— А пойдемте-ка, ребятушки, на свет? — предложил армеец, которого мы давно узнали по голосу, — Дайте-ка я гляну на своих спасителей. Дайте-ка узнаю, кого мне благодарить? Дайте-ка я посмотрю кто это у нас после отбоя по полку шастает?
На ноги мне одели невидимые кандалы и руки заковали в железА — решительно не хотелось мне сейчас выходить на свет и принимать благодарности от спасенного. Я — человек тихого подвига. Мне популярность и слава ни к чему. На меня внезапно напал приступ скромности — заболевания, которым не страдают черпаки. Я подумал, что пожалуй легко мог бы дожить до утра и без благодарностей…
Вдобавок, от своего же родного комбата.
— Та-ак, — протянул комбат, выведя нас с Рыжим на свет, — Кто у нас тут? Ага — Грицай. А этот второй, следует полагать, Семин?
— Так точно, товарищ майор, — с тоской в голосе признались мы унылым тоном.
Баценков некоторое время разглядывал нас, не зная какое решение принять. Ничего хорошего я для нас не ждал, потому, что мы сейчас были нарушители воинской дисциплины и больше никто. Распорядок дня мы нарушили самым наглым образом и попались на этом не кому-нибудь, а самому комбату.
Про кондиционер я вообще молчу.
— Значит так, товарищи сержанты, — комбат принял стойку смирно и мы тоже подтянули животы и выпрямили ноги, — за нарушения распорядка дня объявляю вам по два наряда вне очереди.
— Есть, товарищ майор.
— Есть, два наряда вне очереди, — согласились мы друг за другом, радуясь, что так дешево отделались.
— Но за правильное понимание воинской чести и доблести, за солдатскую взаимовыручку и мужество отменяю ранее наложенное взыскание и объявляю вам свою личную благодарность.
— Служим Советскому Союзу, — негромко, но одновременно отчеканили мы, приложив ладони к виску.
— Спасибо, мужики, — сказал комбат на прощание, — а теперь — в умывальник и марш по палаткам. Хватит на сегодня приключений.
20. Изгнание из рая
Апрель 1986 года.
Остаток ночи был потрачен на то, чтобы приныкать и замаскировать свежесвиснутый кондёр. Подлец-кондиционер обладал излишне большими габаритами и не влезал ни на одну полку в каптерках связи и разведвзвода. Хуже того, куда бы мы его ни приткнули, он бросался в глаза прямо с порога. Промаявшись с ним около двух часов и не добившись никакого толку, мы поволокли его в парк. Ну, на своем-то бэтээре я любой люк каблуком открываю — топнешь по замку с проворотом раза три и не нужно возиться с ключом. Так этот сундук не пролезал ни в десантные люки, ни даже в самый большой люк за башней. Вконец измаявшись, мы понесли его на стоянку разведвзвода и, когда он пролез в заднюю дверку Вовкиной бэрээмки, мы вздохнули с облегчением, потому, что к тому времени были уже сами не рады своему трофею и не чаяли как от него избавиться, чтобы можно было, наконец, идти спать. В палатки мы вернулись в четвертом часу и только разделись как прозвучала команда "подъем".
На утренний развод мы встали с помятыми от недосыпа рожами. Впрочем, лицо было помято еще у кое-кого. Этот "кое-кто" стоял сейчас перед нашим батальоном, зашторив ясны очи темными супермодными итальянскими очками "Феррари", пряча солидный фингал под левым глазом, который не помещался в оправу. Этот "кое-кто" поставил задачу командирам рот и отдельных взводов нашего батальона, и, подав команду: "Вольно, разойдись", добавил:
— Сержанты Семин, Грицай — ко мне.
Лично мне с комбатом было сейчас разговаривать не о чем. То, что было ночью, то уже давно прошло. Он нас поблагодарил, больше нам ничего не надо и давайте уже забудем об этом.
Комбат считал иначе и в качестве наиболее интересных собеседников из всего нашего батальона выбрал именно нас.
— Заместитель командира полка по тылу подполковник Марчук, — без прелюдии начал Баценков, — только что доложил командиру полка, что ночью из подсобного помещения офицерских модулей неизвестными лицами был похищен старый кондиционер, предназначенный в ремонт. Эти неизвестные взломали навесной замок и похитили имущество штаба полка весом в три пуда и стоимостью триста рублей. Следы ведут в вверенный мне второй батальон, потому, что палатки второго батальона стоят наиболее близко к офицерским модулям. Командир полка выразил горячее желание познакомиться с расхитителями социалистической собственности уже сегодня к обеду. Что вы можете сказать в свое оправдание, товарищи сержанты?
— Там еще палатки РМО, — я посмотрел на комбата с последней надеждой, — они еще ближе к модулям.
— И писаря, — вставил Рыжий.
— И комендачи, — добавил я.
Под трибунал мы не хотели идти ни за что и готовы были отрицать очевидное и отрекаться от чего угодно, хоть от Матери-Родины.
— Понятно, — погрустнел комбат, — а вы, значит, двое, сегодняшней ночью спали с отбоя и до подъема?
— Так точно, товарищ майор. Как и вы… — пожалуй, я брякнул лишнее.
— Ну, раз спали, значит спали, — внезапно согласился комбат, — вопросов больше не имею. Грицай свободен.
Рыжий отвалил с видимым облегчением и заспешил в парк. Если бы комбат отпустил и меня, то я бы сейчас тоже рванул в парк еще быстрее Вовки. Но воинская дисциплина удерживала меня перед старшим по званию и я остался стоять по стойке "смирно".
— Вы так ничего и не поняли, молодой человек, — Баценков разговаривал со мной как смирившийся со своей долей терпеливый отец разговаривает со своим повзрослевшим сыном-дауном, — Вы, товарищ сержант, хуже всех урюков, которые цветут в моем батальоне. Вы один стСите всей четвертой роты по количеству отсидок на губе…
Как же я не люблю, когда командиры обращаются ко мне "на вы". Особенно не люблю, когда "на вы" начинают меня величать Баценков или Скубиев. Это как барометр — если окликнули "Сэмэн", то сейчас или подколят надо мной или поручение дадут, а если обращаются по-уставному "товарищ сержант", хотя я только младший сержант, то можно к бабушке не ходить — сейчас мне сделается грустно.
— …Вы один требуете к себе внимания столько же, сколько весь ваш второй взвод связи. Этот кондёр увел из подсобки ты со своим рыжим другом. Ты и никто другой. И если ты сейчас примешься это отрицать, то я тебя перестану уважать как мужика. Доложить командиру полка о том, что штабной кондиционер украли сержанты Семин и Грицай, мешает мне только ложно понимаемое чувство благодарности за то, что сегодня ночью в драке вы пришли мне на выручку и гордость за свой второй батальон, в котором служат настоящие мужики. Но видеть тебя в управлении батальона я больше не хочу. Я перевожу тебя в твою любимую пятую роту. Не хочешь служить в связи — служи в пехоте.
— Я хочу, товарищ майор! Я очень хочу служить в связи! — взмолился я.
— Будете служить в пятой роте, товарищ сержант! — отрезал комбат, — Вопросы?
— Может, хотя бы в минбанде?
Минометчики мало того, что были нашими соседями по палатке — у них в батарее не было замполита. По штату не было. А в пехоте замполиты были…
— Через пятнадцать минут командую построение пятой роте — ты уже там.
Изгнанный из рая Адам не сокрушался сильнее, чем я: перед Адамом был открыт весь мир, а для меня был открыт один лишь единственный путь в жизни — в пехоту тупорылую. И через пятнадцать минут матушка-пехота распахнет свои душные объятия и примет меня, связиста, в свои "капустные" ряды.
"Меня, элиту Сухопутных Войск — в пехоту?!", — сокрушался я своему нежданному падению в воинской иерархии, — "Меня, с отличием закончившего ашхабадскую учебку связи — на самое дно?! Из лейб-гвардии — да в солдатчину?! Ну, ничего, товарищ майор, вы еще пожалеете! Вы еще воспомяните Андрюшу Семина! Вы еще…".
Что "еще" должен был сделать Баценков, чтобы горько пожалеть о своем скоропалительном и явно ошибочном решении, я не знал, но желал, чтобы это самое "еще" наступило как можно скорее и чтобы я уже к обеду, ну, самое позднее к ужину, снова очутился за столами взвода связи.
Мой призыв провожал меня молча и без большой радости. За каждым из нас числились большие и малые грешки, гнев комбата мог пасть на голову любого, а потому, все с трепетом озирались на штаб батальона за перегородкой, в котором шуршали бумагами Скубиев и батальонный писарь Шандура.
— Куда его, товарищ капитан? — послышался голос Шандуры.
— Дай-ка мне ШДК пятой роты… Так-так-так… Пиши в четвертый взвод, — решил Скубиев мою судьбу.
Вот так просто у нас в армии и решаются судьбы: комбат приказал, начальник штаба посмотрел в штатно-должностную книгу и батальонный писарь простым карандашом вписал мою фамилию в графы четвертого взвода пятой роты, а потом аккуратно подтер ластиком мою фамилию во взводе связи.
Стер мою фамилию, закрыл книгу и забыл на какой я теперь странице.
Будто и не служил я никогда в войсках связи.
Падение мое было не глубоким — оно было полным, то есть я провалился в тартарары, обрушился туда, откуда не просматривался даже край обрыва, на котором я стоял еще каких-то десять минут назад.
Целый год своей сознательной жизни я прослужил в доблестных войсках связи и необыкновенно гордился своим привилегированным положением в войсках. Я с отличием закончил учебку связи в Ашхабаде, а не какую-то там пехотную в Марах или Иолотани. Я — классный специалист, я — разбираюсь в радиостанциях и умею "делать связь" на войне. И вот теперь меня, всего из себя красавца и лейб-гвардейца, переводят в тупорылую пехоту, главным делом которой на войне является ведение самой войны. Не разведка, не управление, не постановка и обезвреживание мин, а самая что ни на есть тупая и тяжелая работа — уничтожение живой силы противника из автоматического оружия. Вдобавок "мой друг Скубиев" подсуропил мне по службе и вписал в четвертый взвод героической пятой роты.
Каждая стрелецкая рота состояла из четырех взводов — трех обыкновенных и одного ублюдочного. В первых трех взводах было по три отделения, в которых были стрелки, пулеметчики, снайперы. Всего — восемнадцать душ в каждом таком взводе плюс три бэтээра на взвод. Командир взвода — лейтенант или старший лейтенант, то есть офицер. В четвертом взводе командир был прапорщик, и по штату не положено было иметь четвертым взводам стрелецких рот офицера в качестве своего полководца. Только прапорщик. Как вариант — старший прапорщик. Министр обороны прапорщикам доверял меньше, чем офицерам и под их командование вверял не три, а только два отделения. Сама ущербность четвертого взвода проявлялась не только в том, что его командир — кусок или что вместо восемнадцати человек в нем по штату только двенадцать, но и даже в номерах машин.