– Кое-кто из наших, – не удержалась баронесса, – считает Ашара напыщенным самолюбивым… господином.
– Конечно, он самолюбив, – тотчас же ответил Ломов, – но его самолюбие… как бы сказать… оно не вредит другим его качествам. В 1870 году Ашар пошел на войну добровольцем и проявил исключительную храбрость – заметьте, на войне, которая закончилась позорнейшим из поражений [2]. Он, конечно, с виду смахивает на колобка, но это боевой колобок, и так просто он не сдастся. В деле с Уортингтоном контрразведка крупно подставила Ашара, и теперь у него мало возможностей для маневра. Как он может спасти положение – да хотя бы так, как вы сказали. Впрочем…
– Что? – спросила Амалия, от которой не укрылись колебания ее собеседника.
– Боюсь, сударыня, я не обрадуюсь, если Уортингтона обвинят в убийстве, которое он не совершал, да еще в придачу отрубят ему голову, – усмехнулся Сергей Васильевич.
– Думаю, до гильотины дело не дойдет, его просто вышлют.
– Я уж молчу о том, что Ашару надо будет как-то организовать жертву, то есть убивать постороннего человека.
– Ну, Сергей Васильевич, вы же понимаете, что труп, о котором я веду речь, чисто условный. Имеется в виду нечто, что позволит арестовать Уортингтона и отменить дуэль.
– Разумеется, но в реальности вы не можете предъявить серьезных обвинений за украденный кошелек, например. Уортингтона нужно не просто арестовать, а исключить всякую возможность того, что он выйдет из-под стражи в ближайшее время. Значит, преступление должно быть тяжким, и значит, вы правы, говоря об убийстве… Вы дурно на меня влияете, сударыня.
– Простите?
– Я терпеть не могу ни на чем не основанные предположения и всякие «если бы», – сухо промолвил Ломов. – Вот уже битых полчаса мы с вами обсуждаем Уортингтона, Ашара и виконта, которому в недобрый час приспичило отправиться в оперу, где он благополучно проиграл свою жизнь. – Судя по тому, как энергично Сергей Васильевич произнес слово «проиграл», он изначально намеревался сказать нечто куда более резкое, но остался в литературных рамках из уважения к собеседнице. – А ведь на самом деле нам мало что известно о происходящем.
– Позвольте с вами не согласиться, Сергей Васильевич. Мы знаем, что жизнь виконта имеет для Франции большую ценность. Мы знаем, что Ашар так или иначе отвечает за нее… Мы также знаем, что виконт не умеет стрелять, а Уортингтон, напротив, стреляет очень даже хорошо. В этих условиях напрашивается вполне логичный вопрос: что может сделать Ашар, чтобы дуэль не состоялась?
– Очень многое, – отозвался Ломов, и по выражению его лица Амалия поняла, что ее коллега готовится сказать нечто язвительное. – Он может, к примеру, помолиться, чтобы сегодня вечером в полковника ударила молния.
– Сергей Васильевич…
– Ну да, ну да, мы только что обсуждали, как можно устранить Уортингтона или подставить его. Хобсон и Скотт, сударыня, Хобсон и Скотт. – Ломов со значением поднял указательный палец, его правую щеку перекосил легкий нервный тик. – Верьте мне, они сделают все, чтобы полковник добрался до места дуэли целым и невредимым, а коль скоро он явится в Булонский лес, виконту крышка. Вы тут говорили о трупе, о том, что Уортингтона могут обвинить в убийстве и арестовать до дуэли. Все взвесив, я все-таки не вижу, каким образом Ашар провернет это дельце. Убить кого-то – кого? – подбросить тело так, чтобы никто не заметил, а ведь тело – не иголка, перемещать его с места на место вовсе не просто. И мало этого: надо выбрать жертву таким образом, чтобы в виновность Уортингтона поверили, чтобы у него не было шансов оправдаться, чтобы никто не мог подтвердить его алиби… Понимаете, к чему я клоню? Сплошные сложности, сударыня, причем на каждом шагу.
– Хорошо, – сказала Амалия. Она умела уступать, но также умела пользоваться этим, чтобы поставить человека в тупик. – Вы считаете, что Ашар будет сидеть сложа руки?
– А вот тут мы возвращаемся к тому, что на самом деле нам ничего толком не известно, – отозвался Ломов. – Может, на место виконта де Ботранше кто-то метит, и Ашар взялся это место расчистить. Может, Ашар в глубине души мечтает об отставке или переводе на другую работу, и ему плевать, жив виконт или мертв. Может, мы зря грешим на контрразведку и Ашару доложили о цели приезда Уортингтона, но он ничего не сделал, потому что его банально подкупили. Мне ли говорить вам, сударыня, что в нашей работе все может оказаться не таким, как кажется. Нельзя сбрасывать со счетов и такие человеческие качества, как разгильдяйство и лень, из-за которых происходит больше катастроф, чем из-за намеренного вредительства. И даже если предположить, что Ашар честный служака и что он действительно из кожи вон лезет, чтобы предотвратить дуэль, я не вижу, что он может противопоставить Уортингтону.
– Полковник настолько серьезный противник?
– О да. Мы с товарищем имели когда-то несчастье с ним столкнуться, – признался Ломов сквозь зубы, и снова нервный тик перекосил его щеку. – Моего напарника полковник убил, а меня тяжело ранил. Если я расскажу вам, как мне удалось тогда выкарабкаться, вы решите, что я сочиняю. Позже я не пересекался с Уортингтоном, но скажу вам честно: если бы не правило, которое строго-настрого запрещает нам на службе сводить личные счеты, я бы его убил.
Так вот, значит, почему Осетров не хотел привлекать Сергея Васильевича – даже в качестве наблюдателя чужой дуэли.
– Теперь вы понимаете, сударыня, что я не могу быть объективным, – продолжал Ломов, недобро скалясь. – Как, кажется, и вы. У меня возникло впечатление, что вы сочувствуете виконту, потому что он талантлив и потому что он обречен. – Амалия вспыхнула, но ничего не сказала. – А я не хочу, чтобы Ашар или кто-то из его людей прикончил Уортингтона. Я сам убью полковника, когда придет час.
– Если вам повезет. – Амалия все-таки не смогла удержаться от колкости. – Вы же сами говорите, что Уортингтон – опасный противник.
– Да, сударыня. И именно поэтому я не завидую мсье Ашару и уж тем более не завидую виконту де Ботранше. Надеюсь, у него хватило ума написать завещание – по правде говоря, его наследники хоть сейчас могут приступить к дележке имущества.
Разговор с Ломовым оставил у Амалии неприятный осадок. Все было предрешено – гибель виконта, который мог бы совершить еще множество научных открытий, и торжество человека, которого язык не поворачивался назвать иначе, чем злодеем. Амалия достаточно знала о Фелисьене Ашаре и не испытывала к нему ни малейшей симпатии, но сейчас ей больше всего на свете хотелось, чтобы он нашел какой-нибудь выход и сумел одержать верх над Уортингтоном.
Ночью баронесса Корф ненадолго забылась сном. Она проснулась очень рано и сразу же вспомнила, что ей предстоит ехать в Булонский лес, куда ее должен отвезти присланный Осетровым кучер. Воздух был прозрачен и чист, чувствовалось, что день будет ясным. Париж еще спал, его широкие улицы были восхитительно пустынны. Когда коляска ехала по набережной Тюильри, Амалия посмотрела на зеленые воды Сены и подумала, что та будет течь точно так же через час, когда виконта де Ботранше не станет. На сиденье рядом с баронессой лежал бинокль, который она захватила с собой. Из-за того, что Амалия не выспалась, она чувствовала себя не в своей тарелке, и в то же время ее охватила странная апатия. Она ничего не могла поделать и желала лишь, чтобы все поскорее кончилось.
В Булонском лесу ее коляску обогнала карета с гербом на дверцах. Амалия повернула голову и встретила взгляд сидящего в карете молодого человека – темноволосого, в очках и с бакенбардами, которые мало того что выглядели старомодно, но и прибавляли ему добрый десяток лет. Лицо одутловатое и не слишком примечательное, сбоку на шее довольно крупная родинка. Хотя баронесса Корф раньше не встречала виконта де Ботранше, она видела его фото и сразу же узнала сидящего в карете.
«Бедняга! Понимает ли он, что его ждет? Или обманщица-надежда, которая до конца не отпускает свои жертвы, постаралась и тут?..»
Амалия не считала себя сентиментальной, но она жалела виконта, и ее не оставляло ощущение несправедливости того, что должно было вот-вот произойти. Карета виконта скрылась в облаке пыли, а коляска Амалии свернула на перекрестке и, проехав несколько сотен метров, остановилась.
Велев кучеру ждать ее, баронесса Корф взяла бинокль и углубилась в кусты. Она собиралась незаметно подобраться к поляне, на которой должна была состояться дуэль, но не рассчитала время, которое уйдет на дорогу. Проплутав среди деревьев, которые норовили вцепиться своими сучьями в ее шляпку, а узловатыми корнями затрудняли ее движение, Амалия наконец услышала в отдалении голос с характерным английским акцентом: это полковник Уортингтон отказывался от перемирия. Солнце всходило над Булонским лесом, золотя листву. Кто-то из французов – должно быть, секундант – произнес ответные слова, которые унес ветер.
«Наверное, предложил приступить к дуэли, – смутно сообразила Амалия. – Сейчас секунданты напомнят правила, кто-то из них принесет ящик с двумя одинаковыми пистолетами, каждый из противников выберет свой…»
Она двинулась туда, откуда доносились голоса, но тут ее нога угодила в прикрытую прошлогодней листвой ямку, полную грязи и воды. В первое мгновение Амалии показалось, что она подвернула ногу, но оказалось, что баронесса лишь безнадежно загубила свой ботинок и вдобавок испачкалась.
«А, щучья холера! Да что же это такое…»
Выбравшись из ямы, Амалия сделала шаг в сторону и на сей раз увязла второй ногой в соседней яме, которая, само собой, образовалась тут не просто так, а со злокозненным намерением и ждала именно появления моей героини. Тут баронессе некстати пришло в голову, что если она подберется к дуэлянтам слишком близко, то может оказаться на линии огня и схлопотать пулю, и задание, которое дал Осетров, разонравилось ей окончательно.
Грязь чавкнула, отпуская ее ногу. Отойдя на несколько шагов назад, Амалия осмотрелась. В листве деревьев заливались птицы, солнечный луч заглянул в темный уголок чащи и осветил в нем верхушки трав и усеянную крошечными капельками росы паутинку, по которой сновал деловитый паучок. Соображая, как подобраться к дуэлянтам без ущерба для себя, Амалия неожиданно встретилась взглядом с белкой, которая притаилась на стволе дерева. Миг – и белка, махнув хвостом, со скоростью молнии промчалась вверх по стволу и скрылась из глаз.