— А, Максим Гаврилыч! Здорово!
Максим вскочил, пошел навстречу, удивленный приходом столь важного гостя.
— Здравствуйте, Сергей Николаич! Вам, наверное, отца?
— Угадал… Дома, что ли?
— Пройдемте на террасу, я его сейчас позову, — пригласил Максим.
Только уселись за стол, вошла Зинаида, поклонилась гостю, поставила на стол на подносе жбан с квасом и стаканы.
— Вот холодненького кваску не желаете ли, Сергей Николаич?
— Угадала, Зинаида Гавриловна. В самую точку попала. Спасибо!
— Пожалуйста! — сказала Зинаида и, увидев входившего в другую дверь отца, тотчас вышла.
— Вон, оказывается, какой гость пожаловал, — удивленно приподнял густые брови Гаврила Никонович и, протянул руку Холодову: — Опять что-нибудь стряслось в литейном?
— Нет, нет, Гаврила Никонович, я с хорошей вестью. Премию принес… Вчера в парткоме совещались и директор был… Решили послать тебя отдохнуть на Черное море. Вот путевка в лучший дом отдыха в Сочи.
«Наверное, кто-нибудь отказался, вот и решили всучить мне», — подумал Гаврила Никонович, но все же спросил:
— А когда ехать?
— Надо завтра. А еще лучше — сегодня вечером.
«Определенно кто-то отказался, потому и волынили до последнего дня. Надо как-то отбиться».
— Почему такая спешка? Я и смену передать не успею.
— Все согласовано с директором. Даны указания… Учти, что путевка бесплатная и деньги на дорогу даны, как лучшему мастеру завода.
— Спасибо за заботу, за честь, Сергей Николаич, только время-то сейчас больно тревожное.
— Кто сказал, что тревожное? Ты, Никонович, видно, газет не читаешь. Все у нас хорошо, благополучно. На днях главный инженер и главный технолог едут на море.
— Право, не знаю, что и сказать, — задумался старый мастер. — Уж больно неожиданно все это…
— Поезжай, отец, — вступился Максим, — ведь ты никогда не был на море.
— Это верно, что не был… Охота бы поглядеть, да как-то не ко времени пришлось.
— Почему же? Погода стоит отменная. Сейчас самое купанье… и фрукты пошли, — улыбнулся председатель. — Ну, что, Гаврила Никонович? Договорились?
— Спасибо за заботу, Сергей Николаич, — глубоко вздохнул мастер, — а только я того, не поеду.
— Да почему же?
— Видишь, лето ныне какое, Сергей Николаич. Все цветет. Разве здесь плохо? Возьму отпуск и буду ловить рыбу. Сам знаешь: «От добра — добра не ищут».
— Да ведь пропадет путевка-то. На твою фамилию оформлена.
— Не пропадет, Сергей Николаич. Я поеду! — решительно заявил Максим.
— Ты? — опешил председатель. — Ничего придумал… Ишь, прыткий какой. А у тебя губа-то не дура, Максим Гаврилыч, ха-ха-ха! Ловок!
— А что, разве я не заслужил?
— Бесплатную, может, и не заслужил, а вообще-то, пожалуй…
— Да ведь я же выручить вас хочу, — напирал Максим. — Вместо отца поедет сын. Чего же плохого? Инициалы переправим, и все.
— Верно! — обрадовался председатель. — Ты на заводе на хорошем счету. Я согласен.
— Вот только отпустят ли меня? Я тут одну рационализацию задумал…
— Это не уйдет. Приедешь — сделаешь! А насчет отпуска не думай. Я все улажу. Значит, решено?
— Погоди, Сергей Николаич, — вдруг спохватился старый мастер. — Больно круто ты повернул… не мешало бы наперед отца с матерью спросить, с женой посоветоваться. Ведь на нас ее с двумя детьми оставляет… и другое прочее.
— Да ведь второго случая не будет, отец. Кто мне даст, бесплатную путевку? И неужели не поможете моим?
— Это само собой, однако…
— И мы в беде не оставим, — поддержал, председатель.
— Ох, обошли вы меня, лешего полосатого. Ладно уж, пишите…
— Исправляйте путевку, — сказал Максим, подавая ручку.
Председатель исправил инициалы, подписался, достал из серого мешочка печать, подул на нее, припечатал.
— Вот, получай, Максим Гаврилыч. Билет получишь в кассе «брони». Я позвоню. Поезд в двадцать один ноль-ноль. Ну, будьте здоровы!
Он поднялся, крепко пожал руку мастеру, потом сыну:
— Тебе, Максим Гаврилыч, хорошего отдыха! — и ушел.
Сейчас же в другую дверь вошел Егор.
— Слышал, Егорша, какое дело? Максим-то на курорт собрался…
— Слышал, отец. Одобряю. Дурак бы и тот от бесплатной путевки не отказался.
— Да ведь война на носу! — насупился отец.
— Войной уж год пугают… — усмехнулся Егор, ероша выгоревшие кудри. — Ежели бы опасность была — Североград бы первый готовился к обороне, до границы — рукой подать. А у нас все тихо, спокойно.
— Ну, глядите, робята, — погрозил пальцем отец, — ежели что — вам первым придется в пекло лезть…
Максим боялся слез, упреков… Но неожиданное известие не испугало Ольгу.
— Раз такой случай — надо воспользоваться. Да и отдохнуть тебе не мешает. Очень много работаешь, — сказала она спокойно и тут же, как это бывало при командировках, начала собирать мужа в дорогу.
Зато мать и бабка расплакались, запричитали. И если б не Зинаида, твердо заявившая, что она будет помогать Ольге ухаживать за малышами, дело бы осложнилось.
За обедом мать и бабка молчали и лица у них были заплаканные. Чувствовалось, что их беспокоили не заботы по уходу за малышами. Дед тоже не проронил ни слова. И даже Федька как-то притих, растерялся…
Только к вечеру, когда настало время братьям собираться в дорогу, в дом как бы пришло успокоение. Все опять сошлись на террасе и даже выпили за отъезжающих.
На автобус братьев провожали всей семьей. Ольга несла на руках двухгодовалого Митю, а Павлик, которому только исполнилось три года, шел, держась за руку отца.
Прощание было коротким и сдержанным, как во многих уральских семьях.
Братья пожали всем руки. Максим поцеловал Ольгу, поднял на руки Павлика и, передав его сестре, вслед за Егором вскочил в автобус.
Автобус, в котором почти никого не было, взревел и тронулся. Бабка перекрестила его. А Федька, вдруг вспомнив, что забыл передать братьям узелок с зажаренной курицей и пирожками, закричал: «Подождите!» — и бросился догонять автобус. Шофер притормозил на повороте и Федька успел передать узелок высунувшемуся в окно Егору…
Домой шли невеселые. Зинаида взяла у Ольги тяжелого Митю, а шустрый Павлик все забегал вперед, и Федька за ним еле успевал. Бабка, натянув на глаза черный платок, брела со снохой. Дед Никон и отец несколько приотстали, чтоб поговорить наедине, но долго ни тот ни другой не начинали, как бы обдумывая случившееся. Наконец дед, откашлявшись, вздохнул:
— Вот и улетели наши орлы. Н-да… А Максима-то, слышь, не следовало пускать.
— Иди-ка, удержи его, — отмахнулся Гаврила Никонович, хотя в душе был согласен с отцом. — Теперь не те времена.
Дед взглянул на сумеречное небо и потянул сына за рукав:
— Глянь, глянь, Гаврила, что деется.
Гаврила Никонович увидел, как из-за тучи метнулся коршун и камнем пал в кусты у дачного забора.
— Должно, курицу заприметил. Ах, разбойник! Вот я его.
Схватив сухой ком, Гаврила Никонович швырнул его в кусты и сам кинулся туда. Дед заторопился следом. Когда, раздвинув кусты, он приблизился к забору, сын стоял у примятой травы, обсыпанный перьями.
— Растерзал, разбойник?
— Должно быть. Вон перья.
— Худая примета! — вздохнул дед. — Ох, худая! — повторил он как бы сам себе и побрел к дому впереди сына…
Рабочая неделя прошла в заботах и хлопотах, и вот опять наступило воскресенье. После рыбалки дед, отец и Федька спали на раскладушках под навесом. Вдруг Федька приподнял голову, стал вслушиваться.
— Ты чего это уши-то навострил, Федюшка? — добродушно спросил давно проснувшийся дед.
— Кажись, музыка играет, дедушка.
— Да откуда она возьмется тут? Может, граммофон али радио?
— Нет, шибко играет. Вроде духовая… Может, красноармейцы шагают за лесом по шоссе?
— Откуда им взяться-то тут?
— А из лагерей…
Дед вспомнил, кто-то говорил ему, что в Чекуле, верстах в пятидесяти от города, облюбовали место для военных лагерей. «Уж не оттуда ли гонят солдат? — подумал он. — Это похоже».
— Ты вот что, Федюшка. Ты сбегай взгляни, — и сейчас же домой. Понял?
— Понял, дедушка, — Федька вскочил и помчался к калитке.
— Тебе чего не спится, отец? — спросил, повернувшись к нему, Гаврила Никонович.
— Федька музыку услыхал. Подумали, что войско из лагерей идет. Может, на отправку. Послал его взглянуть.
Гаврила Никонович приподнялся, послушал.
— Верно, музыка играет. Явственно слышно…
Не выказывая тревоги, он поднялся, оправил рубаху, стал застегивать пуговицы.
— Чего это вам не спится, не лежится? — заглянула под навес Варвара Семеновна.
— А слышишь, музыка играет? Вроде войско идет.
— Бог с тобой, Гаврила Никонович. Не пугай раньше времени.
Стукнула калитка, влетел сияющий Федька.
— Мама! Дедушка! На поляне у леса народу пропасть! Музыка духовая. Говорят, будет народное гулянье.
— Да кто? Откуда наехали? По какому случаю гулянье? — спросил отец.
— Говорят, наши, заводские. Там дяденька командует, что к нам приходил.
— Вот тебе и войска идут! — усмехнулась мать. — Верно говорят, что «у страха глаза велики». Пойдемте лучше поглядим, что там деется.
— Пожалуй, сходим… Надо девок позвать. Федь! А Федь!.. Не откликается… Видать, уже убег. Ну, скажи, мать, чтобы собирались, да и мне дай чистую рубаху.
Принарядившись, вся семья Клейменовых короткой тропинкой через лес вышла к большой поляне, где кипело веселье.
Облюбовав местечко на бугре, откуда была видна заполненная народом поляна, расстелили старые одеяла, расселись.
— Это откуда помост-то там взялся? — указал дед Никон.
— Видать, за ночь сколотили, — удивленно поглядывая, ответил Гаврила Никонович. — Боль-шой! Гляди, сколько народу-то выстроилось. И все в белом.
— Это заводской хор! — пояснил, словно из-под земли выросший, Федька. — Я бегал туда. Сейчас петь будут.
— Ну, ну, послушаем, — добродушно сказал отец. — Ты больше не убегай, Федька, а то ишо задавят. Видишь, сколь понаехало!