— Да? — откликнулся Арнольд
— А давай тормозухи выпьем? У меня полтора литра есть.
— Зачем?
— Ну, как зачем? Водилы-деды пьют, тащатся. И мы с тобой маленько кайфанем.
Мне стало интересно. Я прислушался. Арнольд обдумывал ответ.
— Ну, — торопил его Адик, — наливаю?
— А-у-рел, — медленно, с расстановкой ответствовал могучий литовец, — Ну зач-чем ты надо мной прик-кал-лыв-ваешься? Реб-бята и так смеют-тся, гов-ворят, что я — тор-рмоз, а ты мне пред-лаг-гаешь пить тор-моз-зную жид-кость?
Ответ Адика я не услышал. Я упал с башни под бэтээр и повалился между Шкарупой и Мартыном.
— А-а-а-а! — орал я, будто меня ужалила фаланга, — О-о-о-о-о!
Пацаны отодвинулись от меня как от одержимого бесом. В их глазах неудовольствие оттого, что побеспокоили их отдых после лазания по горам, сменилось сначала интересом, а потом желанием побрызгать меня святой водой, слитой хоть из радиатора.
— Ты чего? — спросил меня Шкарупа.
— О-о-о-о-о! — отвечать я не мог. Я плакал и катался с боку на бок, — А-а-а-а-а-а! Арнольд!
Олег вынул из панамы косяк, взорвал его и пустил по кругу. Только когда ядовитый дым проник в мои легкие, а в голову вонзились холодные спицы, меня отпустило и я ослабел. Икая от пережитого смеха, я рассказал пацанам о предложении Адика попить тормозухи и передал ответ нашего тормоза-литовца.
— Это еще что… — осклабился Олег, — пока вас не было Арнольд не такое выдавал.
— Не такое? — прищурился я.
— Оу, Арнольд! — крикнул Олег в сторону десантного отделения.
— Да? — откликнулся через минуту невозмутимый богатырь.
— Сюда иди, душара!
Еще через минуту из десантного показался пыльный сапог, потом другой, затем длинные ноги в грязной подменке и, наконец, выполз весь Арнольд. К моменту появления клоуна на арене возле нашей ласточки косяк был докурен и чарс унес меня в страну волшебных сказок. Я приготовился смотреть и слушать благосклонно и доброжелательно.
— Ты, Арнольд, чем на гражданке занимался? — начал допытываться Олег.
— В политехе учился. На химфаке, — после обязательной паузы ответствовал молодой воин.
— Какой курс?
Снова пауза.
— Четвертый.
— А скажи нам, Арнольд… Почему сахар в воде растворяется, а в бензине нет?
Арнольд ответил. Рассудительно, глубоко и со знанием дела он объяснил нам почему сахар, который охотно растворяется в воде не желает растворяться в бензине. Я служил уже второй год, да и в армию призвался не из училища культуры, а из простецкой рабочей среды, далекой от изящной словесности. Я уже много знал от людей разных нехороших и туалетных слов, но даже на губе я не слышал такой гнусной, изощренной и отборной ругани. Разменявший третий десяток и умудренный книжным знанием библиотеки Вильнюсского государственного университета, рядовой четвертого взвода пятой роты Арнольд Шимкус обрушил на своих боевых товарищей, то есть на нас, чистых в помыслах, девятнадцатилетних наивных и доверчивых черпаков, только вчера спустившихся с гор, какие-то непонятные и доселе неведомые заклинания: "валентность", "диэлектрики" и тому подобную не нужную нам невоенную галиматью. Дико, дико было слышать ученые речи, лежа на матрасе под бэтээром в предгорье близ Пули-Хумри в середине четырнадцатого века по мусульманскому календарю! Возвысившись над нами, распахнувшими рты и души навстречу его словам, над матрасами, на которых мы лежали, над тремя пулеметами у нас в ногах, Арнольд с одухотворенным лицом библейского пророка вещал известные только ему слова, по которым из всего экипажа соскучился только он один.
Окончить он не успел. Концовка потонула в реве, переходящем в стон с подвывом. Так я не ржал еще никогда в жизни. Наверное так ржали бы молодые идиоты, за неуспеваемость отчисленные из ПТУ, которые в обычном для себя подпитии случайно оказались на лекции по античной философии. Все умные, но непонятные слова были здесь и сейчас настолько ненужными и неуместными, что без смеха их слушать было невозможно — я-то точно знал, что в этих горах мой пулемет умнее ста ученых академиков и меня одного достаточно для того, чтобы заткнуть за пояс всю Академию Наук СССР.
Это — Афган.
У нас тут свои академии.
25. Антракт
День клонился к вечеру, солнце уже ушло за горы и скоро, я это знал, наступит темнота. Мы с Мартыном сидели, привалясь спинами к колесу ласточки, Шкарупа готовил ужин, Олег "рубил фишку" на башне, духи отсыпались в десантном, чтобы не спать ночью на посту, Саня чистил свой пулемет из которого не сделал ни одного выстрела после выезда из полка. Чарс мало-помалу выветрился из моей головы и на его место прилетела мысль, на которую сам того не ведая меня навел Арнольд. Мысль была неприятная — от нее начинало чесаться между лопаток.
"Второй год мы оторваны от своих домов. Второй год мы живем какой-то нереальной жизнью, которой не живут наши сверстники. Второй год — служба, строй, форма, оружие…"
Я взял за приклад свой ПК, стоящий на сошках у меня в ногах, и пододвинул к себе, чтобы был ближе.
"Мы ходим на войну и не замечаем того, что идем на войну — лишь бы из полка смотаться. Адам с Лехой в Айбаке у нас не патроны приходили просить, а сахар на брагу. И никто с роты не просил патроны, все просили сахара, всем хочется праздника, даже на войне. Нет, на войне даже острее хочется праздника…"
Мысль о том, что старшина намылит мне загривок за растранжиренный сахар выскочила, как злой разбойник из-за угла, но получив от моей беспечности щелчок по носу, спряталась обратно и затаилась до поры.
"Вот только тупеем мы на войне. Мы все катастрофически тупеем в этом долбанном средневековом Афгане. Тупеем и грубеем. Когда сегодня вертушкой снимали двоих наших пацанов, я порадовался не тому, что они остались живы, а тому, что их или их рюкзаки не придется нести на себе. Хотя за то, что их не убили я тоже порадовался…"
Когда грузили пацанов в вертушки, я смотрел вниз, туда где стояла броня, с тоской думал, что до нее добрых семь километров пути, на котором черт ногу сломит, и жалел, что ранили не меня — нести на себе рюкзак, броник и пулемет у меня уже не было сил.
"Давеча Арнольд нам рассказывал какие-то умные вещи, а мы ржали как безумные. А ведь он ничего смешного, в сущности, не говорил. Если бы то же самое он говорил не обкуренным черпакам, а в своем гражданском универе, никто бы из студентов и не подумал смеяться. Наоборот, все бы выслушали его очень внимательно. А он перед нами на полном серьезе. У него даже глаза изменились. Сразу видно, что пацан из интеллигентной семьи. Никакой он не тормоз. Он просто еще молодой и не понимает нашей жизни. Не понимает и пока не может понять. Он еще не ожесточился. Он пока еще нормальный, "только с КАМАЗа". Выходит, что это он — нормальный, а мы — уже нет. Мы — одуревшие от войны и чарса придурки. Не люди даже, а черпаки Советской Армии".
Вслух я эту мысль выразил гораздо короче:
— Не нужно таких людей в армию призывать.
— Верно, — Мартын понял, что я говорю об Арнольде, — Мы-то кто? Мы — ВанькЗ. Нам-то служба — тьфу и растереть. А вот умных в армию призывать не нужно. Тем более — студентов.
— Ну и что? — вставил с башни свое слово Олег, — мы после службы тоже можем поступить. Я, например, в ташкентский автодорожный собираюсь поступать, а ты, Сэмэн?
— Не знаю, — подумал я вслух, — может на матфак пойду. У меня по математике в школе пять было. Мартын, ты куда после армии поступать будешь?
— Тю, — осклабился Мартын, — чи я сказився? Нам со Шкарупой тильки волам хвосты крутить. Ось, дывысь, Сэмэн: Адам з Лёхой до нас идут.
Подошли пацаны со старшего призыва. Лень было подниматься, чтобы поздороваться за руку. Адам с Лехой сверху вниз посмотрели на нас без осуждения и сказали:
— Пойдемте, мужики. Готова.
То, что готова была бражка, пояснять не было необходимости — сахар-то они у нас просили не для того, чтобы с ним чаёк попивать. От "черпаческого" бэтээра 350-2 мы пошли к "дедовскому" бэтээру 350-1. Деды жили покучерявей нас: и масксеть побольше нашего обрывка будет, и гитара у них есть, и вообще… Зато на нашей ласточке есть Утес и бакшишный ящик из-под него!
Первое отделение четвертого взвода принимало в гостях второе отделение. Аскер вытащил из движков термос и спустил его к нам вниз. У Лехи в руках появилась кружка, он зачерпывал из термоса и подносил каждому по кругу:
— Давай, не микрофонь.
— Ну, — произносил тост выпивающий, — будем, мужики.
После первого круга Адам достал два косяка и вверх потянулись терпкие дымки конопляной вони. Леха снова открыл крышку термоса.
"Господи! Хорошо-то как! Только вчера мы умирали от усталости, спускаясь с этих чертовых гор. Три ночи я спал на подстеленном бронежилете, а сегодня буду спать на мягком матрасе, пусть и не восемь часов, а только пять. Вкусная бражка у них получилась. И по шарам дает хорошо. А еще хорошо, что ненужно сегодня никуда идти и тащить на себе рюкзак, броник с каской и пулемет. И не будет никакой стрельбы. Сегодня — отдых. Сегодня — гуляем".
Мне поднесли вторую кружку и после того, как я выпил, Адам протянул мне гитару:
— Сбацай, Сэмэн.
Гитару он мне дал как раз вовремя — во мне уже проснулся певец и композитор.
Высока, высока над землей синева
Это мирное небо над Родиной.
И простые, но строгие слышим слова:
"Боевым награждается орденом".
Запел я песню, которую услышал и перенял совсем недавно.
Защищая все то, чем мы так дорожим
Он ведет этот праведный бой.
Наше счастье и труд, нашу мирную жизнь
Защищая от смерти собой
Подхватывали пацаны припев.
Когда песня кончилась уже стемнело и возле бэтээра первого отделения стало что-то много народу — подошли пацаны с других экипажей. Леха полез, было, наливать вновь прибывшим, но те отказались: