родной: всегда почищен, а в компенсатор вставлена старая подшива, чтобы в ствол не попала даже пылинка. Другие духи получают подзатыльники и колыбахи за грязное оружие, а меня учить не надо: пострелял, разобрал, почистил, собрал и поставил обратно в пирамиду. Даже, если я всего один патрон из него выстрелил, все равно: буду чистить и в пирамиду даже с крохотным нагаром в стволе и на поршне я его никогда не поставлю. И я его никогда не трясу и не бросаю небрежно. Я его ношу и кладу очень аккуратно, потому что берегу мушку: она у меня подкручена по двум своим осям идеально. Иногда мне кажется, что не я прицеливаюсь, а автомат сам находит нужное направление на цель.
Вообще-то, Плащов и сам стреляет метко. Самым простым было бы ему самому взять в руки автомат и не сходя с места показать молодым как надо стрелять. Но, наверное он прав, приказав стрелять нам. Увидев нашу с Рыжим стрельбу, духи должны подумать: "Если в этом полку так стреляют младшие сержанты, то как же тогда должны стрелять старшие лейтенанты?". Я отсоединил полный магазин и взял у ближайшего молодого пустой. Просто поразить с двух очередей две мишени — в этом нет никакого пижонства. Любой, кто прослужил в полку хотя бы пару месяцев, без затруднений выполнит это упражнение. Стрелять надо с форсом, чтоб молодые видели и восхищались. Поэтому, я демонстративно зарядил в магазин только четыре патрона:
— Младший сержант Семин к бою готов, — я вышел на огневой рубеж.
На соседнем уже стоял Рыжий, который не догадался рисануться перед молодыми: в его магазине было все тридцать патронов.
— Огонь, — скомандовал Плащов.
Мне лень было ложиться, поэтому, я стрелял стоя. Та-тах — упала первая мишень. Та-тах — завалилась вторая.
— Младший сержант Семин стрельбу закончил, — доложил я, ловя восторженно-завистливые взгляды молодых.
Приятно, конечно, признание мастерства, но ничего особенного я не совершил. Дважды в неделю в полку огневая подготовка и стрелять умеют все. Никого сбитыми мишенями не удивишь. Просто молодым еще все в новинку, вот они и раскрыли рты. Через пару месяцев службы любой из них играючи повторит этот фокус. Я вернул чужой магазин хозяину и снова вставил в автомат свой полный.
Рыжий все-таки рисанулся. Грудную он сбивал из положения стоя, а ростовую поразил с колена, причем сделал это без пауз: та-тах стоя и резко присев на колени, почти не целясь, еще раз та-тах. Обе очереди он выпустил секунды за две и поймал еще более восхищенные взгляды.
— Младший сержант Грицай стрельбу закончил.
— Поняли, как надо стрелять? — Плащов горделиво посмотрел на молодых.
Это Рыжий закончил стрельбу, а карантин ее не закончил. Плащов приказал молодым зарядить еще по шесть патронов и отстреляться заново.
Можно подумать, что за один день можно научиться стрелять метко?
— Дешевый понт — дороже денег, — заметил я Рыжему так, чтобы меня услышали и молодые.
— Ты хочешь сказать, что стреляешь лучше меня?! — взвился Вовка.
Ну, вот опять! Всегда с ним так: чтобы я ни сказал, ему обязательно нужно это оспорить. Всю зиму мы с ним выясняли кто стреляет лучше: расставляли на семидесяти метрах по десять патронов и сбивали из всех положений. Путем многократных стрельб удалось выяснить, что из положения лежа мы с ним стреляем одинаково, стоя стреляет лучше он, зато я лучше стреляю с колена. Сколько можно выяснять одно и то же? Вдобавок, на нас смотрят молодые. Пожалуй, им должно показаться, что Рыжий и в самом деле стреляет лучше меня. Надо доказать, что я тоже кое-чего умею.
Я осмотрелся в поисках подходящей мишени. Недалеко от нас в низине тянулось каменистое русло высохшей речки. Я подошел к краю обрыва и метрах в сорока от себя увидел гильзу от танкового снаряда. Латунный стакан стоял прямо посреди русла. Я начал прикидывать:
"Дальность сорок — сорок два метра, перепад высот примерно девять метров, диаметр гильзы примерно сто пятьдесят миллиметров. Можно попытаться показать класс".
— Смотри, — позвал я Рыжего.
За Вовкой потянулось человек двадцать свободных от стрельбы духов. Рыжий оценил расстояние и диаметр гильзы и презрительно хмыкнул:
— Ты еще вплотную к ней подойди, стрелок.
Меня это не смутило. Я расслабил автоматный ремень так, чтобы автомат, в горизонтальном положении свисая с моего правого плеча, доходил мне до бедра. Я не собирался целиться. Я решил показать класс стрельбы от бедра, как в ковбойских фильмах. Несколько смущал довольно значительный перепад высот. Ствол лег на ось прицеливания и теперь следовало только определить угол наклона автомата, чтобы попасть в гильзу. Я перевел предохранитель на одиночный огонь, дернул затвор, снова направил автомат по оси прицеливания и больше интуитивно, чем осознанно наклонил ствол под нужным, как мне показалось, углом. Вроде должен попасть…
Палец медленно потянул скобу спускового крючка.
— Тах, — сказал автомат, выплевывая пулю.
— Дзынь, — отозвалась гильза через мгновение.
Попал!
Честное слово!
С первого же выстрела!
Сложность в том, что после выстрела автомат уводит вправо-вверх. Это у АК-74 "болезнь" такая. Перед каждым следующим выстрелом нужно прицеливаться заново, потому, что предыдущим выстрелом ствол автомата будет уводить с линии прицела. Но руки уже запомнили то самое, правильное положение, в котором нужно держать автомат.
И пошло: Тах-дзынь, тах-дзынь, тах-дзынь. Будто по латунной гильзе кто-то бьет железным прутом. Очень звонко получалось это "дзынь". Тридцать выстрелов — двадцать девять попаданий.
Когда я закончил, на мое место встал Вовка, но попал только двадцать семь раз. Все правильно, больше меня он и не должен был попасть. У меня АК-74, у которого ствол уравновешивается деревянным прикладом, а у Рыжего АКС-74 с треугольной железной рамкой вместо приклада. Центр тяжести у АКСа сдвинут ближе к стволу, поэтому, из него несколько труднее вести прицельный огонь.
— Учись, разведка, — сказал я и сдвинул ему шапку на нос.
Рыжий хотел пнуть меня в ответ, но я успел убрать пятую точку.
— Ты что? Дурак? — возмутился я, — у тебя сапоги в ваксе! После отбоя стирать мне будешь, если попадешь.
Молодые попробовали повторить стрельбу "от бедра", но, разумеется, промазали. Только два или три раза попали.
Не такое это простое и легкое дело — меткая стрельба.
Зато наш с Рыжим авторитет взлетел — выше некуда.
Вот так, с шутками и прибаутками, ежедневно и ежечасно повышая свой авторитет, мы и дожили до главного военного праздника — Дня Советской Армии. С утра вместо обычного развода было назначено торжественное построение, поэтому, карантин уснул только под утро. Мы вчетвером решили, что нам стыдно будет вывести на плац стадо замарашек, поэтому после ужина молодым было приказано постираться, подшить чистые подворотнички, начистить до блеска сапоги и бляхи. Пришлось даже пожертвовать зарядкой и вместо нее последний раз проверить каждого духа на предмет его внешнего вида. До завтрака мелькали иголки, нитки, щетки, зубной порошок и паста гои. Зато, когда я скомандовал построение на завтрак и осмотрел строй, то остался премного им доволен: передо мной стояла прямая и ровная "коробка", составленная из идеальных солдат. Духи, все в чистом, в новой подшиве слепили меня зайчиками от своих пряжек и сапог. У них даже лица стали умнее и одухотвореннее.
Уважение людей к человеку начинается с уважения человека к себе. А уважение человека к себе начинается с малейшего: побриться, почистить зубы, одеться в чистое и выглядеть молодцевато.
Это были уже не те духи, которых мы приняли чуть больше недели назад. Это уже были солдаты, приученные к жесткому распорядку и натасканные на занятиях по тактике, огневой и горной подготовке. А сейчас, когда они стояли почти нарядные и видели вокруг себя таких же нарядных товарищей, в них рождалось новое чувство — чувство гордости за свой строй и за свое место в этом строю. Никакие цацки и аксельбанты не могли бы украсить их больше, чем украшал их блеск собственных глаз.
Вот этого блеска, вот этого осознанного и умного взгляда хорошо дрессированной овчарки мы и добивались от них.
Когда при подходе к столовой я скомандовал "Рота!", то чуть не присел от неожиданности: карантин и без того гулко печатающий строевой шаг, выдал три мощных единых удара по бетону. Как из пушки шарахнули.
Ничего не скажешь — коллектив!
Так как карантину положено выходить на полковые построения первым, то на плацу еще никого, кроме Плащова не было. Всегда опрятно одетый, сейчас он буквально блестел и светился, насколько блестеть и светиться позволяла новенькая эксперементалка и белоснежная подшива. Совершая подход к начальнику, рота буцкнула последние пять шагов строевым от души и Рахимов, который вел молодых, доложил старлею о прибытии вверенного ему подразделения. Плащов, последний раз видел наших молодых вчера вечером далеко не в таком бравом виде, но сержантских трудов не оценил, а свое удивление скрыл командой:
— Сержанты — в первую шеренгу.
Мы перестроились и минуты через три на плац стали строем выходить подразделения, а на середину плаца из штаба вынесли стол, покрытый кумачом. Помдеж прикреплял к тросам флагштока новенький флаг СССР.
Через десять минут весь полк стоял на плацу. Последним, как и положено дембелю Советской Армии, пришел начальник карантина капитан Овечкин. При его появлении распахнулись рты не только у наших духов, но и у нас, и даже у Плащова.
Старый Капитан был трезв, выбрит и благоухал одеколоном посильнее Плащова. На нем было чистое хэбэ и летние офицерские туфли — тоже чистые.
Но главное…
То, чего я никак не ожидал на нем увидеть…
То, что поразило меня сильнее всего…
То, что сразу же объяснило все поведение Овечкина и все его отношение к службе…
На его пусть неновой но чистой хэбэшке справа горели на утреннем солнце два бордовых ордена Красной Звезды, серебристо-голубой "За службу в Вооруженных Силах СССР", а слева висела медаль За Отвагу и две юбилейные медальки!