— Нет. Но я воспринимаю ее спокойно, как объективную реальность.
— Простите, я не понял: какую такую реальность?
— Объективную. То есть существующую помимо нашей воли и сознания.
— Вам бы, товарищ капитан, в политическое, а не в командное поступать надо было.
— Мое счастье, товарищ майор, что вас не было в приемной комиссии.
Я опять провалился в сон, представляя капитана Скубиева семнадцатилетним подростком, в одних трусах стоящего посреди ковра на картонном квадратике перед военно-врачебной комиссией.
— На что жалуетесь? — спрашивает председатель комиссии юного капитана.
Скубиеву холодно стоять в одних трусах. Он поджал под себя одну ногу и обнимает себя руками, чтобы согреться. Он что-то мямлит в ответ, чего никто не слышит.
— Не понял. Громче пожалуйста, — просит председатель комиссии, — Ничего не слышно.
— Ну и кому ты жалуешься? — насмешливо переспрашивает начальник штаба, оборачивается на меня и я вижу его усатое лицо.
— … Ну и кому ты жалуешься? Дедовщина всегда была, есть и будет. И не только как последствие хрущевского сокращения войск в шестидесятых, но и как объективная реальность, — слышу я из-за перегородки голос настоящего Скубиева.
— Это какая же такая реальность, товарищ капитан? — язвительно уточняет комбат.
— Хочешь — докажу? — простецки предлагает начальник штаба.
— Докажи, — требует Баценков.
— Я на примерах. Можно?
— Давай на примерах, — соглашается комбат.
— Кого поставят дежурным по полку в Новый год: командира роты или молодого салагу?
— Ну, ты хвати-и-ил, — укоризненно тянет последнюю гласную комбат — кажется удар угодил в цель.
— А я тебе отвечу, — Скубиев охотно приходит на помощь своему непосредственному начальнику, — в новогодний наряд помощником дежурного пойдет самый молодой летеха в полку. А дежурным заступит капитан-залетчик.
— Это не показатель. Это везде в армии так поступают. Это уже вроде традиции. Никто и не обижается даже.
— Хорошо, — соглашается Скубиев, — давай откинем армию и возьмем гражданскую жизнь.
— А ты ее знаешь, гражданскую-то жизнь? — у комбата снова в голосе звучит ехидца.
— Я понимаю, куда ты клонишь. Ты хочешь сказать, что если мы с тобой в пятнадцать лет поступили в суворовское училище, то о гражданской жизни имеем слабое представление.
— Приблизительное и умозрительное.
— Тогда ладно. Давай возьмем "умозрительный случай" из гражданской жизни.
— Давай, — соглашается комбат, — бери.
— Допустим ты работаешь директором научно-исследовательского института. И вот у тебя освобождается должность начальника отдела. Старика на пенсию спихнули или баба в декрет ушла — не важно. Важно, что освободилось кресло и тебе нужно срочно подыскать замену на открывшуюся вакансию. У тебя есть два наиболее вероятных кандидата: молодой парень, только что защитивший кандидатскую диссертацию и недавно пришедший в институт, и серый, но исполнительный работник, который уже лет пятнадцать работает с тобой. Ничем себя не проявил, но и замечаний не имеет. Так кого ты поставишь руководить отделом: молодого талантливого пацана, от которого неизвестно что можно ожидать, или бесталанного, но проверенного кадра, при котором отдел будет заведомо работать не хуже, чем работал.
— Это перебор, — возражает комбат, — старый сотрудник знает институт, знает основные темы института, знает кто на что способен и кому что можно поручить, а молодой…
— Вот ты сам себе и ответил, товарищ майор, — радуется Скубиев, — исполнительный дед всегда лучше умного "молодого". Именно потому, что он уже пообтерся, знает куда можно, а куда нельзя совать свой нос и может еще подсказать молодым. А "молодой" он еще о-го-го сколько себе шишек набьет…
— Тише, мы не одни, — прерывает его комбат, — за стенкой сержант отдыхает.
Подо мной скрипнула пружина: оказывается, я сам не заметил, что увлекшись таким интересным разговором о корнях дедовщины, не сплю, а лежу на боку, удобно подперев голову рукой и выставив локаторы в сторону штаба батальона. Притворяться спящим не имеет смысла. Я со второго яруса вскакиваю в сапоги, смотрю на часы и тихо обалдеваю: я проспал почти три часа, а вроде только что прилёг. Батальона еще нет, значит Сиглера не нашли ни в сопках, ни в пустыне и батальон неизвестно сколько еще прокатается под солнцем южным и Сиглера, конечно, не поблагодарит, когда найдет.
"А вот интересно: зачем люди бегут к духам. Два месяца назад из полка убежал Манаенков. Сейчас убежал Сиглер. Обоих я знал по отсидке на губе. Пусть это не люди, а чмыри, но все равно интересно: на что они рассчитывают? На то, что их примут там как родных? Что дадут осла, верблюда и много денег? Даже если и так, то они рвут со всем своим прошлым: с друзьями, с родителями, с городом, в котором выросли, с улицей, на которой родились. Два года можно и помучатся — впереди целая жизнь, лет до семидесяти. В двадцать лет уйди на дембель и впереди у тебя еще добрый полтинник. Живи своей жизнью и вспоминай армию как страшный сон. Возьми себе нормальную жену — русскую или хохлушку. Женись хоть на мордовке, хоть на татарке — какая разница: они давно обрусели. На ком бы ты не женился, все равно женишься на девушке из одной с тобой жизни. А тут что? Страшные ханумки, которые в тридцать лет выглядят древними старухами? Длинные рубахи, шаровары и галоши, вместо нормальной одежды и обуви? Намаз пять раз в день? Вместо того, чтобы на работу ездить как положено — на автобусе или троллейбусе, ты проторчишь тут всю жизнь и всю свою оставшуюся жизнь будешь глядеть вот на эти горы и на эту пустыню! Я в полку только три месяца и мне эти горы уже по горло надоели. Каждый день — горы. Посмотришь на юг — горы, на север — пустыня. И вот ради того, чтобы наблюдать всю жизнь эту красоту и надо решаться на такой шаг — сбежать из полка?! А матери каково? Каково родителям, когда соседи, знавшие тебя с пеленок начнут тыкать им: "ваш сын предатель!"? Выйдет, допустим, твой отец во двор в домино сыграть или портвешка с мужиками выпить, а мужики ему: "Вали отсюда! Ты сына не смог человеком воспитать, а к нам лезешь! Наши дети все по-честному отслужили, женились, сейчас работают. А твой мерзавец душманам, которые по нашим детям стреляли, жопы лижет. Хромай отсюда, пока не накостыляли". Или мать… Встанет она в магазине в очередь, а тетки в очереди ей: "А ну, катись отсюда, потаскуха душманская!". Тяжкий, давящий позор ляжет на родителей солдата, убежавшего к врагу. Ну, во время Великой Отечественной еще можно понять, почему люди шли в полицаи и власовцы. Но у них был шанс "отскочить" после разгрома Германии и они отскакивали тысячами. Вон их сейчас сколько в США и Канаде обнаружилось. Только предатели той войны ничего не потеряли: у них есть дома, машины, пенсии. А тут что?!"
Я глянул не часы и прервал свои размышления. Война войной, а обед по расписанию. Мало ли что — батальон задерживается! А мне пора идти на заготовку, получать мясо. Вон уже к штабу стали дежурные подходить.
Второй батальон и разведрота, более четырехсот человек, искали Сиглера до трех часов дня. В столовой давно остыл обед, над которым скучали дневальные, оставленные для охраны мяса и сахара. Солнце спустилось с зенита и оседало к горизонту. Уже и краски были не такими яркими когда нашли Сиглера.
Саперов и ремроту оставили в полку для прочесывания строений. Уже по десять раз были осмотрены кочегарка и чаеварка, спортзал, клуб и туалеты. Раз шесть был прочесан парк, открывалась каждая дверца, каждый люк. Трижды была осмотрена каждая машина и каждый сарай. Сиглера не было и ребята стали нервничать: вместо того, чтобы заниматься своими делами, они должны были искать этого урода!
После обеда дежурный ремроты полез на чердак своего модуля. Что ему там понадобилось и что он там хотел найти кроме пыли и голубиного помета я не знаю, но только в дальнем углу чердака он обнаружил беглеца. Счастье Сиглера, что его обнаружил ремонтник. Если бы на него наткнулись озлобленные саперы, то биография Сиглера оборвалась на этом чердаке в ту же минуту: саперы шутить не умели, вернее шутки у них были дурацкие.
О находке сообщили в штаб. Впереди всех к модулю ремроты понесся замполит полка Плехов и лично отвел Сиглера на гауптвахту. Когда выводной закрыл за беглецом дверь камеры, Плехов отобрал у него ключ от замка и только после этого разрешил дать отбой войскам.
— А как же ужин, товарищ подполковник? — растерялся выводной, — как же я его на оправку выводить буду?
— Ничего, — Плехов положил ключ в самый глубокий карман, — в сапог пускай ссыт. Зато целее будет.
Полковой комиссар знал, что говорил и делал: четыре сотни грязных и уставших солдат, вернувшись обратно в полк, страстно желали устроить самый горячий бенефис исполнителю главной роли в блокбастере "Спасти младшего сержанта Сиглера". Пять часов без отдыха они катались по пустыне и лазили по сопкам в поисках своего заблудшего "товарища". Разведрота на уши поставила соседний кишлак Ханабад, перетряхнув его весь до последней блохи. Пацаны хотели сейчас поесть и отдохнуть…
…На Сиглере.
Отобрав ключи у выводного, замолит полка продлил Сиглеру жизнь.
2. Политико-воспитательная работа
Что тут говорить? Знал свое дело подполковник Плехов. Крепко знал. Не зря носил свои звезды.
Он не проверял тетради для политзанятий. Зачем ему было унижаться до рассматривания солдатских карикатур и каракуль? Пусть этим занимаются замполиты рот: это их прямая обязанность. Или замполиты батальонов, если им делать больше нечего. Плехов не наносил точечных ударов — он "работал по площадям". Он будоражил умы масс.
Редкий развод суточного наряда и караула обходился без пламенных речей полкового комиссара, а если ему случалось перед этим еще и поддать, то развод затягивался надолго, хоть и проходил нескучно.
Самых благодарных слушателей Плехов находил в карауле. Суточному наряду он бросал только:
— Все устав знают? Службу нести в соответствии с Уставом Внутренней Службы, — и шел на правый фланг, к караулу.