Чтобы не мучить себя соблазнами я на глазах у Ахметкула дал очередь из пулемета по этому чертову мафону. Ни второму, ни четвертому взводу он не достанется.
В сарае тоже не было ничего интересного, кроме лопат и мотыг. Лопата мне бы не помешала, но куда мне с ней сейчас? А "летучую мышь" я повесил себе на ремень — в хозяйстве все пригодится.
Мы снова вышли на ту же улицу и увидели, что пока мы вошкались в этом дворе, цепь ушла метров на сто вперед. На мой выстрел, совершенно правильно, никто в роте не отреагировал: ответной стрельбы не было, красную ракету мы не давали — так зачем же зря отвлекаться? Не переставая вертеть головами во все стороны мы постарались догнать цепь.
"Господи! Как же мне страшно!".
А вот и арык через который переходил Царандой и за которым их обстреляли. Мосток через него лежит метров за пятьдесят вправо, но мне проще его перепрыгнуть, чем обходить.
"Сейчас должно начаться".
Ничего интересного или настораживающего. Мы идем между дувалов, за которыми чернеют сожженные нами вчера пшеничные поля. Впереди метрах в двухстах цепочка пирамидальных тополей. Посередине расстояния до них прямо в дувал врезано какое-то толстое, кряжистое дерево, вроде нашего дуба.
"Господи! Дай мне дожить до того дуба!".
"Через сколько времени обстреляли Царандой, после того, как они перешли арык? Минут через пять? Значит, они успели пройти метров триста. Триста метров — это примерно вон те тополя. Следовательно, душманы в качестве ориентиров пристреливали именно тополя. Там то нас и…"
Мы поравнялись с толстым деревом. Дувалы нам где-то по плечо, через них прекрасно видно все, что за ними. Видно, что мы не отстаем от цепи. Идем вровень со всеми.
"Я еще живой! Господи, дай мне дожить до тех тополей!".
"А ведь, пожалуй, чесать осталось не более трехсот метров".
Это самые страшные метры, потому, что мы уже подошли к тополям.
"Сейчас? Откуда?!".
Ничего подозрительного. Ну абсолютно ничего! Полная тишина.
Очко играет…как симфонический оркестр.
Улица между дувалов ломается углом вправо.
"Блин! Ну и скверно же чувствовать себя на прицеле!".
"Если улица изогнулась вправо, значит нужно больше внимания уделять налево".
По обезьянам из Царандоя в этом месте уже стреляли.
"А я взводному из минбанды сорок чеков должен. Занял и не успел отдать до выезда. Вот я урод! У меня пайсы — двадцать тысяч. Отдал бы одну взводному и закрыл долг. Если убьют — стыд-то какой!".
Мы вчетвером присели раньше, чем поняли, что прозвучала короткая очередь где-то левее нас.
Та-тах.
Судя по звуку — АК-74. У духов таких автоматов нет. Значит, стрелял кто-то из наших. Ответа нет, значит, можно подниматься с карачек и идти дальше.
"Господи, дай мне прожить еще пятьдесят метров!".
"Может, мне курить бросить?".
Сто метров осталось. Пусть не сто, пусть двести, но это же пустяк по сравнению с тем, что мы уже прошли! Дальше идет земля, распаханная НУРСами. Ровненькое такое поле пушистой, не успевшей слежаться свежевывороченной земли.
"У них даже земля уродская. Песок один".
Ничего, цепь идет ровно. Было всего два выстрела в нашей роте — мой по магнитофону и из АК-74 неизвестно по кому.
"Что ж мне страшно-то как? Я же мужик!"
Мне страшно не то, что меня убьют. Мне страшно что после меня не останется на этой земле никого.
Никого не оставил я после себя — ни сына, ни дочку. Никому не передал свое имя — Андреевич. Не успел. В восемнадцать лет призвался. Не до отцовства мне было — пьянки, девочки, дискотеки. Какая уж тут семья? Ветер в голове.
"Блин, вот я дурак! Ну, почему я не вдул Светке и не обрюхатил ее? Джентльмен, хренов. Она бы уже сейчас родила. Был бы у меня в Союзе сын. А так убьют и вместо сына останется только надпись на памятнике: "Сержант Сёмин Андрей Борисович. 1966–1986. Погиб при выполнении интернационального долга". Господи! Честное слово: первое, что я сделаю после возвращения домой — это завалю Светку на диван и влуплю ей — дальше некуда. Первое, что я сделаю — я сделаю СЫНА!".
Если останусь жив, конечно.
Белая ракета?
"Что это? Неужели всё?! Неужели кончилось?"
Я не верил своему счастью — я остался живой.
"А страху-то было… Господи, прости меня за то что я Тебя отвлек. И за то, что я не верю в Тебя — тоже прости".
33. Второй этап
Талукан прочесывал не один наш полк, а вся дивизия — уж слишком большой кишлак для одного полка. Вычесали его весь. Километрах в двух от того места, где чесала моя рота, была война, но жиденькая — без минометов. Видно, вспугнули духов из укрытия и прикончили их из стрелкового оружия. Вечером после прочесывания выяснилось, что наш батальон понес потери, которые нельзя назвать боевыми.
Во время бомбово-штурмового удара свистки все-таки умудрились жахнуть по своим, попали по разведчикам и Кате серьезно раскроило голову осколком. Его увезли в госпиталь в Кундуз. Пацану оставалось два месяца до дембеля и теперь неизвестно было сколько месяцев он проваляется на госпитальной койке и оставят ли его в Кундузе или повезут оперировать в Ташкент? Понятно было, что Катины дембельский дипломат, отделанная парадка и сапоги останутся в полку, а сам Катя пойдет на дембель с пустыми руками и в том, во что его оденут в госпитале. Служил, служил человек два с половиной года и не выслужил даже платок для матери.
Обидно.
Вторая потеря была в моем четвертом взводе.
Зеленка чешется цепью. Цепь идет в линию. Идешь в этой цепи и головой во все стороны вертишь, чтобы не отстать и не вырваться вперед, а быть вровень со всеми. Оружие с предохранителя снято, палец на спусковом крючке держишь, а внутри у тебя все вибрирует от страха и напряжения. Хоть страшно, а все равно идешь, потому, что боевой приказ получен и его надо выполнять. Тебя этому учили, тебя к этому готовили. Все чувства у тебя обострены запредельно. Реакция — мгновенная, на уровне интуиции. Идешь ты и высматриваешь не только на пацанов справа и слева от тебя, не только пытаешься угадать откуда по тебе сейчас или в следующую секунду откроют огонь, но и под ноги себе не забываешь заглядывать прежде, чем поставить ногу для следующего шага. Потому что с этих духов станется и растяжкой улицу перетянуть, и "итальянку" противопехотную они для тебя не пожалеют или какую-нибудь самодельную "игрушку" установят.
Страшно чесать кишлаки. Каждый шаг дается с трудом, как последний в жизни. Ноги не хотят идти, а голова подбадривает и посылает их все равно вперед.
Наш замкомвзвод старший сержант Пименов шел как все в цепи и вибрировал точно так же как вибрировали все остальные. В руках у него был снятый с предохранителя АК-74 и палец, разумеется, как и у всех, лежал на спусковом крючке. Метрах в пятидесяти перед ним над дувалом резко показалась голова. Сержант среагировал молниеносно и именно так как и должен был среагировать — он дал очередь с рук, не целясь. А огневая подготовка в полку два раза в неделю и из месяца в месяц нам прививают навыки стрельбы из положения лежа, с колена, стоя и с ходу. И стреляют в роте после трех месяцев занятий все "на отлично", потому что никому не охота идти в наряд из-за собственного косоглазия. Если боец в состоянии с двухсот метров попасть из своего оружия в консервную банку, то в такую крупную мишень как человеческий кумпол он с пятидесяти метров не промажет даже не целясь.
Попал Саня Пименов.
Я слышал звук этой его короткой очереди "та-тах".
Прямо в голову старшего лейтенанта из особого отдела дивизии.
Секрет "что именно понадобилось комитетчику впереди нашей цепи", убитый навсегда унес с собой в могилу. Что такого замечательного и интересного он рассчитывал там увидеть никто в полку не понял. Особисты — не солдаты, они по другому ведомству проходят: КГБ СССР, а никак не Министерство Обороны. Воевать — не их работа. Делать тому старшему лейтенанту впереди нас было нечего. И рядом с нами — он тоже ничего не потерял. Его место в километре за нашими спинами. В КУНГе или особистском БРДМ. Если он решился проявить бдительность и проследить за нами: не мародерничаем ли мы, то умнее было бы "застроить" роту после того как она вернется с прочесывания и устроить тотальный шмон. А если даже и мародерничаем? Что ему: жалко той несчастной лампы, которую я у афганцев позаимствовал?
После обсуждения этого несчастного и глупого случая со своими офицерами, мы пришли к выводу, что особист погиб по собственной дурости. Если бы я вынырнул из-за дувала впереди цепи, то застрелили бы меня. Просто "на рефлексе". Для этого-то солдаты и равняются по своим соседям, чтобы от своих же пулю не словить. Закон: не теряй соседа из виду! Десять метров до него, двадцать или тридцать. Скроется сосед за дувалом — окликни голосом, удостоверься, что человек живой и идет в одну линию с тобой. Не убежал вперед и не отстал.
Нашего замка немедленно после нашего возвращения из кишлака разоружили коллеги убитого чекиста, посадили в свой БРДМ и увезли в Кундуз.
Вернулся старший сержант Пименов обратно в роту месяца через полтора — притихший и поникший. Рассказал, что из Кундуза его отправили в Ташкент, в окружной трибунал, где с ним разбирались прокуроры и особисты. Вины за ним никакой не нашли, но все это время он просидел не в санаторных условиях ташкентской гарнизонной гауптвахты.
Нас тоже допрашивали особисты, а некоторых и не по одному разу. А что могли сказать те, кто видел сам момент смерти? "Голова резко показалась над дувалом…".
Дурная голова. Ни разу неумная.
Задача: разгромить бандформирования душманов, находящиеся в горах и сопках по другую сторону талуканской долины.
Силы: геройский Хумрийский полк и наш недогвардейский трижды орденопросящий стрелецкий полчок.
Способ доставки личного состава: вертолетный десант.
Не успели мы очухаться после прочесывания Талукана как нас бросили на новую войну. Лететь мне со вторым взводом, с которым мы с Мартыном чесали кишлак. Все бы ничего, да только командир этого взвода — Малек, а это значит, что на некоторое время он становится