Через три минуты, отойдя не пару шагов, я со стороны наблюдал творенье рук своих: на живописной местности у подножия крутой и высокой сопки одиноко и сиротливо стоял желты глиняный кувшин и просился в руки, буквально умалял всем своим видом взять его и подобрать.
Я представил как чумазый бача отрывает кувшин от земли и…
Секунда — видит спрятанную под дном гранату.
Вторая — провожает взглядом отщелкнувшуюся чеку.
Третья — понимает, какой сюрприз он подобрал и хочет убежать.
Четвертая — взрыв и веер осколков.
Не судьба ему убежать.
"Ну, все: теперь моя душа спокойна. Можно уезжать".
Хорошие они ребята — братья-мусульмане. Вот только, если хочешь дожить до внуков, не поворачивайся к ним затылком и не позволяй заходить тебе за спину.
38. Как провожают офицеров
Восемь часов езды по очищенной от духов земле — и вечером этого же дня мы въезжали в полк. Все-таки, Дружинин и Сафронов — красавцы. Умеют водить колонну. Проехать четыреста километров за один световой день по Афгану — это из области неперекрываемых рекордов. Собрали нитку возле Кишима и как наддали под шестьдесят километров в час, как помчались с ветерком до самых полковых ворот! Только два раза останавливались за Кундузом и возле Хумрей, чтобы подтянуть колонну. Но как только в эфир шел доклад техзамыкания, что они где-то километрах в семи от командирской "Чайки", то колонна снова трогалась и перла с прежней скоростью.
Проехали Айбак…
Вот оно — Ташкурганское ущелье. Совсем скоро будет полк, осталось всего несколько километров…
И — знакомый, надоевший пейзаж. Слева — горы, справа — пустыня…
Какие же у нас красивые горы! Не то, что в этом долбаном Файзабаде. В наших горах мне знакома каждая расселина. И пустыня у нас — лучшая в Афгане. За этой пустыней — Союз. А за Кундузом и пустыни какие-то угрюмые и нет за ними ни хрена.
Последний поворот. Двести метров и распахиваются серые полковые ворота с красными звездами, подобно тому как тыщу лет назад распахивались крепостные врата, принимая княжескую дружину из набега на Царьград.
Я чуть не рухнул с бэтээра.
За воротами, прямо возле КПП стоял наш оркестр во главе со своим маленьким дирижером. Взмах его рук и…
В утро дымное, в сумерки ранние,
Под смешки и под пушечный бах
Уходили мы в бой и в изгнание
С этим маршем на пыльных губах.
Не грустите ж о нас, наши милые,
Там, далеко, в родимом краю!
Мы все те же — домашние, мирные,
Хоть шагаем в солдатском строю.
И если в поход
Страна позовёт,
За край наш родной
Мы все пойдём в священный бой!
Славянка!
Военный марш, который сопровождает солдата от военкомата и до дембеля.
Тот самый марш, с которым наши деды уходили на Великую Отечественную и возвращались с нее.
Тот самый марш, который в нашей стране знают все с пеленок — сейчас играют в нашу честь!
Как же я соскучился по полку!
За те полгода, что я прослужил в полку, пункт постоянной дислокации как-то незаметно сумел стать моим Домом. Так же, как в настоящем, родном доме знакомы и дороги телевизор, сервант, диван и кресла, мне тут все знакомо. Вон штаб с дежурным, который вышел встречать и докладывать командиру. Вон клуб, в котором зимой показывают кино и находится неплохая библиотека. Летний кинотеатр, в котором для нас сегодня будут крутить фильм. Спортзал, в котором Кузнец безуспешно пытался научить меня играть в большой теннис. Палаточный городок, в котором я провел свое духовенство, столовая, караулка и даже помойка с завсегдатайской птичьей стаей — все это было родное и я по всему этому соскучился. Не было такого уголка в полку, в который бы я не заглянул пока был молодым воином. Все знакомо до камушка, до щепки. И теперь… и теперь мы вернулись к себе домой.
Славянка эта еще… Душу бередит. Даже слезы навернулись. До чего же хорошо возвращаться домой!
Оружие и амуницию — в оружейку. Завтра все разберем и все почистим. Обед, он же ужин, не по распорядку, а по готовности подразделений. С ласточкой тоже завтра разбираться будем — мыть ее, чистить пулеметы, обслуживать движки. После ужина баня с горячей водой. И что очень приятно, после бани одеваешь чистое хэбэ с красными лычками на погонах и подшитым белым подворотничком.
Прямо как белый человек себя чувствуешь.
Вечером на фильме Рыжий подсел ко мне и сообщил новость, которая на несколько дней погрузила меня в раздумья и которую я не решился передавать дальше.
— У вас все целы! — спросил я его когда мы поручкались.
— Все, — осклабился Вовка, — Катю еще под Талуканом контузило, а остальные все в строю. А у вас?
— У нас двоих… Летеху и пацана.
— Жалко, — посочувствовал Рыжий.
— Кого жалко?! — возмутился я, — Тутвасина тебе жалко? Он был урод и шакал. Туда ему и дорога.
Мне и в самом деле не было жалко лейтенанта с садистскими наклонностями.
Рыжий таинственно осмотрелся, убедился, что все смотрят на экран и негромко сказал:
— Плащова убили.
— Еще один шакал, — прокомментировал я это событие
Нет, решительно не за что мне было любить ни Тутвасина, ни Плащова. Ни любить, ни хотя бы уважать.
— Тут говорят… — Рыжий понизил голос до совсем тихого, — его свои убили.
— Как это свои?! — я внимательней посмотрел на Вовкины конопушки, решая, не шути ли? Не похоже было чтобы он шутил такими вещами, — Четвертая рота не выдержала?
— Нет. Пацаны с разведроты. Зарядили в СВД китайский патрон чтоб все шито-крыто было и с двухсот метров саданули ему в башку. Он в полку несколько раз застраивал дедушек разведроты на глазах у духов. Пацаны ему не простили…
"Вот уж глупость", — подосадовал я такой глупой смерти, — "из-за расстегнутого крючка на хэбэ не твоего солдата получить пулю от своих же. Дались Плащову эти крючки и пуговицы? Ну, может, не поприветствовали его как по уставу положено, ну и что? Летех и старлеев никто, кроме молодых, в полку не приветствует. Я, например, в своей роте честь отдаю только Бобылькову, потому что он ротный. Даже Акимов — и тот перебьется. Из всех полковых офицеров его звания только Плащову понадобилось устав насаждать…".
— Может, они и правы, — сказал я Рыжему про разведчиков.
— Да уж, — согласился он со мной, — тут не Союз. Бывает всяко…
Я вспомнил совсем еще свежую историю, главными героями которой были как раз я и Плащов. Как раз недавно закончился карантин в котором командирам взводов сержантам Семину и Грицаю пятьдесят календарных дней отравлял жизнь заместитель начальника карантина старший лейтенант Плащов. Ну где это видано, что старослужащие солдаты в опустевшем полку ложатся на кровать с оглядкой?! Да, согласен — время неурочное, утро, день или вечер и никак не после отбоя. Но ведь весь полк на операции и в полку остался всего пяток офицеров и две сотни срочников! Полная и абсолютная свобода для солдат второго и третьего годов службы, тем более, что вверенные нашим заботам духи ни на минуту не оставались без сержантского пригляда. А тут лежи, читай и держи ухо востро, как бы Плащов в модуль не зашел.
Никакого кайфа.
И тут меня переводят из связи в пехоту и начались мои караулы — через два дня на третий "под ремень". Я только недавно пришел в роту, в которой почти никого не знал и мне нужно было зарабатывать авторитет любой ценой. А как можно заработать авторитет в воюющем подразделении, где таких ухарей как ты — полсотни человек. Вот Плащов-то и "добавил мне очков в личный зачет".
Дело было глухой ночью, когда пути старшего лейтенанта Плащова и сержанта Семина пересеклись на узкой тропинке. Они и не могли не пересечься — полк не Москва. Его за полчаса не торопясь по периметру обойти можно.
Сержант стоял "на собачке", то есть охранял калитку в караульный городок и слушал как Мартын, окруженный почитателями своего таланта, втирал доверчивым узбекам за свою привольную гражданскую жизнь.
Помощник дежурного по полку Плащов в это же время двигался навстречу своей судьбе, иначе говоря, шел проверять несение службы караулом, как то и положено было в соответствии с его обязанностями. Метрах в семидесяти от калитки, находящейся под охраной и обороной неприкосновенного часового, сиречь меня, старшего лейтенанта поразил первый удар грома при ясной погоде:
— Стой! Кто идет? — строго по Уставу окликнул я проверяющего.
Это была стандартная фраза. Часовой у калитки, который не произнес это заклинание, законно получал от помдежа кулаком по панаме за незнание своих обязанностей.
— Помощник дежурного по полку старший лейтенант Плащов, — крикнул из темноты магическую формулу помдеж.
Посчитав китайскую церемонию законченной, он не замедляя хода продолжал двигаться к караульному городку.
— Стой! Осветить лицо! — остановил я его еще одной уставной командой, которая не была включена в еженощный ритуал проверки караула.
В полку все друг друга знают. И на лицо, и на фигуру, и по голосу. И уж ошибиться даже в темноте я не мог — Плащов и никто другой пылил сейчас ко мне, закипая как чайник.
— Я тебе сейчас освещу, — погрозил он мне.
Напрасно…
— Стой! Стрелять буду!
Между этой фразой и открытием огня Устав Гарнизонной и Караульной службы не оставляет места ни для каких диалогов и пререканий. Регламентированные действия в случае неисполнения команды часового: предупредительный выстрел вверх и следующий — на поражение в нарушителя. Тремя словами я поставил Плащова на должность будущей мишени, а себя на место потенциального подследственного.
Плащов встал.
— Осветить лицо! — повторил я команду.
Небольшая заминка…
— А у меня нет фонарика, — пожаловался на жизнь незадачливый помдеж.
Правильно. Нет. Какой дурак станет носить с собой фонарик, если от штаба ему нужно всего-навсего пройти освещенный плац и метров полтораста темного пространства возле ПМП. Все маршруты в полку — хоженные-перехоженные. Через два месяца службы и солдаты, и офицеры передвигаются на автопилоте и с закрытыми глазами могут достичь точки назначения.