, что посчитало незначительным, не-политическим, – всё это по-прежнему даёт достаточно места для свободной игры форм-жизней, чтобы однажды политическая монополия показалась вдруг оспоримой. Потому Государству приходится, заигрывая или насильственным путём, окружать всю социальную активность, брать под свой контроль всё человеческое существование целиком. И вот «концепция государства на службе у индивида в добром здравии заменяется концепцией индивида в добром здравии на службе у государства» (Фуко). Во Франции этот переворот обеспечил принятый 9 апреля 1898 года закон «Об ответственности за несчастные случаи, жертвами которых являются рабочие на производстве», и особенно закон от 5 апреля 1910 года об отпусках для рабочих и крестьян, который провозгласил право на жизнь. Веками выступая таким образом в позиции посредника по всем разнородным делам традиционного общества, Государство должно было получить результат, строго противоположный прогнозируемому, и уступить в конце концов собственной невозможности. Желая сосредоточить в своих руках монополию на политику, оно политизировало всё; все аспекты жизни стали политическими, не сами по себе, взятые в единичном порядке, но именно за счёт того, что Государство, занимая позиции внутри них, образовалось в них как партия. Вот как Государство, ведя войну против гражданской войны повсеместно, повсюду породило неприязнь к самому себе.
примечание β: Государство благоденствия, пришедшее на смену либеральному Государству внутри Империи, это продукт массового распространения дисциплин и порядков субъективации собственно либерального Государства. Оно появляется вдруг в тот момент, когда концентрация тех самых дисциплин и порядков – скажем, за счёт всеохватного расширения практик страхования – достигает в «обществе» такого уровня, когда общество уже не отличить от Государства. Люди же социализировались настолько, что само существование отдельной власти, лично государственной, препятствует умиротворению. Блумы теперь не субъекты ни права, ни тем более экономики: они стали тварями имперского общества; вот почему их сперва надо взять на своё попечение как живых существ, чтобы они продолжили потом фиктивно существовать как субъекты права.
Империя, гражданин
Поэтому хотя он [совершенномудрый] и стоит над народом, но народу он не в тягость; хотя он и находится впереди, народ ему не вредит. Поэтому люди с радостью его выдвигают и от него не отворачиваются. Он не борется, благодаря чему он в мире непобедим.
48 История современного Государства – это история его борьбы с собственной невозможностью, то есть разбухания от многочисленных средств, брошенных на её устранение. Империя – принятие этой невозможности, а заодно и её средств. Скажем для точности, что Империя это вывернутое наизнанку либеральное Государство.
примечание α: Таким образом, есть официальная история нового Государства: огромный формально-юридический трактат о суверенитете: централизация, унификация, рационализация. И есть альтернативная история, и это история его невозможности. Тем, кто интересуется генеалогией Государства, следует исследовать именно эту сторону: непрерывно нарастающую массу практик, подлежащих утверждению, новых устройств, подлежащих внедрению, чтобы продлить существование фикции. Словом, исторически Империя начинается не там, где заканчивается современное Государство. Скорее Империя – то, что с определённого момента, скажем года с 1914-го, позволяет поддерживать современное Государство как чистую видимость, как форму без жизни. Нестыковка проявляется не на пути от одного порядка к другому, – она пересекает все эпохи как два параллельных гетерогенных плана, как те две истории, о которых я говорил выше и которые так же параллельны и гетерогенны.
примечание β: Под выворачиванием наизнанку мы имеем в виду единственную возможность выдохшейся системы: развернуться, а затем механически погрузиться в себя же. Внешнее становится Внутренним, а Внутреннее лишается каких-либо пределов. То, что существовало прежде в определяемом месте, теперь стало возможным везде. То, что вывернуто наизнанку, не существует позитивно, концентрированно, но простирается до горизонта, нависая над всем. Это последняя хитрость системы, и тот момент, когда она наиболее уязвима, но одновременно наименее уязвима для атаки. Способ, которым либеральное Государство выворачивает себя наизнанку на имперский манер, можно описать так: либеральное Государство выработало два под-институциональных органа, чтобы контролировать население и держать его на расстоянии, – с одной стороны, полиция в изначальном значении этого термина («Полиция следит за всем, что касается человеческого благополучия […]. Полиция следит за всем живым» Николя Деламар, «Трактат о полиции», 1705), а с другой – Публичность, то есть сфера, доступная всем, вне зависимости от их формы-жизни. Оба эти органа были бы простыми наборами практик и устройств, никак не соотносимыми друг с другом, если бы их действия не сходились во влиянии на общество: один действует как бы на «тела», а другой – как бы на «души». Чтобы обеспечить себя безраздельной властью, достаточно было взять на контроль определение общественного благополучия и поддерживать порядок в Публичности. В этом плане либеральному Государству действительно много не надо. На протяжении всего XVIII и XIX века полиция и Публичность развиваются одновременно и на службе национально-государственных институтов, и вне их границ. Но только с Первой мировой войной они становятся стержнем выворачивания наизнанку либерального Государства в Империю. Тут мы наблюдаем любопытную вещь: налаживая друг с другом связь ради военных целей, при этом действуя в достаточно независимой от национальных Государств манере, эти под-институционные практики порождают два над-институционных полюса Империи: полиция становится Биовластью, а Публичность превращается в Спектакль[28]. Государство не исчезает, но с этого момента становится вторичным по отношению к связке межтерриториальных автономных практик: практик Спектакля и практик Биовласти.
примечание γ: 1914 год – это год краха либеральной гипотезы, воплощённой в «Столетнем мире» после Венского конгресса. И так как в результате большевистского переворота 1917 года каждая нация оказалась расколота надвое мировой классовой борьбой, все иллюзии по поводу межнационального порядка ушли в прошлое. В мировой гражданской войне Государства утрачивают нейтральный статус внутри своих границ. Если и можно ещё уповать на какой-то порядок, то только на над-национальный.
примечание δ: Империя – это принятие не только невозможности современного Государства, но и невозможности империализма. Деколонизация становится важным этапом становления Империи, логически ознаменовавшись почкованием марионеточных Государств. Деколонизация означает: были выработаны новые горизонтальные, под-институционные формы власти, и они работают лучше старых.
46 Суверенитет современного Государства был фиктивным и личным. Имперский суверенитет прагматичен и обезличен. В отличие от современного Государства Империя может по праву назваться демократией, потому что априори не запрещает и не возвышает ни одну форму-жизни.
В связи с чем она обеспечивает синхронное приглушение всех форм; и их свободную приглушённую игру.
примечание α: На обломках средневекового общества современное Государство попыталось заново выстроить единство, опираясь на принцип представительства, обозначающего, что какая-то часть общества может воплощать всё это общество целиком. Слово «воплощать» используется специально, а не за неимением лучшего. Доктрина современного Государства открыто предполагает секуляризацию одной из самых сложных операций в христианской теологии: той, чья догма описана в Никейском символе веры36. Гоббс посвящает ей целый раздел в приложении к «Левиафану». Его теория суверенитета, будучи теорией личного суверенитета, опирается на доктрину, согласно которой Отец, Сын и Святой Дух есть три лица Бога, «как обозначение того, кто исполняет роль собственную или роль другого»37. Это позволяет определить Суверена как актора, действующего от лица тех, кто решил назначить «одного человека или собрание людей, которые явились бы их представителями», да ещё и таким образом, «чтобы каждый человек считал себя доверителем в отношении всего, что носитель общего лица будет делать сам или заставит делать других в целях сохранения общего мира и безопасности, и признал себя ответственным за это» (Левиафан)38. И так же, как икона или изображение Христа в иконофильской никейской теологии обозначает не присутствие Бога, но, напротив, его сущностное отсутствие, ощутимую удалённость от него, невозможность его представления, так и в случае современного Государства личный суверен обозначает лишь то, что «гражданское общество» его фиктивно покинуло. В представлении современного Государства оно – это та часть общества, которая не является частью общества, а потому способна его представлять.
примечание β: Всевозможные буржуазные революции никогда не ставили под угрозу принцип личного суверенитета, в том смысле что ни собрание, ни вождь, избранный прямо или непрямо, не противоречат идее о возможном представительстве тотальности общества, т. е. идее общества как тотальности. Так что переход от Государства абсолютистского к Государству либеральному всего-навсего устранил того (Короля), кто в своё время также устранил средневековый миропорядок, из которого сам вышел и чьим последним живым свидетелем должен был казаться. Его судили как препятствие на им же начатом пути, и смерть его – точка в конце им же написанной фразы. И только принцип