— Откуда вам это известно?
Вопрос, конечно, риторический. В провинции все всё знают друг о друге. Особенно когда речь идёт о скандалах и долгах.
— В наших кругах мало что остаётся в тайне, — пожимает он плечами с видом человека, который ни в чём не виноват. — Особенно когда речь идёт о таких суммах.
— И что вы предлагаете?
— Цивилизованное решение проблемы. — Он встаёт и подходит к окну, явно наслаждаясь моментом власти. — Видите ли, мадемуазель, через месяц-два кредиторы потребуют полного возврата долгов. У вас нет таких денег. Поместье будет описано и продано с молотка за бесценок.
Он поворачивается ко мне, и в глазах читается полная уверенность в правоте. Этот человек привык просчитывать ситуации наперёд и редко ошибается.
— Я же предлагаю избежать этого унижения. Мы покупаем поместье за честную цену, достаточную для погашения всех долгов. Вы с братом получаете небольшую сумму на обустройство новой жизни и сохраняете репутацию.
— Как великодушно с вашей стороны, — не удерживаюсь от сарказма.
Он улыбается, но я понимаю, что сарказм он уловил. И даже, кажется, оценил.
— Я практичный человек, мадемуазель. Не люблю красивых слов, предпочитаю факты. Ваше поместье удачно расположено, мне нужны эти земли. Лучше провести сделку по-джентльменски, чем ждать, пока имущество распродадут за долги.
Интересно. Он даже не пытается скрывать своих мотивов. Видимо, считает нас настолько беспомощными, что можно говорить прямо. Или настолько уверен в себе, что не боится нашей реакции.
— И сколько же вы предлагаете за наш дом?
Он называет сумму. Я быстро прикидываю в уме — этого хватит на погашение официальных долгов и ещё останется тысяч на пять ливров. Для разорившихся дворян предложение неплохое.
Но что-то в этом человеке мне категорически не нравится. Слишком уж он уверен в себе. Слишком холоден. И это ощущение, что он смотрит на нас как на препятствие, которое нужно устранить...
— Мне нужно время подумать, — говорю дипломатично.
— Конечно. — Он возвращается к креслу, но не садится. — Но не слишком долго, мадемуазель. Время не ждёт.
— А что, если мы найдем другой способ расплатиться с долгами?
Впервые за всё время разговора он выглядит искренне удивленным. Даже брови поднимает.
— Другой способ? — И смеётся. Смех у него приятный, но в нём слышится снисходительность человека, который объясняет ребенку, почему нельзя полететь на луну. — Мадемуазель, вы очаровательны в своей наивности. Какой ещё способ?
— Ну... — Я делаю вид, что размышляю. — Служба моего брата королю?
— При его... склонностях? — Многозначительная пауза. — Боюсь, его величество довольно требователен к офицерам.
Значит, он знает о проблемах Анри с алкоголем. Интересно, откуда такая осведомленность? Просто сплетни или что-то более серьёзное?
— Тогда... может, удачное замужество?
— Мадемуазель, при всём уважении к вашим достоинствам, приданое невесты тоже имеет значение. А у вас его нет.
Хам еще тот. Но ведёт себя так, будто оказывает мне любезность, объясняя реалии жизни. Видимо, считает, что провинциальная дворяночка должна быть благодарна за урок.
— А может, мы начнём зарабатывать сами, — говорю как бы между прочим.
Теперь он смеется открыто. Долго и от души, как над удачной шуткой.
— Зарабатывать? Дворяне? — Он вытирает глаза платком. — Мадемуазель, это очень мило, но давайте оставим фантазии детям.
И вот тут меня прошибает. Не знаю, сон это или галлюцинация, но хамство есть хамство, даже если оно подано в красивой упаковке с изысканными манерами.
В моей прошлой жизни я слишком часто сносила такое отношение. Покровительственные улыбки, снисходительные взгляды, объяснения того, «что можно женщинам, а что нельзя». Хватит. В этой жизни — пусть даже воображаемой — я не намерена молча глотать оскорбления.
— Знаете что, месье де Ларошфор, — встаю и тоже. Голос у меня ровный, но в нём появляются стальные нотки. — Спасибо за предложение. Мы его обязательно рассмотрим.
— Надеюсь на ваше благоразумие, — он направляется к двери, но у порога оборачивается. — И всё же не стоит слишком долго раздумывать. Обстоятельства могут... измениться. И не в вашу пользу. В наших краях разные люди ведут дела, и не все из них отличаются терпением.
— Это угроза?
— Боже упаси! — Он изображает удивление, но глаза остаются холодными. — Это всего лишь дружеское предупреждение. Мы ведь соседи, и мне было бы неприятно, если бы с вами случились... неприятности.
И вот тут меня окончательно достаёт его покровительственный тон. Этот человек говорит со мной так, будто я умственно отсталый ребёнок, которому нужно терпеливо объяснять очевидные вещи.
— О, не беспокойтесь о нас, — говорю я с самой милой улыбкой. — Мы привыкли справляться с... вредителями.
Пауза перед последним словом получается особенно выразительной. Доминик застывает в дверном проеме, и я вижу, как его лицо каменеет. Маска вежливости слетает, и на мгновение проступает что-то хищное.
— Простите, что вы сказали?
— Я сказала, что мы умеем защищать свой дом, — отвечаю невинно. — От любых... нежелательных вторжений.
Несколько секунд он смотрит на меня совершенно другими глазами. Больше не снисходительно, а оценивающе. Будто видит впервые и пересматривает свои планы.
— Понятно, — наконец произносит он медленно. — Что ж, желаю вам удачи в... борьбе с вредителями. До свидания, мадемуазель.
Он уходит, а я стою у окна и смотрю, как его карета удаляется по аллее. Красивая карета, лакированная до блеска. Пара отличных лошадей — гнедые, породистые, стоят наверняка больше, чем весь наш годовой доход. Кучер в дорогой ливрее.
Всё это богатство — результат чужих расчётов и холодного ума. Интересно, сколько семей разорилось, чтобы этот человек мог позволить себе такую роскошь?
Через несколько минут входит мадам Бертран. Лицо у неё взволнованное, глаза блестят от любопытства.
— Мадемуазель, как прошла встреча?
— Поучительно. Он предложил купить поместье.
— Купить?! — Экономка хватается за сердце, и её лицо бледнеет. — За сколько?
Я называю сумму.
— Это... это неплохо, мадемуазель. Хватило бы на погашение долгов и ещё что-то осталось.
— Возможно. Но я не собираюсь продавать.
— Но мадемуазель... — Мадам Бертран мнется, поглядывая на дверь, будто боится, что нас подслушивают. — Этот человек не из тех, кому отказывают просто так.
— Что вы имеете в виду?
— Семья де Ларошфор очень влиятельна. Очень богата. И если они чего-то хотят...
— То что?
— То обычно получают. Тем или иным способом.
Интересное замечание. Значит, репутация у семейки соответствующая.
— Что ж, посмотрим. — Я отворачиваюсь от окна. — А пока мы начинаем подготовку к открытию постоялого двора.
— Но мадемуазель...
— Никаких «но». Мы будем зарабатывать сами. И месье де Ларошфор увидит, что мы не такие беспомощные, как он думает.
К вечеру возвращается Анри. Трезвый, что удивительно, но с мрачным лицом, будто его преследуют неприятные мысли. Одежда на нём помятая, волосы в беспорядке. Видно, что день был тяжёлый.
— Элеонора! — Он обнимает меня на пороге, и я чувствую запах пота и дорожной пыли. — Как дела? Что нового?
— Дела интересные. У нас был визитёр.
— Кто?
— Доминик де Ларошфор. Предложил купить наше поместье.
Лицо у Анри становится серьёзным, и я вижу, как в его глазах мелькает что-то похожее на страх.
— Де Ларошфор? И что ты ответила?
— Что подумаю. А пока мы начинаем готовиться к открытию постоялого двора.
— Элеонора... — Он качает головой устало. — Мы уже обсуждали это. Дворяне не занимаются торговлей.
— А что ты предлагаешь? Продать поместье?
— Может быть, это лучший выход...
Голос у него неуверенный, но я слышу в нём что-то вроде облегчения. Видимо, идея избавиться от всех проблем одним махом кажется ему привлекательной.
— Анри, ты понимаешь, за какую сумму нам предлагают продать? Этого хватит только на долги. Мы останемся без гроша.
— Зато с честью.
— С честью, но без крыши над головой. И что мы будем делать? Проситься в приюты для обедневших дворян?
— Ну... что-нибудь придумаем.
— Что именно? — Я подхожу к нему ближе, смотрю прямо в глаза. — Анри, у тебя есть конкретные планы на будущее? Или ты просто надеешься, что всё как-нибудь образуется?
Он молчит, отводя взгляд. И этот взгляд говорит мне больше любых слов. Планов у него нет. Есть только желание переложить ответственность на кого-то другого.
Мы ещё долго спорили в гостиной. Я объясняла, расчёты показывала, перспективы рисовала. Анри возражал, ссылался на дворянскую честь, боялся осуждения общества. Но я видела: он колеблется. В глубине души он понимает, что альтернативы нет.
Спор прервал неожиданный стук в дверь. Поздний, тревожный. Мадам Бертран заглянула в гостиную.
— Мадемуазель, к нам ещё одни посетители. Говорят, что дело срочное.
— В такое время? — Анри хмурится. — Кто это?
— Трое господ. Представились как представители кредиторов.
Анри бледнеет. Я чувствую, как внутри всё сжимается от предчувствия неприятностей.
— Проводите их сюда.
Через минуту в гостиную входят трое мужчин. Одеты неплохо, но как-то мрачно — темные сюртуки, чёрные шляпы. Лица неприятные, жесткие. Манеры грубые. Один высокий и худой, как жердь, с впалыми щеками. Второй — коренастый, с маленькими глазками и мясистыми губами. Третий — среднего роста, но что-то в нём есть особенно неприятное. Может быть, слишком внимательный взгляд или привычка держать руки так, будто готов схватить что-то или кого-то.
Представились они быстро, фамилии проглотили. Но и без того понятно, кто они такие.
— Где месье де Монклер? — спросил главный — тот, что среднего роста. Голос у него тоже неприятный, хрипловатый.
— Я здесь, — отвечает Анри, но голос у него дрожит.