демократии, поднявшийся из недр современного Государства, мог довести его до распада. Идея демократии, предписывающая полное равенство любых форм-жизни, неотделима от имперской идеи. И демократия империалистична в том смысле, что равенство между формами-жизни можно установить лишь негативно, всеми средствами препятствуя тому, чтобы этические различия в своей игре достигли того уровня интенсивности, на котором они приняли бы политический характер. Потому что тогда на гладком общественном поле демократии появятся линии разрывов и островки союзов, нарушится его целостность, а с ней и равенству форм-жизни придёт конец. Вот почему и Империя, и демократия позитивно являются не чем иным, как свободной игрой приглушённых формжизни, наподобие вируса в вакцине. Маркс в одном из немногих своих текстов про Государство, «К критике гегелевской философии права», защищает имперскую перспективу, называемую им «материальное государство» и противопоставляемую «политическому государству», следующим образом:
«Политическая республика есть демократия в пределах абстрактной государственной формы. Поэтому абстрактной государственной формой демократии является республика».
«Политическая жизнь в современном смысле есть схоластицизм народной жизни. Монархия есть законченное выражение этого отчуждения, республика же есть отрицание этого отчуждения внутри его собственной сферы».
«Все государственные формы имеют в демократии свою истину, и что именно поэтому они, поскольку не являются демократией, постольку же и не являются истинными».
«В истинной демократии политическое государство исчезает»39.
примечание γ:Империю можно понять лишь через призму биополитического преображения власти. Империя так же, как и Биовласть, имеет мало общего с позитивным юридическим строительством, установлением нового институционального порядка. Они ближе к впитыванию, втягиванию старой сущности суверенитета. Власть всегда циркулировала в повседневных, привычных, микро физических, материальных и языковых механизмах[29], – она всегда пронизывала жизнь и тела своих подданных. Но Биовласть, и в этом её действительная новизна, такова, что повсюду – одна она. Биовласть уже не встаёт перед лицом «гражданского общества» как суверенная ипостась, как Великий Внешний Субъект, – потому что она уже неотделима от общества. Биовласть говорит только одно: власть соединена с жизнью, а жизнь – с властью. Здесь мы присутствуем при коренном изменении состояния власти с точки зрения её классической формы: при переходе её из твёрдого состояния в газообразное, молекулярное. Можно вывести формулу: Биовласть это СУБЛИМАЦИЯ власти. Империю невозможно осознать без понимания нашей эпохи таким образом. Империя не является и не может быть властью, отделённой от общества: общество такое не поддержит, так же как оно сокрушает своим безразличием последние обломки классической политики. Империя имманентна «обществу», она и есть «общество», ибо оно и является властью.
Кадр из фильма Энди Уорхола «Эмпайр»
50 Позитивно Империя существует только в случае _Х vz кризиса, то есть по-прежнему в негативном, реакционном ключе. И если мы и включены в состав Империи, то только из-за невозможности полностью исключить себя из неё.
примечание α: Имперский принцип всеобщей включённости всегда работает по одному сценарию: нечто, в силу тех или иных причин, демонстрирует свою чуждость Империи или стремится сбежать от неё, покончить с ней. Такое положение дел определяется как кризис, на что Империя отвечает чрезвычайным положением[30]. И только в эти краткие моменты ответных операций ЛЮДИ могут сказать: «Империя существует».
примечание β: Нельзя сказать, что имперское общество стало всеобъемлющей полнотой: то место сюзерена напротив общества так и осталось пустым после вырождения личной власти. Место это, предназначенное для Принца, теперь занимает Ничто, имперский Принцип, который сосредоточивается и материализуется лишь в молнии, разящей тех, кто возжелал быть вне Империи. Вот почему она не имеет правительства и, по сути, императора тоже: потому что при ней есть лишь действия правительства, причём исключительно негативные. Согласно нашему историческому опыту, сильнее всего к этому новому курсу приблизилась Эпоха Террора40. Где «никакого положительного произведения или действия всеобщая свобода создать не может; ей остаётся только негативное действование; она есть лишь фурия исчезновения» (Гегель 941.
примечание γ:Империя функционирует наиболее активно, когда повсюду кризис. Кризис – это стандартный способ существования Империи, подобно тому, как несчастный случай – единственный повод вспомнить о существовании страховой компании. Время Империи – это время чрезвычайных ситуаций и катастроф.
51 Своим появлением Империя не венчает восходящий процесс цивилизации, но возникает в конце направленного в другую сторону процесса распада в надежде затормозить его, а в идеале – остановить. Вот почему Империя – катехон[31]. «“Империя” означает здесь историческую силу, способную сдержать, предотвратить явление антихриста и наступление конца современного эона» (Карл Шмитт, «Номос Земли»)42. Империя воспринимает себя как последний рубеж против вторжения хаоса и действует согласно этой программе-минимум.
52 На первый взгляд, Империя кажется пародией на воспоминания обо всей, ныне застывшей, истории «цивилизации». Но это впечатление не лишено некой интуитивной правдивости: Империя – это действительно последняя остановка цивилизации перед концом её маршрута, последняя фаза агонии, когда все образы из покидающей её жизни проплывают перед ней.
523 После того как либеральное Государство вывернулось наизнанку и стало Империей, из мира, разделённого Законом, ЛЮДИ перешли в поляризованное нормами пространство. Воображаемая партия есть другая сторона этого выворачивания наизнанку.
примечание α: Что значит Воображаемая партия? Что Внешнее проникло внутрь. Выворот наизнанку произошёл тихо, мирно, будто за одну ночь. С виду ничего не поменялось, по крайней мере, ничего существенного. Вот только, проснувшись, ЛЮДИ удивляются, что столько привычных вещей стали вдруг бесполезными; как и всё старое деление, которое перестало действовать и вдруг стало настолько расплывчатым.
В силу остаточного невроза ЛЮДИ ещё пытаются отличать справедливость от несправедливости, здорового от больного, работу от отдыха, преступника от невиновного или обычное от ужасного, но нужно примириться с очевидным: все эти древние оппозиции перестали быть сколь-либо внятными.
При этом их не подавляют, они продолжают существовать, но без каких-либо последствий. Потому что норма не отменила Закон, а только выпотрошила его и определила на службу своим целям, доведя до логического завершения имманентно присущие ему бухгалтерские и управленческие функции. Войдя в зону влияния нормы, Закон сбрасывает пережитки своей трансцендентности и далее действует лишь в качестве некоего чрезвычайного положения, продлеваемого бесконечно.
Чрезвычайное положение – это нормальное состояние Закона.
Больше нигде не видно Внешнего – дикая Природа, классическое Великое Безумие, классическое Великое Преступление или классический Великий Пролетариат, состоящий из рабочих с их реально существующей Партией за Справедливость и Свободу, исчезли из реальности только потому, что сначала потеряли всякую силу пленять воображение, – больше нет никакого Вне, потому что повсюду, в каждой точке биополитической ткани есть нечто Внешнее. Безумие, преступление, пролетариат с пустыми желудками больше не живут в каком-то определённом и известном месте, у них больше нет своего мира вне этого мира, собственного гетто со стенами или без; по мере испарения общества они стали обратимым свойством, безжалостной скрытой предрасположенностью, подозрительной возможностью всякого тела. И эта подозрительность оправдывает продолжение процесса социализации общества, совершенствование всех мельчайших механизмов контроля; не то чтобы Биовласть открыто управляла людьми и всем прочим напрямую, – скорее возможностями и условиями для этих возможностей.
Всё, что выбивается Вовне, то есть всё незаконное, но также нищета или смерть, подвергается реинтеграции в той мере, в которой ЛЮДИ могут этим управлять, что позитивно устраняет эти вещи, давая им снова войти в оборот. Вот почему внутри Биовласти смерть не существует; потому что в обороте лишь убийство. Статистика демонстрирует целую сеть причинно-следственных связей, постоянно держащую живущих в окружении всех тех мертвецов, которых потребовало их выживание (изгои, индонезийские дети, жертвы несчастных случаев на производстве, эфиопы всех возрастов, угасшие звёзды экрана и т. д.). Но смерть стала убийством ещё и в медицинском смысле, с умножением числа этих «трупов с бьющимся сердцем» и «розовых мертвецов», которые давно бы уже скончались, если бы их не сохраняли искусственно как резерв органов для очередной неумелой пересадки, если бы они не хранились, чтобы умереть. Правда в том, что больше нет различимых границ, потому что лиминальность стала глубинным условием всего сущего.
Закон устанавливает деление, проводит разграничения, определяет нарушителей, протоколирует упорядоченный мир, которому сам задаёт форму и протяжённость; Закон назначает, не перестаёт назначать, перечислять всё, что незаконно, сам называет внешнее к себе. Исключение, а точнее, исключение того, на чём он основан – суверенитета, насилия, – и есть его основополагающее действие. Норма, напротив, принципиально игнорирует саму идею основания. У нормы нет памяти, она поддерживает максимально тесную связь с настоящим, делая вид, что уже приобрела имманентный характер. И если Закон заботится о своём облике, чтит суверенитет того, что в него не включено, норма же безглава сама, и радуется, когда ЛЮДИ сносят голову с плеч какому-нибудь суверену. Для нормы нет ничего