…И другие официальные лица
…И другие официальные лица
Ведь это действительно целое колоссальное событие в жизни нашего общества, нашей общей жизни — вот это появление Штирлица. Его невозможно объяснить как-то элементарно, понимаете. То есть ну трудно сказать… Вот Вячеслав Васильевич, поднапрягшись, замечательно изобразил патриотический подвиг советского разведчика, который проник в стан врага. Что-то там совершенно другое было и волновало души людей. Какая-то большая тоска, какая-то вот общенародная тоска — жить в чужом облике. В частности, в облике такого постоянного строителя коммунизма и постоянного строителя какого-то неизвестного, но светлого будущего. Вот это мужество сохранения личности в условиях враждебного окружения. А я хорошо помню, как я действительно всех этих стукачей-комсомольцев воспринимал как враждебное окружение, ну просто враждебное окружение. Меня никогда не привлекало сесть где-нибудь в окошке лет на пять и смотреть перед собой из этого окошка в каком-нибудь галстуке, накрахмаленной рубашке и с комсомольским значком. Хотя я понимал, что это, вероятнее всего, так сказать, выгодно и дает надежды на какие-то неведомые перспективы. Но противно! Не хочется! И вот это вот ласковое ощущение того, что все равно можно остаться человеком в любой одежке, даже в столь отвратительной, как эсэсовский мундир. Вот что-то там такое вот было, что ужасно располагало людей. И что сделало Штирлица очень странным народным героем. Странно, да, как вот там какой-то, допустим, шпион в гитлеровской форме может стать народным героем. А Штирлиц стал народным героем.
Фронт в тылу врага
И очень интересно: у нас же первая, так сказать, реакция на то, что какой-нибудь персонаж стал народным героем, — это появление анекдотов. И такие были очаровательные смешные анекдоты про Штирлица. Очаровательно смешные. И я все пытался их рассказать Вячеславу Васильевичу… Он был человек по природе своей с огромным юмором. Я вам сейчас вот расскажу вещи такие, которые он очень ценил. И вот он никак не включал свой, значит, «аппарат иронии», да, по отношению к Штирлицу, ну не включал, и все. Я ему говорю: «Вячеслав Васильевич, ну, послушайте, какая прелесть, какая вообще чудная, дивная прелесть! Значит, пришел Штирлиц, открыл сейф и вынул из сейфа записку Мюллера. Мюллер кричал и сопротивлялся». Он так на меня смотрел, смотрел… и говорит: «Ты знаешь, я был о тебе значительно лучшего мнения. Неужели это смешно?» Я говорю: «Ну а че, очень смешно. Вытащил записку Мюллера… Тот кричал, сопротивлялся. Очень смешно». Он говорит: «Ну, что еще?» Я говорю: «Ну как, ну выдающиеся вещи есть. Штирлиц писал шифровку в Центр, из окна дуло. Штирлиц закрыл окно, дуло пропало». Я просто умирал, как мне было весело… Ни малейшей улыбки, ничего.
Фронт в тылу врага
Фронт за линией фронта
Фронт без флангов
Поразительные вещи… Как-то у нас вот сложились такие отношения, что он доверял мне совершенно поразительные вещи. И в частности, когда были перерывы на «Булычове», мы сидели, чего-то ели, какие-то сосиски, в павильоне. Он говорит: «Слушай, я тебе привез два портфеля… вот ведь какая интересная штука…». Я говорю: «Какая?» Он говорит: «Мне одна женщина каждый день пишет по огромному письму, начиная с, по-моему, с 52 или 53 года. Каждый день по огромному любовному и человеческому письму. Потому что, как и во всякой любви, так сказать, какой-то период страсти прошел, он перешел в период дружбы, уважения, понимания». И вот она каждый день ему писала исключительной вообще искренности, доверчивости и литературного таланта письма. Он их никому не давал читать, а вот мне он дал прочитать несколько ее писем.
Фронт за линией фронта
И тогда же рассказал невероятно смешную вещь, которая заключалась в том, что ЕГЭ тогда не было, но время от времени Министерство образования тоже как бы показывало, что оно идет в ногу со временем, а не просто, так сказать, отсыпается на старинных гимназических уставных документах. И вот оно тогда ввело такое общесоюзное сочинение. И вот в общесоюзном сочинении все сочинители писали сочинение про экранизацию Бондарчуком романа Льва Николаевича Толстого. И тема была такая: «Какая сцена из Толстого в фильме Бондарчука тебя потрясла больше всего?». И школьники всего Советского Союза писали, какая сцена… И одна девочка написала гениально, ну просто гениально: «Мне так невероятно понравилась сцена, когда Наташа танцует со Штирлицем». Это был просто превосходный итог, комбинированный итог погружения в сознание народа артиста Вячеслава Васильевича Тихонова. Сцена, когда Наташа танцует со Штирлицем.
Вячеслав Васильевич никогда не был ни в малейшей степени конъюнктурщиком. Но всегда был… Как Ельцин говорил, «нам нужно обязательно государство, которое составлено из сдержек и противовесов». Конечно, он был умный человек и никогда в жизни ему бы не пришло в голову говорить о том, какой хороший Сталин и как чудесно то, что он множество миллионов своих противников и просто, так сказать, не имеющих отношения к этому никакого людей, просто взял — из дурного характера и комплекса подозрительности — взял и перестрелял, как он их мучил в лагерях. Никогда в жизни, это вообще невозможно было даже представить, чтобы Вячеслав Васильевич сказал хоть полслова в защиту вот этого политического, так сказать, варварства, которое называлось советская власть. И тем не менее он говорил слова в защиту советской власти. Но говорил их с точки зрения человека, который глубоко уважал советскую власть и то, что в ней следовало нормальному человеку уважать. И в то время, когда модно было быть диссидентом… Я ничего плохого не хочу сказать про диссидентов. Я с глубочайшим уважением отношусь к их подвигу. Потому что это был подвиг диссидентский в те времена. Но Вячеслав Васильевич был системой «сдержек и противовесов» от развала и распада с другой стороны. И с этой другой стороны он всегда говорил, надев галстук и лучший костюм: «Всей своей жизнью я благодарен советской власти». Он не лгал, он говорил про ту власть и про те стороны советской власти, которые позволили сделать из мальчишки-ремесленника, никому не нужного мальчишки-ремесленника, великого властителя дум огромного народа, достойнейшего народа. Это произошло благодаря советской власти. И об этом никогда в жизни Тихонов не стеснялся и не отказывался говорить. Никогда в жизни.
Фронт без флангов
Хотя вещи случались ну невероятно смешные, просто невероятно смешные. Их даже нельзя назвать какими-то вообще ужасными. Ну была дико смешная история с произведением Леонида Ильича Брежнева «Малая Земля». Вот Леонид Ильич в сотрудничестве с каким-то корреспондентом, журналистом из «Комсомольской правды» сочинил вот это сочинение. И за это сочинение Леонид Ильич любил получать награды и общественное признание. Каким-то образом Леониду Ильичу удалось выхлопотать для себя Ленинскую премию. Он получил Ленинскую премию. И вокруг этого все номенклатурные массы делали такую ласковую волну, которая окатывала грудь и плечи нашего тогдашнего руководителя. И кто-то из руководителей кинематографии, по-моему Николай Трофимович Сизов, в разговоре с таким замечательным человеком и режиссером Евгением Семеновичем Матвеевым сказал: «Слушай, Женя, как ты похож на Брежнева. Боже мой, как ты похож на Брежнева!» И Матвеев пришел домой, стал рассматривать себя в зеркало и в ужасе или в счастье, я не знаю как, сказал себе: «Боже, как же я похож на Брежнева». После чего на «Мосфильме» началась великая чертовня. Николай Трофимович Сизов позвонил министру Филиппу Тимофеевичу Ермашу. Министр Ермаш позвонил в Центральный комитет Коммунистической партии. Из Центрального комитета Коммунистической партии сказали: «Валяйте!» А что валять-то? Оказывается, решили «свалять» экранизацию «Малой Земли», экранизацию самого Леонида Ильича Брежнева. В главной роли должен был быть Евгений Семенович Матвеев. Он же был должен и поставить картину. Закрыли, просто отгородили от живой жизни половину «Мосфильма». Там начались мощные подготовительные работы. Там лучшие гримеры подделывали Матвееву там бровки, еще там чего-то. Засняли кинопробы. И наступил момент, когда эти кинопробы нужно было показать Леониду Ильичу и вызвать у него чудесную, оживляющую волну радости, что вот Евгений Семенович Матвеев сыграет Леонида Ильича Брежнева и вся страна увидит, как это было прекрасно — отвоевать Малую Землю у фашистов и как чудесно себя вел полковник Брежнев в исполнении народного артиста Матвеева. Это была сказка. И в ощущении этой сказки поехал к Леониду Ильичу его помощник, который был консультантом по картине. Так говорят, я не был свидетелем, но говорят так: поехал Александров (это мне потом рассказывал Евгений Семенович Матвеев). Поехал Александров. И Александров показал Леониду Ильичу Брежневу пробу «Малой Земли». Тот долго смотрел в зале, потом показал на Матвеева так рукой на экране и говорит: «Это кто?» Настала чудовищная пауза. И кто-то ему говорит из присутствующих на просмотре: «Это вы, Леонид Ильич, в исполнении народного артиста СССР Матвеева». «Это не я, — сказал Леонид Ильич Брежнев. — Это не я. Я себя хорошо помню. Это не я, это другой». Страшная пауза, как в «Ревизоре». Включили свет. И после паузы кто-то спросил, спасая постановку уже, потому что реакция была совершенно неожиданная: «Леонид Ильич, а может быть, есть какой-то актер, которого вы хотели бы видеть в роли себя в „Малой Земле“?» И вдруг Леонид Ильич так слегка порозовел такой трогательнейшей такой алой краской и, потупив глаза в пол, сказал: «Хочу, чтобы был тот, который Штирлиц». Так Вячеслав Васильевич сделался всенародным чтецом «Малой Земли». Разумеется, другой не стал бы этого делать, может быть, даже гордился бы этим до смерти, что он этого не сделал. Вячеслав Васильевич это сделал, потому что Вячеслав Васильевич хорошо понимал, как важна в нашей жизни, в жизни нашего государства, в жизни нашей родины, да, вот та самая система «сдержек и противовесов», о которой говорил Борис Николаевич Ельцин. Который, кстати, умел ее осуществлять, эту систему «сдержек и противовесов».