вроде бы наладились; соблюдаю унылую диету и даже жую — с отвращением и с солью — творог. Шушкин сын таращится и пищит, и оказался не совсем «простой» — наблюдается подобие гривы и штанцов. Умыт до блеска и пузат до чрезвычайности. Телефон испортился; пойду вызывать «мастера» — через день названиваю «старику», но он где-то в вихре светской жизни. Целую, сердечный привет старшим и Мишке — Мафусаилу.
1927 сентября 1965 г.
Милая Анечка, представьте себе картину: сижу на крылечке в большом декольте, небо синее, солнце светит и греет…[1002] к сожалению, очень недолго; ленится, скоро скатывается за деревья, и уже тень и прохлада… Итак, сижу и не перевожу, а пишу дурацкие ответы на письма, которые приходят пачками; в том числе Орлов вернул исправленную (очень хорошо) заявку[1003] (чувствуется рука не девушки, а мужа!) и пишет, что статью к «театру» писать не будет — предлагает или нам с Вами, или Антокольского. Я еще раз прошу его соизволить написать статью, и, в соответствии с его окончательным решением и с тем, что мы с Вами решим, пустим заявку в ход; (туда надо вписать и автора статьи — может быть, именно это и неудобно Орлову, коли заявка идет за его подписью, и составителями и авторами комментариев предлагаемся мы с Вами, опять же члены комиссии?) Что до меня: писать статью о театре — пусть цветаевском — не в состоянии; вообще это — и статьи, и театр, не моя стихия. Писать надо другое и о другом — пока жива, потом поздно будет. — Сумеете ли Вы, учитывая специфику (театральную предысторию (II–III студия) и т. д.) написать хорошо, и притом так, как требуется, и опять же в «сжатые сроки»? (Орлов (разумно) предлагает срок готовности сборника — осень 66 г., для включения в план редподготовки 1967 г.) Учитывая занятость и опять же большую работу по комментированию? Думаю, что нет; что время у Вас, да и у меня, чрезвычайно перегружено. Подумайте всерьез, ибо и делать надо всерьез. Если не согласится Орел и Вы не возьметесь, то Павлик, хоть и не ахти какой, но выход. Правда, он будет на высоте лишь по «Романтике»[1004], трагедии ему не по плечу, но: он достаточное «имя», не «конкурент», любит маму, отлично знает театр и ту эпоху[1005]. Что Вы по этому поводу думаете? Напишите: к тому времени подоспеет орловский окончательный ответ, в соответствии с ним перепечатаю заявку, дам на подпись Константину Георгиевичу[1006], если он будет здесь, и перешлю Вам.
Мне думается, что творческой работой по Цветаевой мы обе (коли жива буду!) сможем заняться не раньше моей пенсии, которая во многом развяжет мне руки. Правда, «подрабатывать» придется, но не с такой интенсивностью, появится время[1007] (хотя бы у меня).
О Бодлэре — ерунда. Тем более червяки какие-то; пусть у Шора[1008] червяки лучше: мне не завидно.
Конечно, можно дать «Моего Пушкина» — если не будет возражать Советский писатель[1009] — (у нас договор) — может быть, лучше «Мать и музыка», нежели «Башня в плюще»? — там очень уж много немецкого, хоть и прелестно… А «Пимен» пусть ждет своего часа. — Комментарии к Пушкину смотрела, но не больше. Очень много материала, хорошо; но, конечно, требует «подработки». Чувствую себя дай Боже и дальше так, ем утлую и хциплую пищу пустынника, запивая каким-то антипеченочным средством, работаю неохотно и со скрипом, но тем не менее, прорубаюсь сквозь гишпанца. Возле дома работает экскаватор. Напоминая Красноярск (будут ставить колонку водопроводную в край улицы); Шушка считает, что эта акция направлена против котенка, и сидит с черными глазами, готовая к схватке с чудовищем.
Целую, пишите!
2029 сентября 1965 г.
Милый Саакянц, по-моему, совершенно правильно: «политику» сокращать в «Пленном духе» совместно с той редактрисой; рукопись им дать без всяких собственных сокращений. Считаю, что незачем урезать что-то касающееся меня, будь то пиво или его следствие[1010]; вот уж будет глупо! Конечно, надо оставить. Когда я блюду честь Валериного иловайского мундира («Дом у Старого Пимена») — это совсем другое. Кабы то были дифирамбы моему когдатошнему «вундеркинству», то тут бы я имела что возразить и нашла бы, может быть, это нескромным, тут — что!
Относительно «Записных книжек» — мы комментировали, помнится не Николая, «потусторонний зал царей» (та самая галерея мозаичных портретов)[1011]. О «мраморном» Николае речь там не о мраморном изваянии, а о мраморе черт, на таком же мозаичном портрете с «золотом барм». Впрочем, Вы все и сами знаете, и Бог с ним со всем.
В «Литературке» о «Дмитрии? Петровиче?»[1012] видела; я думаю, о корректуре можно не тревожиться; проза ведь, корректор с редактором могут и сами справиться.
Ваше 28-е сентября уже позади: интересно, как прошло? Думаю, хорошо. Все эти пустяки немаловажны для Вашего «становления», Анна Саакянц! А «наблюдать за Буниным», по-моему, просто интересно… Понимаю, что времени маловато остается на детскую болезнь левизны[1013], но ведь «направо»-то тоже надо работать! И пусть это будет, в конце концов, Бунин! Что деньжат добавили — тоже неплохо, только не транжирьте на радостях, умоляю! Железно кладите на книжку; питайтесь «акридами и диким медом»[1014] и одевайтесь преимущественно в собственную красоту. Квартира! Квартира!
Насчет сверки книги: конечно, надо бы посмотреть и мне, но дотошность меня загубит, боюсь опять просижу над этим Бог знает сколько времени, которого просто — нет. Может быть, взять в помощь Инку[1015] — ей можно доверить эту помощь — она внимательна и т. д. Еще глаз, кроме Вашего (да и моего) нужен, т. к. мы обе слишком пригляделись к материалу.
До Пауста всё не доберусь. То ли не приехал, то ли скрывается от звонков и визитов. Добывать через него № «Простора» — бесполезно, он обязательно забудет, не сделает или сделает что-нибудь наоборот. Когда узнаю у него, наконец сама напишу Шухову, может быть, это его расшевелит. А может быть, человек вообще в отпуску; а вернее, получил материалы, а остальное уже не касается его. Говорят — он скандалист и не шедевр мироздания.
На сем закругляюсь. Вчера приехала Татьяна Леонидовна, звонила; была весьма ласково встречена Тишкой, который жил не в подвале, а на кухне, где разорил все, что мог. Толст, приветлив, радушен. У Давида нет времени лечить Гарьку, и она в отчаянии, т. к. Гарька перед другим врачом замкнется и все попытки лечения пойдут прахом. И я так же думаю. Погода пока роскошная, по 2 часа лета ежедневно. Надолго ли? Целую. Привет родителям и Михальсону.
212 октября 1965 г.
Милая Анечка, т. к. в связи с не-приездом сюда Костика[1016] картина с заявкой меняется, посылаю Вам орловско-саакянцевский текст ее, ибо подписи придется собирать в Москве. Нам с Вами подписывать не надо — ибо Орел предусмотрел и это — т. е. неудобно давать заявки «на самих себя». Может быть, в этом и кроется причина его отказа от вступительной статьи. Если так, то найдем другой выход (т. е. можно автора вступительной статьи не вписывать в заявку, а в дальнейшем «подсказать» редакции). К тому времени, что Вы получите это письмишко, уже наверно будет ответ (окончательный) от Орла и можно будет вставить Вас (если справитесь) или Антокольского, если Вы согласны — и он. Орлов убежден, что Антокольский согласится. Может быть, еще успеете схлопотать подпись Пауста до его отъезда. О последнем узнала, лишь допросив с пристрастием Е. М. Голышеву, тарусская домоправительница лишь туман пускала. Если Вам удастся повидаться с Паустом, ради Бога, не робейте его! Он (с нами) всегда мил. Едет он в Ялту с Балтером[1017]; и напрасно едет; от резких перемен климата всегда схлопатывают инфаркты, не дай Бог! — Ужасно, что при Вашей занятости еще и эта нагрузка. Может быть, и Инку в помощь — скажем, к Алигерше за подписью? Вчера «культоры»[1018] в полном составе очень трогательно сами «отметили» мои именины, о которых я забыла, и преподнесли архишикарную «подарочную» коробку с каким-то сногсшибательным печеньем, приобретенную «самим» на сессии… по борьбе с детской преступностью! (Он — депутат к тому же!) — Одолела (начерно) 500 строк гишпанца; очень плохо пока что. Погода резко изменилась — похолодало, сегодня срежу остатние цветы. А жаль! Целую.
Тишка — прелесть, ласков, общителен, толст. Лушка процветает в Эстонии.
225 октября 1965 г.
Милый Рыжик, я ничуть «не бесилась», получив «Пленного духа»; некогда даже беситься. Конечно, рукопись посмотрю в ближайшее время, но мне, собственно, неясно, зачем? Когда нужно сокращать до определенного объема, задача ясна; тут она, по-видимому, не стоит. Убирать «политику»? тут, ей-богу, редактор лучше знает, что считать «политикой»; тут легко разойтись во мнениях. Кроме того, пока мы с Вами «выкидывали» «Отец и его музей» (т. е. куски оттуда) — Вика опубликовала «Пушкин и Пугачев?» полностью; получается, что некоторые редактора настроены «более либерально», чем мы с Вами… Им и карты в руки. Потом лично мне неприятно руку прилагать к сокращениям. Вот сдали мы «Крысолова» полностью, Владимир Николаевич сократил. И может быть, меньше, чем мы с Вами. Вообще-то наше с Вами дело, скорее, отстаивать, чем сокращать…
Нечего бурно беситься насчет не таких-то уж капитальных перемен в Вашей судьбе. Вместо того, чтобы резать и клеить Мясникова, попробуйте наставить вопросов и восклицаний, и пусть он доделывает сам. Внушайте и Наталье Николаевне такую «точку зрения». Тут у Вас Вера немного виновата, это она взяла за обычай самой дописывать и переписывать за автора. Абсолютно неверная практика, на мой непросвещенный взгляд. Вредная для «автора». И несколько даже унизительная для редактора.
«Причем» Инка при сверке? Да просто лишний, не утомленный на этом деле и достаточно квалифицированный глаз; притом ни в чем «шкурно» не заинтересованный, как, скажем, Викино око недреманное. Я никого не люблю пускать в период подготовки рукописи, из суеверия и прочих передовых качеств. (Да и то Инка нам, сколько могла, помогла с «Крысоловом».) А в период подготовки типографской — почему нет? Если будете делать одна, усталая, больше пропускаете, чем с кем-нибудь. Дело Ваше, конечно.
Отчаянная Ритка приехала; привезла кучу подарков (красное перо гусиное, а в него ручка вделана; соломенная куколка; косыночка; и еще что-то — забыла). Это Ада привезла, а также письмо, вполне приличное и без неприятных всплесков. Галя[1019] ее возила по Праге и по Вшенорам, обе остались довольны. Вообще впечатление от поездки сильное и хорошее, и слава Богу. Галя прислала очень хороший альбомчик открыток с видами Карлова моста.
А. А., будучи у меня на Аэропортовской, обнаружила после долгих поисков (пакет был у лифтерши, потом в ее отсутствие взял — и распечатал! — Абель) — 9-й № «Простора» (без записки или письма от Шухова) с анонсом «М. Цветаева — „Музей моего отца“ (!) с предисловием Паустовского» — в 10-м №. Ведь у нас было «Отец и его музей», если память мне не изменяет? Значит, и название изменили, и корректуру не прислали, и на Ваше письмо не ответили. Всё как по нотам. Мы сами виноваты. При деловой переписке надо оговаривать каждую мелочь, прежде чем давать материал, а мы «рады стараться». Удалось ли Вам связаться с Паустом? — насчет подписи Эренбурга под заявкой — пусть через Наталью Ивановну[1020]. И пусть, в конце концов, Вика знает. Это — идеал Орлова, дело комиссии, и распространяться перед Натальей Ивановной[1021] тут особенно нечего. (Владимир Николаевич на мое письмо относительно предисловия еще ничего не ответил.) Наталья Ивановна, вернувшись из 4-месячной поездки, получила однокомнатную квартиру… в районе Лубянки. Говорят, взволнована этим обстоятельством.
Получила № жиденький и любовно сделанный «Литературной Армении» с просьбой разрешить опубликовать очерк о Мандельштаме (январский номер) (у них пойдет подборка) — или дать что-нибудь в «русский №», который будет в начале нового года. Что Вы думаете по этому поводу? Может быть, дать разрешение на Мандельштама, «у коего» не так-то много шансов быть опубликованным «центральнее»? Конечно, ничего другого «предлагать» не будем — ужасающе мал тираж — 2000. Там милая девушка — Н. Гончар[1022]. Ответьте. Пожалуй, чем больше публикаций прозы — тем легче будет с томом прозы? Да потом: разрешай — не разрешай Мандельштама, все равно они вправе опубликовать; так уж лучше разрешить? Целую.
А. А. написала большое письмо. Привет родителям.
2310 октября 1965 г.[1023]
Милый Рыжик, посылаю Вам пакет с оказией — неожиданно появились на нашем горизонте «Чижики»[1024] (остановились в гостинице, а сегодня с утра осваивают окрестности, увы, при пасмурной погоде). Вам только улицу перейти, чтобы получить рукопись — может быть, они перейдут ее сами! Ваш универсальный Давид[1025] еще не появлялся. Не волнуйтесь, я чувствую себя очень мило; только живот еще разлажен (без всяких болей); зато диета отлично действует на давление и, соответственно, на голову; давно было пора «садиться» на овсянку и иже с ней. Работаю неплохо, когда никто и ничто не отрывает; выпадают и такие дни. А. А. делает решительно все по хозяйству; Шуша нянчится с (премилым) котишкой. В Алма-Ату послала 2 письма — одно ругательное Шухову, второе знакомым; если они там продолжают жить, то купят, не сомневаюсь, несколько «Просторов».
Новости: Коля[1026] перезаразил многих своим гриппом; правда, у тех пока проходит без осложнений, но t° — высокая; в частности, Ваша визави, Марина Казимировна[1027] чувствует себя плохо и не работает (к тому же машинку взяли у нее на ремонт). Врачи считают, что грипп всё же не той формы, что у Коли — другие возбудители вируса, более вредные, тем не менее однако — эпидемия. А, собственно, зачем Эзоповским языком? Ищут людей (и находят) — распространявших и печатавших списки «нелегальщины» — (Солженицын, Гинзбург, Шаламов и еще кто-то, «воспевавший» (в списках) «1 день Ивана Денисовича» — с определенным уклоном в антисоветчину) Марине Казимировне, одной из «распространительниц» предполагаемых, пригрозили высылкой из Москвы, забрали машинку на проверку шрифта. Нащупывают «коллекционеров» нелегальщины и машинисток, «шлепавших» списки. Бумажку эту немедленно уничтожьте. Целую, будьте здоровы!
N. B. В 11–12 №№ «Нового мира» должна идти Асина проза, воспоминания о М. Ц. Уже была верстка.
2412 октября 1965 г.
Милый Рыжий, сегодня опять распогодилось, а то уж больно муторно началась было погода; оказывается, мы успели отвыкнуть от тарусской (грязной и пасмурной) осени и вовсе не обрадовались ей. Но в домике уютно, печку топим. Срезанные цветы еще роскошествуют на террасе, а те, что пытались жить в «естественных условиях», от них же, от условий, и погибли. Приезд Давида и Инки оказался не вполне удачным по обстоятельствам, т. к. в этот же день приехали Адины «Чижики» — Таня и Гриша, и принимать обе разномастные пары мы как-то не сумели. Я ужасно благодарна Вам и Инке за вашу заботу (конечно, и Давиду тоже, но он лишь ваше производное — или как там называется — в данном случае!) — и так же ужасно ею огорчена.
Весь трогательный сценарий спасения мнимых утопающих (Адино паническое письмо — Ваша реакция — внезапно возникшая необходимость посоветоваться именно Давиду (так! — Т. Г.), именно со мной, именно о Гарике![1028] Именно в единственный Давидов и Инкин выходной! и т. д. и т. п.) — светел и сердечен, как настоящий сценарий эпохи расцветающего коммунизма! И даже сверх того! Но, Анечка милая, ради Бога никогда не тормошите людей и сами не тормошитесь по «сигналам» А. А., ибо их, обычно, дает сердце, не опирающееся на мало-мальский рассудок; а в каждом настоящем сигнале требуется эти два компонента. Дело в том, что у нас в Тарусе есть два прекрасных и опытных врача, один из коих — автор понравившихся Вам воспоминаний[1029]; я была у него (на дне рождения его «правнука», вернее, правнучатого племянника); он в три секунды разобъяснил мне, что у меня не рак и не поджелудочная железа; всё это я пыталась прокричать Вам по телефону — но тщетно; Вы жужжали и гудели так, что прорваться было невозможно; то немногое, что Вы слышали, понималось Вами наоборот… и т. д. Кошмар!
Я хотела было, в наказание А. А. за ее недопустимое паникерство (чисто эмоциональное и связанное с посещением Ольги Николаевны, которая, кстати, уже встает, весела, бодра и т. п.), — предъявить именно ее Давиду, под видом меня; но Инка, приехавшая в качестве буфера, увы, помешала этому… А жаль!!! — С прелестным добродушием, так мило отличающим меня от всех прочих живущих на земле, я включилась в ваш сценарий, охотно рассказывала Давиду про Гарика все то, что он знает лучше меня, и милостливо дозволила его доброте и психиатризму ощупать меня трепетными руками и выслушать краснеющим ухом. Он был чрезвычайно внимателен, и вообще очень мне понравился, ибо в нем заложено столько же раввина, сколько и врача. Со временем из него получится хороший врач; сейчас же он слишком молод, и поэтому у него совершенно отсутствует утверждающее, убеждающее начало, особенно необходимое психиатру; это приходит с опытом. Именно поэтому не создалось прочного контакта с Гариком, которому во враче (да и многим) требуется опора, утверждение, сила (не о гипнотической речь!), а не вопрос. Ответ, а не вопрос… Эту «слабинку» Гарик почувствовал с первой встречи. Сейчас Давид способен помочь лишь тем, кто (как Инка, скажем!) верит ему с первого взгляда; но ведь в его области более половины больных — упорствующих…
Относительно перевода: я попрошу умеренную и целесообразную отсрочку; «соавтора» мне не надо, ибо Вы забываете о том, что речь идет о стихотворном переводе большой вещи, требующей, помимо, предположим, знания языка, еще и умения «стихослагать», справляться со сложными стихотворными формами, с определенным, несколько архаизированным, стилем русского языка… и т. д. Никакая Лепина и прочие «испанисты» не лезут в эти ворота; кто лезет — тот и переводит самостоятельно и не нуждается в «анонимном» (тем более!) соавторстве. А мне «редактировать» чужие огрехи труднее и огорчительнее, чем свои собственные. Только что получила Вашу записочку от 9-го (письма идут 3–4 и до 5! дней!).
1) Я против двух заявок в одно и то же «Искусство»; да они и не пройдут. Сейчас надо жать на пьесы, думается мне, т. е. (всегда) запускать вперед наиболее проходимое, чтобы оно открыло путь следующей стадии. Если, скажем, пошла бы книга по «эстетике», отстранив собою пьесы, то пьесы в результате могли бы долго не увидеть света; «эстетика», собранная воедино, может (да и должна!) вызвать определенный идеологический отпор определенной части критики. Думаю, после выхода (даст Бог) тома в «Библиотеке поэта», надо будет схлопотать заявку на том прозы (биографической, очерковой и т. д.), может быть, в Гослите же; тут уже большая «опора» в том, что ряд вещей, кусочками или целиком, появляется в периодике; а потом уж «эстетика». Так мне думается. А Вам? — (Кстати, почему не вернули письмо Владимира Николаевича? Надо ответить, а я уж и не помню, что он писал!) Второе: я хотела бы заняться примечаниями к Пушкину по возвращении в Москву в ноябре, вместе с Вами; то, что делаем (более или менее) совместно, лучше и делать в худшем случае на расстоянии телефонного провода ивблизи архива. Вести переписку по возникающим вопросам — нелепо и отнимает время, которого нет. Последнее тарусское время хочу, сколько возможно, двигать перевод; в Москве будет куда труднее и дёрганее. 3) Шухову написала более или менее то же, что и Вы; кроме того — знакомым относительно покупок номеров «Простора» туда же, о чем сообщала Вам.
Инка совершенно больна — и душой и телом; я в ужасе, что она в таком состоянии приезжала, и мы с ней даже и двух слов сказать не могли друг другу. Что касается ее участия в рифмовке подстрочника гишпанца, то Сашка напортачил, но она еще и, сверх того, наврала; приходится каждую строку сличать с подлинником. Слава Богу, что он есть, и слава Богу, что сама более или менее разбираюсь; ей это — куда сложнее; у абсолютно ей незнакомого языка — свои сложности. Целую, спешу — а письмо дойдет Бог знает когда! А. А. целует.
Гарик Суперфин[1030] собирается публиковать очерк МЦ о Мандельштаме в каком-то университетском вестнике — сказала Инка. Куда конь с копытом…[1031]
Всё забываю: Людмила получила все деньги, бесконечно благодарна, крыша покрыта.
2515 октября 1965 г.
Милый Саакянец, пришла Ваша бандероль и тронула, и обрадовала нас бесконечно. Дело в том, что Кафка[1032], щедро «отваленный» M-me Райт[1033], оказался дефектным (надо же!) — туда «вмонтировали» еще пол-Грегора (который печатался в «Иностранной литературе») — зато вышло полтора еще чего-то, еще неустановленного нами. Впрочем, Ритин экземпляр оказался вполне кафковским! Спасибо и за Пьяфицу; хватит с нас и трофименковской, за Юнгерше[1034] «бегать» не обязательно…
Оценили ли Вы по существу приближающуюся «угрозу» тетиасиных всплесков в «Новом мире»? Тут надо будет подумать о потоке писем верных читателей; детврач, верно, к тому времени вернется, в частности…
Тут всё по-прежнему. Тружусь целыми днями, «выходом продукции», как всегда, недовольна, но и то слава Богу, что он (т. е. «выход») вообще есть. Саша Гриб звонил по телефону и разъяснял свои «пробелы». Гости не обходят наш хцилый домик: должна 18–20-го приехать некая тетка из Калуги (из прежних давних знакомых); посетили двое: мальчик и девочка (в смысле молоденькие) обожатели МЦ, посланные в Серпухов «на картошку» студенты; «он» оказался … внуком няньки детей фабриканта Эйнема[1035]; кто такой Эйнем — спросите у родителей; но что этот самый нянькин внук любит и даже отчасти понимает Цветаеву — грандиозно! И забавно…
Животы мои не болят, но еще не наладились. Большая просьба (вроде тети Аси!) пришлите ценной бандеролью бутылочку Холосас’а[1036]; почта принимает; положить в коробочку в вате, ладно? Простите за вечные поручения! Целуем
2618 октября 1965 г.
Милый Рыжий, если Вы решите провести «ноябрьские» в Тарусе, то не забудьте очень заблаговременно забронировать номер в гостинице; это значит прямо сейчас же послать почтовый перевод на имя директора гостиницы с просьбой оставить за Вами номер (скажем — двенадцатый, там останавливались «Чижики» и остались очень довольны; это — двойной, может быть, кто-нибудь с Вами поедет, а может быть, одна будете «гужеваться») — на такие-то числа; номер (двойной) стоит 1 р. 50 в сутки; «ординарных» (номеров) там мало, и если платить за одно место, то рискуешь попасть на праздники «в общую камеру». А в «двойном» сможете и отдохнуть хорошо, и может быть, поработать даже, если захочется. Это, конечно, я пишу на всякий случай, т. к. у Вас могут быть совсем другие планы, и т. д. и т. п.
Само собой разумеется, что, коли Вы захотели бы воспользоваться единственным свободным спальным местом в нашей хибаре, то милости просим, но, думаю, что память об особенностях этой постели еще слишком свежа, и не захочется… Смотрите сами! И, конечно, тысячу раз само собой разумеется, что кормиться будете у нас и проводить с нами все время, которое захочется, если погода не позволит проводить его в более приятной компании елочек-сосеночек…
Кстати, «золотой» осени нынче в Тарусе совсем не было. Было (по внешнему виду) очень затянувшееся лето, потом заморозки, после которых листва не пожелтела, а покоричневела; и сейчас многие деревья стоят в тусклой коричневой одежке, а другие — сразу голые. Ну ладно. Бог с ними! Кажется, удалось «блокировать» Гарика Суперфина с его «публикацией» цветаевского очерка о Мандельштаме в Тарусском университетском вестнике — посредством Риты Райт. Она связана с этим органом и с его профессорским руководством и написала туда, что, ежели они хотят что-то цветаевское опубликовать, то только через нас с Вами — сверенное, прокомментированное и т. д. Таким образом, коли профессора нам пишут по этому поводу, то, может быть, дадим сами Мандельштама в Армению и в Тарту — сверив по той же рукописи и снабдив теми же комментариями, основа которых в комментариях к изданию «Библиотека поэта». Оба издания — маломощные в смысле тиражей, но весьма симпатичные по существу.
Получила из «Простора» учтивое и краткое письмо и 1 экз. десятого №; значит, Вы тоже получили их объяснения, рукопись, фото и остатние 9 номеров журнала. Публикация выглядит неплохо, снимок — настолько удачен, насколько возможно, место (в журнале) — почтенное, главным образом благодаря все же Паустовскому! А главное, паустовское предворение намного лучше того, что можно было ожидать. Молодец, старик! Пусть строит на здоровье пансионаты в Тарусе, я не возражаю!
Единственно, чего боюсь из «конкуренции» — это чтобы кто-нибудь не перехватил большой сборник цветаевской прозы[1037]; в Гослите это исключено, т. к. там — Ваша редакция; а вот остальные?? Составить (по печатному) и прокомментировать такой сборник «вообще» — дело легкое и весьма соблазнительное для любого, даже рангом ниже Вики. Пусть Вас не тревожит в то же время, что кто-то будет писать о МЦ — и даже книгу; что кто-то будет защищать диссертацию и писать статьи; всего этого будет очень много; но то, что должны будете сделать именно Вы — и сделаете — должно быть вне этого общего потока; вне потока спешки, суеты, конъюнктуры, незнания, непонимания и т. д. Писать об МЦ Вы будете на большую глубину и высоту — чувства, понимания, эрудиции, и только так. «По остальному» пусть пишут остальные — имя им легион, и с ними «соревноваться» нечего. Впрочем, в том числе будут и хорошие, вроде Марины Смусиной[1038], скажем. Но все (всегда немногие) хорошие, нам с Вами и самой Цветаевой — не враги, а союзники…
После психиатрического вмешательства живот не получшел и не похужел; сижу на овсянке, пью «Холосас» (?), и все слава Богу. Пришлите сюда парочку «Просторов», когда будет капелька времени. Кидаюсь в объятия гишпанца, целую — А. А. тоже (целует)
Сердечный привет старшим!
Шушкин котишка чудесный, хоть и простой. У него клетчатый пух на белом фоне, очень красивая рожица. Я его облизываю не меньше матери. А дальше??
Пошлите 1 «Простор» Вове от нас обеих!!
2721 октября 1965 г.
Милая Анечка, от Вас, как свет от далекой звезды, все еще поступают сведения о визите Давида и Кo… Как долго идут письма; наша переписка — как разговор двух заик. За Давида еще раз, еще много раз, спасибо, и на том покончим с докторами, пока что. Чтобы покончить — вчера у нас была моя знакомая с незапамятных, почти детских, времен, врач-хирург калужской больницы; приехала ревизовать Ферзиковский район (к которому мы принадлежим); за те же деньги «отревизовала» и меня; нашла у меня хронический холецистит; может быть, участвует и пресловутая поджелудочная, т. к. (печенки-селезенки и т. д.) функции и пути часто связаны; т. к. она хирург, то предположила и камни в печени, которые можно выковыривать прямо ножиком, спросила, не болела ли я желтухой; и уехала от нас в город Боровск. Ей 72 года — выглядит на 55!
О делах: вчера получила письмо из «Литературной Армении»; они с удовольствием публикуют Мандельштама в декабрьском или январском №[1039]; насчет примечаний всецело полаются на нас. Материал (примечания в смысле) должен быть у них 10–15 ноября. Когда я писала им, то предложила (чтобы обезопаситься от Суперфина и вообще) опубликовать очерк о Мандельштаме по рукописи, которая у нас имеется; тогда не придется слепо следовать зарубежной публикации.
Теперь думаю так: я не смогу приехать в Москву специально ради того, чтобы вставлять в публикацию что-то, из нее выпавшее, по рукописи; слишком много времени потеряю, а главное — выбьюсь из переводческой колеи, что у меня получается психопатически быстро; я им посоветую публиковать так, как у них есть (по публикации) и обещаю прислать вставки (незначительные по объему) к корректуре; пусть оставят «поход» в смысле места, когда будут набирать. Примечания же, и может быть, небольшую врезку, а может быть, только врезку, которая заключит в себе примечания, нужно сделать сейчас же, взяв за основу сведения, данные в книге «Большой серии», только несколько, может быть, расширив, стилистически переиначив. Можете ли Вы это сделать сейчас, или совсем нет времени? Если нет, то можете ли Вы переслать мне то, что у нас имеется по нашим примечаниям к книге, — я тут тогда сама соображу, чего-нибудь добавлю по памяти и т. д. К сожалению, без тех (книжных, конкретных) примечаний мандельштамовских ничего сделать не смогу, т. к. ни одной даты не держу в голове.
Насчет «Москвы» теряюсь в догадках. Я сама (в смысле неожиданного защитника Валериных, иловайских интересов) смогла бы сейчас дать Пимена только с такими купюрами, которые исказили бы текст; с другой стороны, всегда остается риск, что того же Пимена может (вправе) опубликовать любая Вика, причем без купюр. Так, может быть, все же дать самим изрезанного Пимена? Жалко Пимена и не достойно как-то. А рисковать чужой публикацией, т. е. возможностью необратимого ее появления — страшно. Ибо нет хуже оплеух с того света, когда те, кто еще может их ощутить и из-за них страдать, — живы еще. Мало что страдать — еще и «опровержения» будут строчить досадные старухи. Посылать в журнал столичную публикацию — жаль. В общем, увы, не знаю: кроме того, что «миниатюры» им давать не стоит, ибо они, во-первых, «не потянут» рядом с Белым, во-вторых — жаль неизвестных материалов; мне кажется, стоит их придержать. — Работа Розы «многого» МЦ не принесет, и нам обеим совершенно некогда заниматься и Розой, и всеми, кто, подобно ей, скоро начнет заниматься изучением того, что сами они не знают и не понимают как следует. Единственное, что я сама могла бы посоветовать Розе и что было бы интересно для общего цветаевского дела — это заняться предками МЦ по польской линии: Бернацкими и Ледуховскими[1040]; от них цветаевская «полячинка», очень для МЦ во многом характерная; отсюда и Романтизм (М. А. Мейн[1041] и МЦ), и Музыка, — и внешность, и часть внутренней сути, привитая к российскому цветаевскому, владимирскому стволу, но ведь это-то и покажется не интересным, недостаточно емким и не подходящим для быстрой карьеры — Розе.
Получила извещение на ценную бандероль, наверное, приехал посланный Вами «Холосас». Спасибо, милый. — Никаких «соображений» по сверке, кроме того, что она всецело садится Вам на шею (хциплую). Ваш Кафка[1042] доброкачественный — лучше всех! И Вы сами — тоже. Целую Вас
Котенка зовут Макс — похож на Макса Линдер[1043]. Уже приучен спать на моей постели.
Вике написала — пусть сама затребует смету на ремонт дома[1044] — на бланке ССП. Так скорее и вернее будет. Сообщила ей о десятом № «Простора» — пусть добывает, у меня всего 1 экз.
2826 октября 1965 г.
Милый Рыжий, увы, мало что могу «уточнить» по списку иллюстраций.
1) Портрет «МЦ в пенсне» может датировать только Анастасия Ивановна; пишу ей, прошу Вам срочно сообщить (и указать место) (думаю, что 1911, Москва)[1045]. Еще, пожалуй, Елизавета Яковлевна, — но не знаю, где она, еще на даче или уже в Москве; Ася, впрочем, тоже неизвестно где. Пишу обеим, а Вы на всякий случай обеим позвоните в Москве.
2) Инициалы Шумова может узнать лишь дотошный Сосинский. Позвоните ему. Оба[1046] шумовских портрета — Париж 1925.
3) О силуэте Кругликовой[1047] (который мы, если помните, передумали помещать) Вам может сказать: Мария Иосифовна Белкина (Тарасенкова) (или ее сын)[1048] — этот силуэт есть в собрании Тарасенкова и там он, вероятно, датирован; Анатолий Кузьмич был человеком дотошным. Телефон Марии Иосифовны — В1–68–77; адрес — Москва В-17, Лаврушинский 17, кв. 96.
Или позвоните в Музей Маяковского; силуэт Маяковского, той же Кругликовой, должен быть приблизительного того же времени. Место, несомненно, Москва. Я совершенно не знаю даты.
4) Эскиз к портрету МЦ — что-нибудь 1914–1915. Место — Москва. Та тетка, у которой хранится эскиз, утверждает, что — М. Нахман[1049]. Елизавета Яковлевна утверждает, что портрет работы Нахман, писанный в Крыму (в профиль, на фоне пейзажа) — пропал, а это — Оболенская[1050]. Инициалы не знаю. Спрошу у Аси и у Елизаветы Яковлевны.
5) Рисунок Билиса[1051] датирован им самим. Если на рисунке нет инициалов Билиса, то не знаю совершенно. Место — Ванв, Франция.
6) Портрет в гослитовской книжечке: Прага, 1924 (в клетчатом платье).
7) «Тарусских страниц» у меня нет, не помню снимка. Может быть, тот, что «в старинном кресле»?[1052] Что-нибудь около 1911–1912. Опять же надо спросить у Аси.
8) Последний[1053] снимок пусть будет Москва 1940 (но, может быть, и 1941, когда ее приняли в Литфонд??).
Кажется, этого снимка не давали, он очень расплывчатый. Если все уже датировано на обороте снимков, то чего же мы огород городим? Насчет того, что обязательно датировать наугад и наугад «ситуировать» портреты «научности ради» не согласна. Уж лучше давать условную дату с? «а Вы как думаете? Совершенно не знаю, как быть с Нахман» — Оболенской, может быть в списке иллюстраций указать, что портрет приписывается обеим, а авторство не установлено? Как Вы считаете?
Ну, давай Вам (с Инессой) Бог сил и прочего для сверки!
Владимиру Николаевичу еще не писала; на днях должен быть его ответ на мое предыдущее письмо, тогда напишу о прозе, и об экземплярах тома. Не хочется «забрасывать» его посланиями, он к ним тогда относится несерьезно. Звонили Оттены; «Простор» они выписывают, но о цветаевской публикации молчали железно. Зато сообщили, что Н. Я. Мандельштам получила квартиру и 30 октября празднует день рождения (65) и новоселье. Адрес — Москва, Большая Черемушкинская, д. 48, кв. 4. Передайте Инке, а она прочим «штамшиным» болельщикам, пусть поздравят.
Приедете — привезите, пожалуйста, килограмм трескового филе (свежемороженого), не соленой! для меня и кило чего-нибудь для кошки — или печенки, или почек — тут двухмесячный! каранитин на мясо (ящур у скота) и поэтому ливера днем с огнем не сыщешь. Или, если мясного не будет, так 2 кило трески копченой (сейчас холодно, все это сохранится). Еще пакетик чая грузинского или цейлонского экстра. Лимонов, если есть; 200 гр. сливочного масла. Хлеба белого 2 батона — (тут бывает белый, так что много не надо). И граммов 300 кофе в зернах; кажется, все. Лекарства есть в ассортименте, спасибо!
Получила от знакомых из Алма-Аты еще 6 «Просторов», так что Вы располагаете из тех, что у Вас, — еще тремя. Прислали авторский гонорар, что меня изумило: 60 тугриков! Те 30, что я Вам должна, верну лишь в Москве, т. к. об этих А. А. знает. Ничего, что так долго? Вика, думаю, достала себе; если нет, то, конечно, ей можно дать; я ей сообщила о 10-м № «Простора» и извинилась, что не могу послать, т. к. в это время у меня был только 1. Обязательно — Инке, если у нее нет. До скорой встречи, соскучилась. А Вы? Целуем!
Привет родителям! Как мамино здоровье??
Работаю над переводом очень много; количество «набегает», качество ужасное. Надеюсь — улучшу, когда буду сама себя редактировать. Боюсь, что Саша будет задерживать; уже наступаю ему на пятки. Каждый день на счету.
2929 октября 1965 г.
Милый Рыжий, как у Вас там дела? Наверное, и вздохнуть некогда? Я тут тоже везу свой воз (в гору!) — временами застопориваюсь и злюсь. Но в общем перевод двигается, хоть и не так быстро, как хотелось бы и вовсе не качественно. Надеюсь, что сверка чистенькая и мучает только количеством, а не качеством. Сейчас бегу на почту отправить телеграмму Саше Гр<ибу?>, беспокоюсь, что продолжение подстрочника затягивается, попадет в праздничный «поток приветствий» и получится перерыв. С нетерпением жду от Вас Мандельштама, т. к. и тут сроки подпирают, а без сведений ничего сделать не могу. Т. к. Вы страшно заняты, может быть, Инка перепишет из примечаний, относящиеся к Мандельштаму (не цитируя «Истории одного посвящения»). Еще надо названия стихов, посвященных Мандельштамом МЦ, и хотя бы несколько названий ее стихов к нему. Все это, увы, хоть и насквозь знакомое, не держится в голове. Чувствую себя, тьфу-тьфу, лучше и очень этому рада. — Привезите, если без хлопот, батарейку «Крона» для приемничка: с 1-го ноября мы тут без газет, хоть радио будет выручать. Погода терпимая. Приезжайте подышать, передохнуть — и повидаться! Целуем!
Привет родителям!
305 ноября 1965 г.
Милый Рыжий, вчера вечером позвонил Оттен и сообщил, что решением чрезвычайной комиссии (?!) въезд и выезд в и из Тарусы прекращен в связи с карантином[1054]. Все автомашины, какие бы там ни были, ставятся на прикол, и всякий транспорт, всякое движение прекращаются. Хотела было позвонить Вам, но куда там! Телефонная связь Таруса — Москва оказалась занятой тем же самым Оттеном, очевидно, аж до 4 утра — «оглашал» своих гостей и широко информировал знакомых. Пришлось мне «дуть» на почту и рисковать всех вас перебудить среди ночи своей телеграммой, или поднимать, при помощи ее же, ни свет ни заря сегодняшнего дня. Но медлить некогда было… Ради Бога, извините, что я Вас перебаламутила с этим дурацким «приглашением» на праздник — но уж тут никто ни при чем: решение указанной «ЧК» было принято вчера, и вчера же было сообщено автоколонне… но отнюдь не населению, так что, кабы не Оттен, собравшийся заказать все на свете тарусские такси «под гостей», то мы бы, простые смертные тарусяне, так ничего бы и не узнали. Слава Богу, что хоть узнали, а то воображаете, какое и Вам праздничное удовольствие — доехать до Тарусы с пресловутой треской и переть обратно в переполненном такими же пассажирами поезде! В общем — положеньице…
На телеграфе, когда посылала Вам телеграмму, мне сказали, что оно, положеньице в смысле, будет продолжаться столько же, сколько сам карантин, а сколько карантин — не объявляют никому. Так что, может быть, и месяц, и два. Пока что функционирует только слабая «водная» связь — еще ходят два катера — один туда, другой обратно; но так было вчера, а сегодня, может быть, и это прекращено.
В самой Тарусе никаких случаев заболевания, pardon, скота, нет; но тот же Оттен сообщил, что всего по «заинтересованным» районам — 58 очагов эпидемии. Если даже убавить вдвое (ибо — Оттен!), то и то красиво…
Милый Рыжик, я очень огорчена, что не повидаем Вас, т. к. обе соскучились; А. А. уже испекла (без дрожжей) пирог в Вашу честь, и вытащила «Вашу» персональную раскладушку, и повязала было персональный бантик на генерала…
Спешу и закругляюсь. В следующем письме пришлю копию мандельштамовских примечаний и врезки, посланной в Армению… если будет работать почта!!! А Вы, если будет чуточка времени, пришлите нам последние «Литературные газеты», ибо мы остались с 1-го ноября совсем без газет на неопределенное время… Целуем Вас и «поздравляем с праздником» — родителей также. Жаль, что не увидите и прелестного, хоть и «простого» — Макса.
Ваш карантинный соавтор…
315 ноября 1965 г.
Анечка! Посылаю Вам мандельштамовские приложения. Не знаю, как Вам «врез», но уже согласовывать не было времени. Во врезе написано наугад: о 2 с небольшим годах знакомства с МЦ; о том, что Гражданская война застала Мандельштама в Крыму. Об этом придется узнать (напишу ей) у Н. Яковлевны[1055] (не говоря причины, чтобы «не сглазить» и чтобы звону не пошло лишнего). Я взяла на себя: не[1056] полемизировать со Слонимом[1057]не цитировать «Oxford Slavonic Papers» и не упоминать извольские[1058] воспоминания; 1-е и 3-е — много чести и ни к чему, а 3-е — тоже ни к чему (пропагандировать) и ссылаться, уж коли делаем попытку публикации по рукописи. В «Советскую Армению» дала Ваши координаты, т. к. каковы будут мои, при наличии карантина, отсюда не видать. В «Советской Армении» мы имеем дело с Натальей Александровной Гончар; адрес: г. Ереван-19, ул. Барекамутян 21, под. 5, кв. 12. Адрес редакции: «Советская Армения» — Ереван 19, ул. Барекамутян 3, тел. (!) 2–63–72.
Теперь займусь «Пименом» и вскорости вышлю. Почта, по-видимому, будет действовать, но замедленными темпами, т. к. будет проходить какую-то «обработку» — верно, будут окуривать какой-то дрянью. А Ваше предыдущее письмо до и без всяких окуриваний и карантинов шло 8 дней!!![1059] Нынче народ благополучно общался с Серпуховом и дальше, при содействии «водного транспорта». Машины же — никуда и ни откуда. Что будет завтра — не знаем… В общем-то, хорошо, что не приехали, а вдруг застряли бы? Но, втайне, жаль. Мы уже «намечтали» себе, как Вы приедете и как будем Вас «холить и лелеять». А пирожишко какой спекли! А тишина какая стоит в Тарусе и благорастворение воздусей! Из «последних новостей»: Кирилл Хенкин[1060] женился на некой молоденькой, хорошенькой, расторопной и разведенной, и на днях отбыл с ней вместе в Чехословакию. Чего там делать — не знаю. Поприветствуйте от нас Инессу Захаровну и иже с ней; спасибо ей за помощь с версткой. Все прочее — в руце Божьей! Целую Вас и бегу на почту; звонила туда, говорят, надеются корреспонденцию завтра отправить.
Привет от остального семейства: А. А., Шушки и Макса, который только и делает, что скачет и играет. Себе бы так!
Сердечный привет родителям.
327 ноября 1965 г.
Милая Анечка, «иду на грозу»[1061], т. е. на риск — доверяю Н. Д. Оттену Вашу книжечку и всякие к ней добавления. Риск, конечно, не в том, кому доверяю, Николай Давидович человек обязательный, а в том, прорвется ли он в Москву 10-го. Всё это доверять почте боюсь, т. к., по моим наблюдениям, она последние дни работала только в одном направлении — из Москвы, а отсюда вообще не отправлялась; со вчерашнего же дня — ни туда, ни отсюда. Не знаю, успели ли уйти мандельштамовские примечания и врезку туда или застряли здесь на неопределенное время; ведь очень возможно, что подспудный карантин начался Бог весть как давно, и отказ Вам из гостиницы — тоже оттуда. Всё это очень мило. Кабы не забывали ставить в известность и население.
Посылаю Вам Асину открытку с весьма сомнительными ответами на наши вопросы относительно фотографий[1062], т. к. не знаю, написала ли она Вам. Все тут (в открытке) недостоверно, кроме нажима насчет дел М. И. Гриневой[1063]. Отвечаю ей — пишу про карантин, когда приеду в Москву, она (Ася) приедет в середине ноября, тогда, мол, разберемся. Что будем делать с тетрадью? Думаю, когда приеду, дадим Марии Ивановне ту сумму (т. е. я дам), — которую ей предлагали именно за тетрадь, оставив за собой право задержать тетрадь столько, сколько нам потребуется, гарантируя в дальнейшем передачу ее в ЦГАЛИ. Уподобляться M-me Уполовниковой[1064] не будем — обманывать не станем, какими бы высшими соображениями в данном случае ни руководствовались. Кстати, у кого тетрадь, у Вас или у меня? Я совсем беспамятная. Недоставало бы еще ее потерять…
Что у нас с заявкой на пьесы? «Съехался» ли наконец Паустовский? «Поповская» книга застряла у меня тут вполне безнадежно. Когда и если Паустовский сюда соберется, меня уж тут, Бог даст, не будет.
Что с нашей «Новой русской детской книгой»?[1065] Может быть, позвоните на (сомнительном!) досуге? Если они не взяли, то, может быть, куда-нибудь определили такой выигрышный материал. Они ведь еще летом собирались (коли собирались) опубликовать. Заявку Люсичевскому[1066] написала на 100 экз., в письме к Н. Ф.[1067] оставила пробел — ей-Богу не знаю; не забудьте проставить цифру, когда Вас осенит, и подписать. Пожалуйста, держите связь с Люсичевской секретаршей, т. к. мой адрес на письме — московский; а когда туда попаду? Дала бы тарусский, да и он — не верный; кто знает, когда ответят, да и ответят ли вообще. Имейте в виду, что с двумя заявками можно здорово проиграть, т. к. Н. Ф., несомненно, в контакте с Люсичевским и может у него попросить какое-то количество экземпляров, основываясь на нашей заявке в «Лавку»[1068], а тот — удовлетворит именно лавочную нашу заявку. Когда я сунулась (с первой книжечкой) в «Лавку» — они сейчас же позвонили в Гослит, и, выяснив, что я там получила (слава Богу, уже получила!), дали 5 экз. из 50 просимых… Всюду — сложности, неясности, туманности и головоломки… Кучу денег надо будет потратить: за подстрочники; за мамину гриневскую тетрадь; за книги, коли дадут; еще хоть сколько-нибудь в счет долга Литфонду — ни гроша им в этом году не дала. От Келлермана ни слуху ни духу; может быть, давно уже в квартире лежит мотивированный отказ. Будьте добры, позвоните ему — я ему говорила о Вас; домашний телефон Г2–43–89, служебный — В1–58–09. Лучше по-домашнему. Пожалуйста, опустите прилагаемые письмишки в ящик, а заграничные, когда будет время (не срочно) с почты, авиа заказным. Надо будет подклеить марок до 28 копеек — у меня их тут нет. Простите за все эти горы поручений… Целуем; бредем к Оттенам.
339 ноября 1965 г.
Милый Рыжий, посылаю Вам очередной «армянский» (pardon, да к тому же он — русский!) всплеск и мой ответ на него. Легкомыслие и развязность очередной Ритиной знакомой просто поразительны. Но мне ничего не оставалось, как послать им рукопись — хотя какую, т. е. именно Ваш экземпляр, который Вы особо просили не посылать. Я, правда, не очень верю, что у них нет цветаевского Мандельштама, т. к. такого Эльдорадо, где печатали бы отсутствующие вообще материалы, абсолютно не известные редколлегии, в СССР существовать не может; тем не менее, однако, пришлось «поверить», чтобы не рисковать не-напечатанием, в случае действительного наличия такого клинического редакционного идиотизма.
В общем, еще раз, в результате чужого головотяпства, придется основательно поработать над корректурой, а все прочее — в руце Божьей, как всегда.
Тут эти дни (хотя бы) славная погода, и снежок первый не растаял. Стало светлее и красивее. После праздников восстановили, черти, движение автобусов, правда, усложненное — от нас до Гурьева, там 2 1/2 километров пешком до дракинского автобуса; ну ничего — живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей! Вчера сюда звонила Татьяна Леонидовна, было хорошо слышно, я просила Вам передать и то, что Оттен привезет Вам «Пимена» и письма (он близко от Вас, и это — наикратчайший вариант, учитывая продолжающиеся шутки почты), и, вкратце, рассказать Вам (не Оттена, а Леонидовну) очередной армянский анекдот, т. е. то, что Ваш экземпляр пришлось послать в Армению. Оттен в отчаянье, что автобусы начали ходить, т. к. хотел «прорваться» в Москву (сегодня или завтра) обязательно на милицейском мотоцикле в сопровождении начальника милиции. На меньшее он не был согласен. Целуем.
3412 ноября 1965 г.
Милый Рыжий, сегодня получила Ваше послепраздничное письмо. Рада, что хоть в Голицыне проветрились — боялась, что Вы все вне-тарусские дни провели за работой. Значит, и Вы облучились отчаянной Риткой. Она, правда же, «в жизне» лучше, чем в эпистолярностях, сдержанней и подтянутей; но что-то есть очень злое в ее маленькой мордочке, злое и сухое. Не в выраженье, а в чертах. Вы знаете, я не в восторге от идеи Тарусского сборника. Он, может быть, и весьма хорош и учён и т. д., но уж так далее и никому, кроме полутора гнилых (а может быть, и не гнилых) интеллигентов неизвестен! Не жаль ли давать такой — на широкого, может быть в ближайшем будущем, читателя, материал, в такой «глухой» — вроде эмигрантских до герметичности и недоступности для читателей — орган? Не слишком ли увлекаемся провинцией? Я не против нее, как таковой, но очень против бестиражности ее. Ну кто[1069] смог купить «Простор» с Цветаевой? Хотя бы в Москве? А уж про «Армению» и говорить нечего — тираж у нее две тысячи экземпляров — кроме Ритки никто и не читает. Единственный армянский плюс — что это все-таки Мандельштам, который, может быть, не так-то скоро будет иметь шансы на «большую» прессу (но даже и это соображение — в руце Божьей, ибо все течет и, соответственно, меняется!). Как я изволила, в гневном порыве, писать Вашим «компатриотам», что не столько интересует меня личность «публикаторов» Цветаевой, сколько качество публикаций. А теперь начинает интересовать и количество читателей. Подумайте об этом обстоятельстве. А «армяне» в лице m-lle Гончар, просто возмутительно несерьезны. Разговор о цветаевском Мандельштаме ведется с лета — причем в основном с M-me Райт — почему? Она еще летом, до нашей енисейской поездки, дала им мой адрес. Раскачалась m-lle Гончар написать мне совсем недавно, но и то, в первых письмах, ни словом не обмолвилась о главном — что рукописи-то у них нет! Так на каком основании они собираются ее печатать? Ее, выходит, никто в редакции не читал? Не только не читал, но и не изволил к нам обратиться за текстом, за тем, с чего следует начинать! Нет, это все же какая-то феерия, на мой устаревший взгляд. А Ваши советы (тоже феерия. Учитывая, что «Советская Армения» имела всё время, чтобы запросить, а мы — чтобы подготовить — рукопись!) — о том, чтобы что-то вставлять из головы без всякой надобности! — пришли через 2–3 дня после того, как я им отправила Ваш экземпляр Мандельштама. — (Все забываю написать: 1 экз. «Простора» я отправила чешской Гале[1070] от нас обеих.)
…Не говоря уж о том, что, как следует подготовив «армянский» материал, мы могли бы использовать для врезки, примечаний или для приложения к основному тексту что-то из того очерка без названия. Вика прислала мне открытку об очередной вывихнутой ноге, но без упоминания своих захватнических планов насчет «Простора», кстати, в будущем году они будут печатать «По ком звонит колокол»[1071]. Она бережет мое здоровье, чтобы я не волновалась. Или предпочитает поднести очередной «сюрприз». Насчет нашей жратвишки не беспокойтесь, живем и жуем. В Тарусе под праздники было мясо, мы купили; есть масло и часто — белый хлеб. Все остальное есть дома — еще, верно, дядькины запасы. Сегодня ночью (пишу Вам в 3-м часу, кончив «норму») — пришел Гарик, пешком из Дракина (ехал Москва, Серпухов, Дракино) с тяжелым чемоданом (даже не рюкзаком!) Опоздал на встречный (из Волховского) последний автобус до Тарусы и шел с грузом пешим дралом около 20 км. Весело! «Нормальное» сообщение у нас: автобус из Тарусы до Волховского и обратно; от Волховского до Дракина — километров 5–6 — пешком; там — автобус Дракино — Серпухов и обратно. Почему-то «ничейную» зону разрешается — пешком, а на машине — нельзя. Надеемся, что с наступлением настоящих морозов (естественной российской дезинфекции) — сообщение наладится. Поживем — увидим. Пожалуйста, авансируйте с Инкой Саше 130[1072] р., это будет расчет за 2 действия, за 1-е он получил 100 р. Мы с ним говорили по телефону. Еще 500 строк он, на всякий пожарный случай, дошлет сюда, остальное передаст Инке. Приеду — расплачусь с долгами; Вам я еще должна, сверх того, за «Просторы», Вами выкупленные, за кофе и батарейки, которые дошли в сохранности и даже довольно быстро; и еще за что-то. Да, возвращаясь к Гарьке и жратве — он привез, вернее принес мне окуневого филе (трескового они не нашли в Москве), которого мы (с Шушкой) не кушаем чегой-то, т. к. оно жирное. Ада будет отдуваться. Завтра пойдем в Московский магазин, там, может быть, есть соленая треска, запасы которой Шушка быстро уничтожает. Все эти годы мы с ней ливером пробавлялись, и вдруг такой карантинный пассаж. Завтра же буду укрывать розы, это — эпопея на целый день. И завтра же — «жать» на перевод. Есть дни, когда удается количество. Качество же «кругом» низкое. Надо будет много-много редактировать. Жаль халтурить. Душа к этому не лежит. — Я работаю 3-й месяц, почти не вставая с места, захватывая кусок ночи, когда такая тишина и хорошо работается. Пузо мое лучше, но ведет себя еще не вполне стойко. Покорно глотаю какой-то дехохт из цветочных антипеченочных, присланных М. Л. и «Ваш» «Холосас» (кес ке се а?)[1073].
Сегодня занесли в комнату с террасы последние цветы, которые тоже ждали Вашего приезда на праздники: несколько плетей догорающих настурций, несколько роз, последние гладиолусы. Все это долго живет в светлом и холодном помещении, но теперь, в тепле, моментально завянет. Дома уютно — топим. Кабы не карантин, который злит, и не предстоящий переезд (отнимает время от перевода и т. д.) — то и вовсе бы хорошо. А. А. самоотверженно возится со всем на свете хозяйством и не пищит. Целуем Вас! Сердечный привет родителям.
Вернулся ли Константин Георгиевич?[1074]
3516 ноября 1965 г.
Милый Рыжик, интересно, когда же мы с Вами встретимся «лично»? Еще в этом году, или в будущем, или Вы будете иметь удовольствие заключить в свои объятия уже вполне готового пенсионера? Ибо карантин наш — по чисто-кафковским образцам: конца-края не видно. В пятницу собираются сюда пешим дралом Татьяна Леонидовна и, может быть, Ольга Николаевна, т. е. поездом до Серпухова, автобусом до Дракина, там пешком километров 6, а там, уже на нашей чумной территории, будет ожидать их Гарик на безработном такси. Но кто бы объяснил, почему «границу» переходить пешком можно, а на колесах нельзя? Ну ладно, Бог с ним со всем.
Теперь о делишках: если «Москва» возьмет цветаевскую прозу и надо будет делать врезку, то, пожалуйста, не давайте мне никаких телеграмм и пыхтите сами, и пишите сами, и подписывайте сами. Если время (журнальное) позволит, то, конечно, пришлите мне, что напишете, чтобы мне посмотреть и, может быть, чего убавить-прибавить и т. д. Но обязательно надо, чтобы в столичном журнале стояла (коли вся затея удастся) — одна Ваша подпись; это немаловажно для Вашего «будущего», мне кажется, уж не говоря о том, что публикация действительно Ваша с ног до головы. Так и в дальнейшем (Бог даст!) будем следить за тем, чтобы именно Ваша фамилия ассоциировалась с цветаевским литературным наследием и с работой над ним — кроме тех случаев, когда и мое участие потребуется в данной упряжке или когда мне самой вдруг захочется «подписать»… чем черт не шутит! Это, конечно, отнюдь не означает, что я устраняюсь от посильной работы над любым маминым текстом или любого содействия Вам…
Да, конечно, 10, 15 экз. маминой книги, это неприлично мало сравнительно с тем, что насущно требуется. Но я (да и Вы) просто не знали, как и когда действовать. А это — более чем жаль. Кстати, Оттен сказал, что Лавка писателей хорошо снабжается именно изданиями «Советского писателя» и очень спрашивал, подали ли мы заявку (которую он Вам и вез). Сказал ли Люсючевский что-нибудь конкретное относительно того, как он собирается «помочь» нам в этом деле? Через Лавку или непосредственно через издательство? — К сожалению, каково бы ни было количество экземпляров, которое удастся раздобыть, Париж придется снабдить во что бы то ни стало, несмотря на то, что книгу там можно будет купить. Для них важно получить ее из моих, пусть очень далеких, рук. Всё это — мамины друзья. Думаю, может быть, все же дать заявку и в Лавку (они обязаны сколько-то дать) — а вдруг это (т. е. обе заявки) не совпадут, и хоть сколько-нибудь «отломится» и там, и тут?
C нашей заявкой в «Искусство» на пьесы[1075], конечно, дело может получиться, а дальше, коли так, видно будет (в смысле состава) — стоит ли давать все пьесы — есть ведь и очень слабые («Валет», да и знаменитый «Ангел»). Во всяком случае, для такого издания мы снабжены всеми возможными материалами, и это — очень интересно. Еще одно у нас повисло в воздухе — книжечка переводов[1076]. Но это при случае.
Как-нибудь выкручивайтесь с деньгами до нашего приезда, и ради Бога, записывайте мои долги, чтобы все было в порядке и не надо было бы вспоминать, а главное — не забыть бы. — Тирсо продвигается к 2000 препохабных строк. Ада, бедная, возится с хозяйством с большим напряжением и очень устает; удивляется, как это я успевала справляться и с хозяйством, и с переводами; я — тоже. Кроме того, она очень волнуется насчет того, как и зачем я хожу в сортир; и кротка со мной через силу. А в общем — всё слава Богу. Сейчас позвонили с почты — телеграмма от Гончар из Еревана: «Рукопись отсылаю Саакянц спасибо Гончар», — т. е. идиотский компатриотический балет продолжается. Что Вы сможете сделать с этой рукописью одна, кроме, как сверить ее со своей, сверенной? До тетради-то Вам, как и мне, сейчас не добраться! В общем, придется, очевидно, сверить и выправить по публикации (т. е. по Вашему экземпляру машинки), вставить насчет домика на закраине то, что помните, а вставкой (по черновику) дослать позже, по окончании карантина, насчет которого напишите ей еще раз, если сейчас до нее не дошло; может быть, я сама, в гневе праведном, недостаточно разобъяснила ей ситуацию. На самый крайний случай, если карантин, черновик и я не совпадем во времени, то большой вставки в конце, может быть, достаточно, чтобы назвать эту публикацию «по рукописи». Кроме того, может быть, сделаете какие-то мелкие изменения и перестановки в тексте, почти его не трогая; Бог простит.
Целую Вас; привет от уже «оголодавшей» Шушки; они «чегой-то» не кушают того, что кушаем мы! Сердечный привет родителям. Спасибо за всё!
3617 ноября 1965 г.
Милый Рыжик, сегодня я неожиданно для себя впервые за все это время закончила свою норму до полуночи, а не опосля, и выкраивается чуточка его (времени) написать Вам несколько слов просто так. А то всегда тороплюсь, и все через пень-колоду. Эти дни у нас были холодные — а ночи особливо. Топить приходится по два, а то и по три раза в день — дом давно не конопатили, и тепло быстро выдувает. Сидела на своей коечке, поджав ноги под попу для тепла и вдохновения, и тащила своего Тирсу. Завтра, даст Бог, дотащусь до двух тысяч (очень черновых) строк, т. е. почти до половины; в тексте оказалось несколько больше 4000 строк, т. к. обнаружился еще пролог. Сашин подстрочник вполне приличен, к тому же я с ним свыклась, да и в подстрочник заглядываю. О своем времяпрепровождении и говорить-то нечего, т. к. вот уже третий месяц только сижу и перевожу — в любом состоянии, положении и настроении. А они всякие бывают. От родителей, дедов и пращуров унаследовала только трудоспособность из всех возможных способностей; и даже не это, а именно — усидчивость. Скучнейшее качество.
Я с радостью — почти что материнской — читаю Ваши письма и много о Вас думаю (вперемешку с рифмами). Письма полны работ, забот, хлопот, досад и т. д., и я всему этому рада. Именно тому, что Вы крутитесь, как белка в колесе; и даже тому, что очень от этого устаете. И вспоминаю, каким Вы были хорошеньким, хципленьким немножко и очень тихим существом — еще так недавно. Хорошеньким-то Вы остались, а во всем прочем очень изменились; изменилась и Ваша жизнь; начала изменяться. Теперь уж она не оставит Вас на обочине большой дороги, как многих и многих. Как в том моем сне про маму: только начало этой дороги будет трудным, а дальше она будет хороша. Вот увидите. Конечно, хороша не смысле легка; но в легкости и радости мало. Это, так сказать, лирическое отступление, причем без нахальства; я тут сижу, мол, перевожу, а Вы там везете несколько упряжек сразу. Милый мой, такая исключительная ситуация скоро «рассосется». И не собственно о ней речь. Но Вы и так меня поняли. Я уже очень устала от перевода, но спасаюсь от усталости ею же, т. е. тем, что сейчас делаю только это, почти не выбиваясь из колеи. Тут мне помогает и однообразие дней, и самой работы, и даже то, что еще не вполне поправилась, но чувствую себя гораздо лучше (ни на что кроме — ни сил, ни желания, ни умственных способностей!). Москва мне переедет мою неглубокую колею, и я стану метаться, даже в пределах своих четырех стен. Так что «пользуюсь» карантином и стараюсь выжать из него как можно большее количество хоть начерно переведенных строк. Хотя, с другой стороны, он же меня сердит насильственностью и нелепостью. Сейчас бы мне надо на денек в архив (мамин) «слазить», чтоб закончить с Мандельштамом армянским; что сейчас можно сделать с этой рукописью, которая нелепая Гончариха вернула Вам? Боюсь, что написала Вам (в этом письме) глупость, предложив кое-что «переставить и добавить» (писала наспех, А.А убегала в город). По-моему — ничего не переставлять, ни тем более добавлять ни в коем случае не следует. Для «разночтения» хватит той вставки, которая уже послана; если, волей судеб и по несомненной вине редакции, не удастся сделать действительно по рукописи, то пусть это будет соответствовать публикации, минус выбросы, плюс реальные вставки. Никакой нужды в вариациях (собственных) на цветаевские темы в данном случае нет, и допускать их можно лишь в случаях крайней нужды. Очень бы хотелось, чтобы пошла проза в «Москве» — и вообще, и в частности, чтоб (это-таки действительно частность!) утереть нос «Новому миру» и воспоминаниям тети Аси… Вообще-то жаль, что Усенко — не Твардовский, а? — Относительно нашего быта и бытия Вам настрочила А. А., так что не буду повторять, впрочем — это нам с ней не грозит — повторять друг друга! Она очень устала от Тарусы и всё, что делает, — делает с огромным напряжением; более же всего устает от вынужденной кротости во «взаимоотношениях» со мной; к этому (кротости) не привыкла и не вытерпляет собственного терпения; последнее наличествует — потому, что а вдруг я очень тяжело больна? Думаю, что нет и что кротость мне со временем «отольется». Шучу, конечно, ибо самоотверженность А.А, по большому счету, не поддается ни описанию, ни, тем более, шуткам. Шушка красиво обросла зимней шерсткой и отрастила прелестные предлинные усы. Рацион ее сильно сократился и ухудшился, чему она не перестает удивляться. Крепко целую, сердечный привет родителям — а также дядьке, который нас почти что выводил с милицией, и тетке-пирожное.
Спасибо за газеты!
Боюсь, Владимир Николаевич не получил моего письма — оно могло попасть во всякие карантинные пертрубации.
По окончании этого послания буду… мыться. В полуссыльных условиях «обросла», как Ахматова! Приветик! Спокойной ночи, Рыжик.
Спасибо за всё!
3721 ноября 1965 г.
Милый Рыжик, примечания я дважды (когда прислали и теперь) перечитала, по-моему, всё удобоваримо; какие-то хциплые замечаньица — на отдельном листочке: в них мало толку, т. к. не помню, в каком контексте комментируемое. Вчера плохо разбирала Вас по телефону, и еще отвлекало то, что А. А. беседовала с Татьяной Леонидовной, хоть и совсем тихонечко. Поэтому (т. е. «в рассеянности») несколько сгоряча сказала Вам, чтобы Вы приезжали, когда соскучитесь. Это — т. е. «приезжать», как бы ни соскучились, не имеет никакого смысла, т. к. дорога и так длительная и утомительная, еще усложнилась дополнительной пересадкой и пешей пробежкой от Дракина до Гурьева; на обратном пути — то же самое. Это можно было бы проделать только в том случае, если бы у вас было масса свободного времени, что отнюдь не наблюдается. Кроме того, последний автобус из Гурьева до Тарусы то ли уходит из Гурьева, то ли приходит в Тарусу в 6.30 вечера, так что после работы на него не попадешь; Гарик в тот раз выехал из Москвы в 2 ч. дня, и не попал, и шел до Тарусы пешком ночью — представляете себе? Так что, какое удовольствие бы нам не доставило увидеть Вас, но страх, вернее, беспокойство за Вас, были бы куда сильнее удовольствия… Как Вы там живете и прыгаете, мой милый? Не отвыкли ли от нас, «как от блох», и не забыли ли?
О здешних новостях и писать нечего, так всё однообразно. А. А. возится с хозяйством, я — с Тирсом; но лучше всего работается, когда моя «хозяйка» угомонится и ляжет спать. Тогда уж полная тишина и покой. Бедная А. А., обалдев от моего молчания, привыкла энергично разговаривать сама с собой и издавать всякие резкие звуки (не подумайте дурного — при помощи разных гремучих бытовых предметов!), а я невольно прислушиваюсь и невольно же заражаюсь присущим ей внутренним беспокойством и «нетерпячеством».
Здоровьишко — вернее, нездоровьишко моё, начало мне всерьез надоедать. «Опоясывающие» боли, правда, прекратились, но бывший мой железный живот уже третий месяц не налаживается ни в какую. И это и надоедает, и, в конце концов, изнуряет. Как только пытаюсь присоединить к рисовой каше и овсяному супу или к рисовому супу и овсяной каше хотя бы печеное яблоко, или компот, или немного творогу — через 2–3 дня всё идет насмарку. А то и сразу. — Правда, поскольку «оно» не болит, то «вытерплять» можно, но «вытерпление» — не жизнь… Впрочем, что Бога гневить! Жизнь, конечно…
С коровьим карантином ничего не слыхать нового. Сегодня и завтра открыли «сквозное» (Таруса — Серпухов и обратно) движение ввиду заезда и отъезда отдыхающих из дома отдыха. Дальше будут вновь дополнительные пересадки. «Санитарные кордоны» смехотворны: люди, слезая с автобуса, грузят поклажу (любую!) на салазки и прут пёхом до следующего автобуса, разнося призрачную «инфекцию» на все четыре стороны; а вот на колесах демаркационную линию преодолевать нельзя; впрочем, говорят кордоны Московской области — серьезнее обставлены. В общем, ну их к чертям! Шушка наша распухнатела, ест в три горла и отлично обходится без Макса. Макс живет в «поповском» доме (против бывшей пекарни-церкви) и, кажется, пришелся ко двору. Он, правда, очень мил. Целую Вас мой милый! А. А. пишет сепаратно. Привет родителям!
3826 ноября 1965 г.
Милый Рыжик, получила Ваше большое письмо почти сплошь о делах, а отвечаю пока двумя словами, т. к. обе тащимся в город за картошкой и опустим (не картошку, а эту записочку) на почте. Прилагаю письмо[1077] Владимира Николаевича, которое интересно благодаря «думам» о «Прозе». Не уверена, что мой ответ застанет его в Ленинграде, и уверена, что сама его (Орла) в Москве не увижу: может быть, когда Вы с ним увидитесь, удастся тут же при его помощи соорудить заявку на «Прозу» и сообразить — куда; или его собственное письмо (предварительное) к Наталье Вашей? Или к высшему Вашему начальству? Или, может быть, вовсе не в Гослит, а еще куда-нибудь. Он посоветует, в смысле — в другое издательство, где у него могут быть связи? Очень хорошо, что «застолблено» «Искусство» с пьесами, но «Проза» всего важнее сейчас; желающих же приобщиться. При наличии готового американского тома[1078], несомненно, будет множество (швейцерш и оттенов)[1079]. «Дней Поэзии» мне бы надо с пяток, но можно и меньше. Сколько бы ни достали, если вообще достанете, не забудьте записать и эту сумму в мои долги Вам.
Насчет моего «олимпийского» подхода к армянцам Вы не правы: всякое дело такого рода начинается с рукописи, какими бы неисповедимыми путями она впоследствии не устраивалась бы. Устраивать и отдавать в набор пустое место (после долгих разговоров с … Р. Я.) — нелепость и сплошное через ж. кувырком. В результате чего может не удастся могшая (?) быть интересной публикация по черновой тетради. Но — Бог с ним, ибо тираж-то армянский — всего две тысячи, т. е. — 2 экз. для той же «Наташи» и Р. Я., а остальные 1998 — для «армянцев»…
Не думайте, что мое предложение Вам подписывать единолично Ваши же трудовые публикации, упирается в мои же «шкурные» интересы — «Пимен» и Валерия, мол. Это не так: моей подписи на действительно нашей книге мне, по сути дела, достаточно на всю жизнь; а когда Вы работаете, а я подписываю, это никуда не годится, и не нужно ни Вам, ни мне, ни МЦ тем более!!! Но об этом, как о многом, при проблематической встрече. Целуем!
Завтра напишу подробнее и толковее!
3926 ноября 1965 г.
Милый Рыжик, получили сегодня и вчера Ваши письма — нам оптом и в розницу. Продуктов нам не надо никаких: Гарик раздобыл нам овсянку: Татьяна Леонидовна прислала крекеры (для разнообразия). Рыбу (хека) А. А. купила в «Московском» магазине, нам с Шушой наравне. А лечиться я начала «по переписке», как раньше отчаявшиеся типа «Воробья», и не только его, замуж выходили, по объявлениям в «Брачной газете». «Прописала» мне литфондовская моя докторша продолжать, до приезда и личного осмотра моей персоны, строгую диету, но с мясом обязательно и с бульонами; еще пить соляную кислоту (не в чистом виде, естественно!) и принимать нечто со сложным названием, что Лидин Муля[1080] постарается купить в Москве и выслать, т. к. здесь вряд ли есть в аптеке. Мяса в смысле говядины в карантийной Тарусе, конечно, нет, но Ариша обещала где-то сыскать; у них Манька тоже на диете, и ей тоже мясо нужно; может быть, сообща схлопочем; «альбо»[1081] курочку где-нибудь приманим. А так — жратвишка моя никудышная, но я и к этому привычка, так что «ничего», как говорит Инесса. Нет, «это» началось не с парохода, а накануне нашего с Вами отъезда в Лиепаю, вот еще когда подступились ко мне «опоясывающие боли». И, очевидно, когда-нибудь должно быть разразиться, и разразилось. И что это мы толком так и не знаем, ибо обычно печень дает себя знать иначе. И не узнаем, пока этим не займется врач, оснащенный всеми надлежащими анализами. И т. д. и т. п. Поверх всего я еще схлопотала какую-то экзему на шее и на части морды; может быть, нервную; может быть, желудочную. По этому поводу завела переписку с другой врачихой — калужской; а пока купила «четвертинку» и мажусь водкой! Вроде бы помогает. Одно знаю — пока что не чесотка и не ящур. Что день грядущий мне готовит?
Сегодня отправила Вам отсюда большое письмо Орла, где он, «вроде бы сам», говорит о необходимости издать «Прозу». Вместе с этим письмом посылаю ему (из Москвы, куда Гарик завтра едет) ответ, который, может быть, (авиа) застанет его еще в Ленинграде; во вторник он собирается якобы в Москву. Прошу его заняться «застолблением» этого участка (прозаического) во время его пребывания в Москве, всячески пугая его (да опасность и вполне реальна) возможностью вмешательства всяких швейцерш и оттенов. И Вы подогрейте его на этот счет, когда с ним увидитесь. Пишет, что тираж (Библиотеки поэта) в последний момент увеличили с 30 до 40 тыс., может быть, и нам «в свете этого» обломятся экземпляры…
Смысл сидеть мне в Тарусе, с рыбой, Тирсой или бэз, нет никакого. Мы жжем дрова из запаса будущей весны: быт — очень труден: холодно: гололед; того и гляди, трахнешься, еще чего-нибудь сломаешь. Колонка постоянно выходит из строя; а когда действует — вокруг нее ледяная горка: трудно и страшновато воду носить! У А. А. болит правая рука; хозяйничать в прежних объемах и в до-петровских условиях ей очень тяжело. В это же время квартира со всеми отоплениями-освещениями пустует, а квартплата идет. Нелепо! Ну а главное — сколько можно лечиться овсянкой, даже с проблематическим приложением вареного «мняза» — невемо от чего, запуская и так запущенное здоровье? То, что я «гоню» Тирсо, отношу все же не только за счет весьма проблематических прелестей карантинной Тарусы и не предугаданной и неподготовленной зимовки (насильственной к тому же!), сколько за счет своей прелестной трудоспособности, несмотря ни на что и наперекор всему! Состояние, в котором я нахожусь (физически), можно выразить, что, мол, еще дюжу: а что будет завтра — не знаю; это довольно неуютно. Худеть (мне), конечно, полезно, но — до каких пределов? Надо же когда-то и окрепнуть хоть чуть? А я, например, боюсь ехать сейчас в Москву (побоялась бы) с гурьевской пересадкой, т. к. вовсе не уверена — я-то! — что одолею 4–6 километров. Пёхом между двумя автобусами. Так что все это не так весело. Оказывается, карантин должен был кончиться 10-го декабря. Вспыхнула коровья эпидемия снова — теперь уж не доезжая Гурьева. Посмотрим: если это продлит карантин еще на 40(!) дней, то примем меры, чтобы как-то выдираться; я об этом напишу Вам особо, и, если возможно, Вы поможете, ибо отсюда мы вряд ли чего-нибудь добьемся. Здешнее начальство никаких прав не имеет за пределами района, а что в Калуге хлопотать, что в Москве… Завтра отсюда выбираются наши соседи — Валерия с супругом; Валерия уже успела полежать в больнице, а Сергей Иасонович[1082] — трахнуться об лед с какой-то посудой в руках, которую перебил; после чего слег сам, и, говорят, «заговариваться» стал; ему уже сильно девятый десяток… В свете чего больница дала им какую-то «бумагу», которую они вполне заслужили «от Господа Бога», и завтра посадят их на машину и в сопровождении врача отправят в Москву через все санитарные кордоны. Отвечать за них, и не дай Бог хоронить за свой счет, здесь не хотят, и правильно делают. Нам же такой «бумаги» не схлопотать, мы — молоденькие! Ну, ладно; об этом — потом. Насчет Марии Ивановны[1083], — конечно, денег ей подбросить неплохо, но, простите за прозу, надо бы расписку, за что и в счет чего получено. Потом можно и концов не найти. К счастью, в моих дебрях, по-моему, сохранилось и ее первое письмо[1084], в котором она изъявляла желание дать мне (в смысле подарить) «Каменного Ангела»; уже потом последовало продиктованной Асей и Валерией. Как бы там ни было в дальнейшем, с Асей не «ссорьтесь» и не «грубите». Никаких «правд» она не понимает и не воспринимает, а вредничать будет. Лучше всего ее спускать на тормозах. От тетради она не отстанет, а мы будем затягивать и оттягивать, сколько нам потребуется. Если с «Искусством» выгорит дело, то и тетрадь потребуется нам надолго. Я надеюсь, что с сигналом «Библиотека поэта» пришлет и остатние деньжата за книгу; Вам много потребуется, если — Мария Ивановна, и выкупить «наши» экземпляры, и т. д. Пожалуйста, записывайте всё, что будете тратить на эти и прочие цветаевские и околоцветаевские дела. Там же еще и Тирсо. (Т. е. — Сашке. Кончил ли он подстрочники хоть? Мне надо уже просить Инку присылать продолжение, чтобы — карантин — не карантин — не получилось разрыва.) — Воробейчика с ее «половым вопросом», да еще навязываемым… Вам!!! — Мне — только жалко; не судите строго ее и Вы, ибо впадете в ту же ересь «своей колокольни», правда, вполне объективно говоря, наша колокольня и мне кажется куда выше ейной: но может быть, на ейной колокола звончее; досадно, что колокол звонит на этот раз о таком подонке, как юный перебежчик в Лидочкины объятья… Всё — суета сует и всяческая суета! Простите за сухость моей «миссивы»[1085] и вечную спешку. Я Вас очень люблю и всегда за Вас и на Вас радуюсь: об этом писала недавно, и примите это к сведению. — Хорошо, что у Вас в «Искусстве» «свои люди»: надо будет, возможно, столковаться, чтобы проблематический гонорар за еще непереведенного Тирсу пошел бы в пенсионный фонд и год — не раньше и не позже; но об этом есть время подумать.
Крепко целую. Будьте здоровы. Сердечный привет Вашим.
Не забудьте — 9 декабря день рождения А. А.!
403 декабря 1965 г.
Милый Рыжик, вот уже несколько дней собираюсь Вам написать, всё сил не было — в смысле времени: как-то Тирсо всё поглощал, а я просто засыпала в этой лямке. Кроме того, нас осчастливил такой ужасающий гололед, что и думать было нечего, чтобы добрести до почтового ящика; ежеутренней проблемой было добалансировать до Суслиных (за молоком) и от них — (с молоком); до колонки (за водой) и от колонки (с водой). Теперь высыпал распрекрасный снежок, украсивший каждую веточку! До чего красиво! А главное — сработала наконец снежная служба безопасности пешеходов. Мы получили (в основном, конечно, я!) всё, всё Вами посланное: и газеты, и «Дни поэзии» (естественно, хватит с меня и четырех №!), и письма, и лекарство. Не могу сказать, как меня обрадовала находка муромцевского «Старого Пимена»[1086]. Это просто чудесно: и главное — из тех важнейших, необходимейших для ведения Цветаевой и ее путей творческих — вещей, которые переводят нас из мира догадок в мир вещественных доказательств! Из мира неконкретностей (и догадок, и смутных воспоминаний, и т. д.) в мир столь же реальных, как городские вокзалы и стальные рельсы, — путей отправления. Вы молодец. Конечно, это нужно использовать в примечаниях или врезке, но умело, соблюдая дозировку, так сказать, и, желательно, не указывая «Россию и славянство»; думаю, при умелой подаче материала это удастся. Такого рода материалы особенно важны для будущей серьезной работы о Цветаевой, и поэтому слишком их раскрывать сейчас для Викиных и прочих скороспелостей не стоит. Получила, кстати, от Вики печальную и неконкретную записочку, в которой она пишет, что «новостей хороших нет, так что и писать не о чем»; из чего заключаю, что, может быть, именинные посулы Вашего «Витюши» насчет удаления Вики из подвластных ему рядов не лишены оснований. Притом, конечно, и выход «Дня Поэзии» с неподписанной публикацией не обрадовал ее; и т. д. и т. п. Конечно, очень (Шушина лапа) хорошо, если в «Искусстве» выгорит дело с пьесами. Но нам обеим, а в особенности мне, нужно немало времени для подготовки к комментариям. Очень небольшая (по объему) часть нами сделана для ленинградского тома. Трудоемки по работе над, прожорливы в смысле времени, комментарии к Казанове (надо отыскать то именно, нам неизвестное, издание, полуапокрифичное, мемуаров, по которым работала мама; сличить с изданием «Сирены»[1087], которое у нас уже было в руках). С грехом пополам, если не на 3/4 с грехом, прокомментирована одна из пьес о Казанове, из которых (комментариев) выпал подтасованный в полуапокрифическом издании, с которым работала мама, краеугольный эпизод с надписью на окне[1088], отсутствовавший в томах «Сирены». Много работы и над «Федрой». Что особенно трудно, т. к. в этой области мы с Вами полные нули: для работы над циклом «Романтики» надо перечитать немало пьес, которые не могли не повлиять на создание пьес цветаевских: не только из тогдашнего репертуара «Студий» МХТ, но и вокруг Оного. Ибо, если трактовка цветаевских пьес — именно цветаевская (не без Ростана[1089]), то тематика и образы, думаю, пришли извне. Органически ее — Казанова; Тезей и Федра — поздний период творчества, который я хорошо помню. А вот над ранней романтикой придется поработать. Думаю, что она — часть ранней романтики переходного (от дореволюционного к революционному) периода русского театра вообще: но без революционности. Даже революционный драматург Луначарский[1090] был сугубо романтичен в своей драматургии — персонажах, диалогах. Сколько потребуется времени, если всерьез? (причем работу всерьез не обязательно будет всю раскрывать в данных примечаниях; добрую половину надо будет Вам сохранить для когдатошней самостоятельности и большой работы — как и Муромцеву, и много другое). — С Тирсо я буду занята, верно, до января включительно — при очень быстрых темпах. После мне необходима месячная передышка, т. е. отдых. Попросту. Я очень устала, да и проболела уже почти 3 мес.: надо будет в течение месяца «ремонтироваться» и отдохнуть. Что остается? Март? — и половина апреля, может быть. Там вскоре «обратно» Таруса: ее всецело передоверить А. А. уже невозможно, и никогда возможно не будет. Правая рука ее уже пришла в нерабочее состояние за то время, что она здесь занималась немудрящим хозяйством. А. А. — при всей ее энергии и доброй воле, больше работать физически нельзя, иначе она обезручеет совсем. Нельзя даже чистить картошку… Значит, весной надо будет мне приехать в Тарусу, наладить всё на «весенне-летний» лад и потом периодически ездить в Москву работать. Это можно будет — если мне самой удастся починиться и окрепнуть. Потом надо будет выехать из Тарусы пораньше с тем, чтобы с наступлением холодов вернуться на 3–4 дня, укрыть розы и т. д. и после этого пристально работать до конца года. Задача в том, чтобы в марте-апреле подготовить достаточное количество сырья, чтобы работать над ним в Тарусе — до следующей поездки — и т. д. Значит, я считаю, что нам обеим на подготовку текстов и примечаний надо не меньше года — 1966: (е.б.ж.!)[1091] Конечно, рукопись пьес можно подготовить и сдать раньше. Речь о примечаниях (комментариях). Я бы лично предпочла, чтобы статью писал все же Орлов, ибо нам вдвоем легче влиять на него и подсказывать ему (если бы он знал!!!) и выдержать единую линию статьи и примечаний (комментариев). Это немаловажно для общего лица книги. Для данной, именно цветаевской, книги, Антокольский напишет много трескучих глупостей: он мало понимает (ибо для него проза Анастасии Ивановны и Марины Ивановны равнозначаща, и именно он устроил Асино словоблудие в «Новый мир»). Он поверхностен, восторжен, ничего не поймет по существу в поздней драматургии и т. д. Кроме того, о Цветаевой он знает чрезвычайно мало, а «просвещать» его некогда. И написанного ею он почти не знает; снабжать его тоже некогда. К тому же Орлов соблюдает «чувство меры на сегодняшний день», сумеет «обойти», скажем, «Фортуну», т. е. подать ее; он многое сохранил в «нашем» томе, благодаря своим сугубо нынешним оценкам: бог с ними, что завтра они устареют, но сегодня это помогает выходу книги, он обязательно дозирует мед с дегтем, это, увы, нужно. А Антокольский все же — поэт: своим фейерверком он будет освещать не то и не так, пусть это освящение и будет в тридцать раз талантливее и эффектнее орловских полутонов и поэтически оправданнее и правдивее… (Господи, какое всегда многословие и суесловие — письма!). — Объем? Вот уж не знаю: это уж Вы прикиньте, скажем, взяв за приблизительную основу то, что нами уже сделано для «Библиотеки поэта». Учитывая, что комментарии к пьесам о Казанове будут куда «многословнее», чем, скажем, к «Каменному ангелу»; что «Федра» будет несколько, меньше, думаю, чем «Тезей»; что «Романтика»[1092] должна, думаю, обрасти какими-то параллельностями и ссылками на драматургию того периода (русскую, скандинавскую, французскую, может быть, даже и итальянцы? «Принцесса Брамбилла»[1093] (если она итальянская — это кажется Антокольский? «Принцесса Турандот»[1094], сказочность и пр.), что по «Фортуне» должен быть порядочно исторический экскурс по персонажам, мемуары Герцога Лозена[1095] и параллельный французский мемуарный материал. Еще и черновые варианты. Учтите также, что это — сиречь комментарии — в общем-то — резина: мы можем и растянуть, и ужать. Я просто не представляю себе, в каком реальном количестве печатных листов может выразится эта, пока что, туманность.
С французской диссертанткой[1096]обязательно свяжитесь: она, в свою очередь, сможет чем-то помочь (скажем, в «Национальной библиотеке»). Кроме того, Вы сами когда-нибудь непременно побываете во Франции: и кто-то там Вам будет и рад, и полезен. «Анютины глазки» милы! Это мне понравилось: так же, как и переводы, и Шмелев. Дай Бог Вам и в Ростове!
Теперь насчет нашей выкорчевки из Тарусы. Вот о чем хочу Вас попросить, хотя, может быть, Вам это неприятно, т. к. Вы, в свою очередь, просить именно Ильина не любите: но в данном случае — не для себя, не путевка, и он, Ильин «ничем не пострадает». Надо бы (именно через него, т. к. это, вероятно, быстрее и вернее и не отложится в долгий ящик) получить от него, т. е. отправить в Тарусу заказным за его подписью, на бланке, бумажку[1097] на имя председателя Тарусского Горисполкома тов. Лутыко, вроде: «СП СССР убедительно просит Вас обеспечить выезд из Тарусы в Москву члена ССП СССР тов. Эфрон А. С. и члена ее семьи Шкодиной А. А. и содействовать в предоставлении им соответствующим образом обработанного в условиях карантина легкового автотранспорта за наличный расчет от Тарусы до постоянного места жительства. Присутствие А. С. Эфрон в Москве настоятельно необходимо (в связи с проведением творческого семинара с работниками внутренней охраны Кремля; или в связи с вскрытием гробницы Иоанна Грозного в Кремле; или в связи с ее (гробницы?) докладом на тему: „Большевики Закавказья в Енисейской губернии“, или „Большевики Енисейской губернии в Закавказье“, или в связи не знаю уж с чем: только причина моей необходимости стольному Граду должна быть предельно убедительной, неоспоримой и к тому же может быть и вполне фантастической. В начале бумажки обязательно надо упомянуть и А. С., и А. А., и легковой транспорт, и обработку оного, и от Тарусы до Москвы, т. е. ничего не упустить. И обязательно надо обосновать необходимость моего переезда в Москву — ибо карантин это — те условия, в которых местное начальство власть выше вышестоящей, и вправе решать на свое усмотрение». Таковую бумагу надо срочно выслать в Тарусу, желательно одновременно и мне копию, чтобы я знала, что оригинал дошел до места, и начала бы персонально осаждать исполком (что не так-то просто, ибо все шастают по ящурному району). Тогда — ежели будет соответствующая лутыкова резолюция, — с оной надо отправиться в автоколонну. Та выделит машину, машина будет направлена в санэпидемический пункт на дезинфекцию. Проведя ее, санэпид и т. д. выдаст пропуск, и можно будет ехать. То, что предлагаете Вы — с машиной из Москвы и «перевалкой» в Гурьеве и т. д., увы, совершенно нереально. Линия карантина уже перенесена из Гурьева до Кузьмищева, т. е. пеший разрыв между Кузьмищевым и Дракином (по ту сторону Протвы) увеличился с 4–6 км до 16–18, если не 20-ти; Кузьмищево ведь очень близко к Тарусе. Причем разрыв в 16–20 км только в один конец; Вам бы, скажем, пришлось идти от Дракина до Кузьмищева, а потом столько же с вещами, которых, при всем том, что останется на хранение, достаточно, и тяжелых. А я — пройду ли столько? И ведь я порядочно ослабла. Это, увы, нереально. А в это время московский шофер будет сидеть в машине — не бросит же он ее на несколько часов в Дракине? Фантастика из области Кафки… Распоряжения (карантинные) местных начальств и линии карантина меняются ежедневно. Завтра, скажем, совсем могут перекрыть дорогу на Серпухов и ездить через Калугу: согласовать встречные действия просто невозможно — из Москвы и из Тарусы… По сравнению со всем этим — поездка на Диксон и обратно — сущие пустяки. Гнать машину из Москвы в Тарусу и обратно можно только при условии получения шофером там санпропуска: т. е. провести обработку машины в Москве и т. д. Кто этим будет заниматься? Частнику неинтересно, а для гаража того же Союза писателей я — не Паустовский, и возиться с этим никто не будет. Так что это — т. е. вышеизложенное — единственный, увы, муторный, сложный, хлопотный, но все же путь из кафковского «Замка». Если он удастся.
За время карантина было сделано все, чтобы разнести инфекцию по всему району. Доярки с зараженных ферм разносили ее пешком, а не то и на колесах: ограждения обходились и объезжались, дезинфекционных средств было недостаточно. В связи с этим теперь — строгости, санкции, отдачи под суд и снятия с работы. Поэтому-то Лутыке нужна бумага из центра, на которую он сможет, если захочет, сослаться, прежде, чем дать пропуск на выезд. Пока что за весь карантин единственный пропуск из Тарусы был дан Цветаевой (Валерии Ивановне с супругом) — двум старикам на 9-м десятке и при последнем издыхании… Да и то для этого их сперва госпитализировали на 2 дня, а потом уж дали такси, все остальные пропуска шли из Москвы: врач Михаил Михайлович[1098] (помните воспоминания его) уехал на присланной за ним кремлевской больницей машине; одна тетка по кремлевскому!!! пропуску получила целый большой автобус — и т. д. и т. п.
Приятная тарусская новость: наш вор, которого так мило, вместо того чтобы засудить, снабдили работой и жильем в Ферзикове, соскучился, бросил работать и переселился в Тарусу, где опять бездельничает; приятное совпадение — ограблена еще одна дача на «каменной» дороге, возле Суслиных. Хозяйка в отсутствии, и никто «ничего на знает» и ни во что не вмешивается… Первая — милиция.
Гарик успел приехать до усиления режима и проскочил на «необработанном» такси все кордоны от Серпухова до дома, так что лекарство и письмо мы получили быстро. А вот писать о «малохольном Гарьке» в записке, передаваемой через Татьяну Леонидовну и его самого — в высшей степени неосторожно было. Татьяна Леонидовна могла поинтересоваться лекарством и заодно прочесть. То же мог сделать и «малохольный». Мы мало знаем людей вообще и в частности, и такие вещи делать нельзя. Я не сомневаюсь в том, что Гарик болен, что-то основное в нем сломано. Он очень несчастен, робок, вполне забит чем-то внутри себя. Давид — дурак и, кроме того, бросил его, не звонил, как обещал, родителям, не справлялся о действии лекарств, т. е. при моей «высокой» рекомендации обошелся с больным не как врач и уж, во всяком случае, не как раввин. На последнее Ваше письмо: на примечания к пьесам — 4 листа + 11 1/2 с ереванской версткой — пусть будет «как господь». Вы правы: вставьте те, что есть, и разночтений — достаточно. Просить 10 экз. на двоих? Хватит нам? Ну, кончаю, нет еще: по-моему — напрасно тот портрет в Дон, желательно соблюдать посмертную красоту образа, особенно же у малознакомых с творчеством читателей. В томе Библиотеке поэта — оправдано, в обложке журнале — нет. Надо придерживаться облика 35 лет. Целуем. Спасибо за всё.
А. А. бедная, плохо выглядит, устала, встревожена рукой, которая непрестанно болит. Перестал действовать 4-й палец. Не жалуется, держится молодцом. Но годы берут свое.
Сердечный привет родителям (хлебу насущному) и родичам — (пирожным)!
419 декабря 1965 г.
Милый Рыжик, спасибо за «включение» на расстоянии в день рождения А. А., Ваш подарочек плюс газеты пришел как раз сегодня, а телеграмма — вчера; также и «сагитированная» Бондаренчиха среагировала «художественной» телеграммой. Среагировала и погода — наконец как раз сегодня. При нулевой температуре выпал снежок, и можно было ходить, не рискуя трахнуться; это — немаловажное обстоятельство ввиду того, что начали растаскивать кое-какое барахлишко по соседям, а гололед куда лучше, чем на государственных чемпионских катках; это не воодушевляет. Еще был приятный сюрприз ко дню рождения — одна ее (А. А.) приятельница прислала посылку с мандаринами и апельсинами. Обратная сторона посылки та, что пришлось за ней «дуть» на почту, вот тут-то и пригодился именинный снежок! Я с удовольствием прошлась по нему и села на ж. только раз, переправляясь через овраг, мост над которым так и не восстановили с прошлого ледохода. Всё вокруг, как всегда в Тарусе — красиво, особенно под пушистым и недолговечным снежком. Но — хципловата стала, потому и радости мои хципловеют. У болезней — свои (туманные) горизонты. Но в общем чувствую себя куда сноснее, чем весь октябрь, когда были такие боли. Всё, как всегда, к лучшему.
Вчера была телеграмма от Владимира Николаевича о том, что книга вышла. Самое удивительное, что я до сих пор еще как следует не прочувствовала и как следует не обрадовалась — может быть, потому, что мы с Вами столько над ней (книгой) работали и так сильно ее ждали? Но, конечно, просто счастлива, что свершилось это чудо. Орлов пишет, что книга выходит очень хорошо. Ну, слава Богу, милый мой рыженький соавтор. Слава Богу.
Со всякими трудностями и кордебалетами договорилась насчет машины с автобазой, с председателем, с ветпунктом; просидела часа три в исполкоме, чуть не сдохла от казенности места и бесконечного потока просителей-посетителей, чьи беды и нужды выходят за пределы исполкомовских компетенций и возможностей. Наконец председатель с трудом уладил всякие разрешения и решения, всё обещано. Если всё сбудется, то приедем (коли и уедем) 13-го, люблю магические цифры. «Писательское» письмо (Ваши хлопоты) еще не пришло, но я сослалась и на него. Много было уже (и может быть, будут еще!) переживаний вокруг этого самого отъезда. О них при встрече, коли не выветрятся, надоевши. Может быть, с этой же машиной поедет (обратным рейсом) в Тарусу Ольга Николаевна; Татьяна Владимировна, кажется, ехать сюда передумала, там видно будет. Невзирая ни на что и попирая собственную хципловатость, добиваю третью тысячу строк, из них больше половины — г-но, как и всё на свете. Надеюсь до отъезда добью эту самую третью тысячу, это уже какой-то результат сидения на дрейфующем карантине. Рыжий, еще одна просьбишка: позвоните Вике, скажите, что подлинник сметы (на ремонт цветаевского домика) выслан из Тарусы на имя Орьева тотчас по получении запроса из СП. Судя по недавно полученной мною писульке Вики, она не знает, что документация давно послана. Попросите ее проследить: если смета пропадет в дебрях, то 2-го экз. нет. Пусть эта квашня тоже «пошевелится» на общее дело. Крепко целуем Вас, а я — особо — Рыжика своего в маковку. Сердечный привет родителям; Бог даст до скорой встречи.
От меня А. А. получила плитку шоколада и автомобиль зеленый за 24 коп., символ будущего (?) такси.