— Зарежь, а то умру! Да ей же богу, лягу тут и умру!
Штука эта — баран.
Нужен он для твоего десятка овечек на каких-нибудь два-три дня, а держи его весь год!
Не будешь держать — ягнят не будет…
Будешь держать — корми его, ирода, круглый год…
Да еще б ничего — кормить! Нет, ты уследи за ним, чтоб он на шермака чужих овец не покрывал.
Вот в чем закавыка!
Ты держишь барана, а пятьдесят хозяев не держат, на твоего надеются… Пойдешь к ним:
— Здравствуйте!
— Здравствуйте!
— Мой баран в стаде ходит… Так надо бы, чтоб по-хорошему… Ягнята ведь и у вас будут, а кормить мне одному! По тридцати копеек от овцы — тогда пусть ходит…
— Что вы!.. И за что там по тридцати копеек?
— Как за что? За ягнят!
— И так будут!
— Так знайте, что не будет ягнят!
— Да что вы…
Тут и начинается…
"Воспрепятствовать!.."
— Жена, шей барану фартук! Не хотят платить? Что это за народ такой!..
И шьется фартук на барана…
Идет баран утром в стадо, как "чистая горничная". В фартуке…
Шиш у вас будет, а не ягнята!
Приходит баран домой.
Тяжело дышит баран, лоб у него мокрый, рога словно набекрень, фартук на боку, ноги волочит…
Навоздержался… . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Привяжи и не пускай! Не пускай, в хлеву пусть стоит!
Привязали барана…
— Пойди, подкинь барану сена!
А на площади как раз овца заблеяла.
Баран — "прыжки в вышину"! На приз! Ясли по хлеву, как автомобиль, разъезжают!
Хозяйка с сеном, а он ее:
Бац!
Летит хозяйка из хлева, а за ней — сено, за сеном — баран, за бараном — ясли…
Отвяжи, а то убьет!
Цок топором по привязи, и баран, как жеребец, через заборы, через огороды — на площадь!
М-м-ме!. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Зарежь, а то умру! Ей же богу, умру!
Так вот, самое трудное дело в овцеводстве — это держать барана и не пускать его к чужим овцам!
А остальное пустяки!
1925
Перевод С. Радугина.
Ужасы
Газет не читаю по причине перегруженности работой и слабого здоровья.
(Из письма).
Не читаю, знаете… Не читаю… Работы много, а главное, действует как-то нехорошо. Слабею… Придет газета, так до того иногда, знаете, хочется просмотреть, и не могу… Ну не могу и только!
Только примешься — руки дрожат, в жар бросает, на глаза слеза набегает… Посинею весь и брошу…
А то как-то схватил свежий номер, едва развернул и: "Оккупация Рур…" про себя промолвил, а оно меня в правый пах примерно так пальца на два в сторону от пупа как шпиганет! Побледнел весь… Пот с меня так и льется… Жена уж и бутылку с горячей водой на живот и лоб уксусом натерла — не берет… Вертит меня ветряком по дивану… Я и то и се… И что бы вы подумали: аппендицит… Газетный аппендицит. Такая болезнь желудка…
— Не ешьте, — говорит врач, — недели три твердой и слишком горячей пищи.
Вот что было. Только и спасался нежинскими огурцами… Они, знаете, не слишком твердые и не горячие… А то хоть пропадай…
Да что, если вам все рассказать, право, не поверите…
Лег я однажды после обеда отдохнуть (работы ведь уйма — сами, небось, знаете!), взял себе газетку (рискнул-таки!) и развернул… И стало меня ко сну клонить! Да как! Вот уж и на заседание бежать надо, а я сплю. И если бы еще спал, как люди спят… А то что почудилось?! Будто все коммунальные банки соединились в один огромный-огромный. И у здания этого банка будто восемь с половиною ног… И подбегает оно (это здание) ко мне и лезет на меня… Лезет, душит меня и кричит:
— Газета! Газета!
Просыпаюсь, а передо мной жена:
— Газета, — говорит, — вокруг шеи обмоталась, чуть ты не задохнулся!
Боюсь газеты! Не читаю…
1926
Перевод С. Радугина.
Ага, будешь?!
— И не пил и много не наедался — только мисочку затирки и съел, — а такое вот приснилось… Как кричал, как стонал во сне, лучше и не вспоминать…
— А что стряслось, Кондрат Иванович?
— Да такое стряслось, такое приключилось, что как вспомню, так и млею… Под сердцем только — дерг-дерг-дерг, в голове туман, и за притолоку, чтобы не упасть, хватаюсь.
Помолился я богу и лег… в кладовке на кожушке… Недолго и ворочался… И вот, пускай бог простит, снится мне, будто я — моя же Мура, будто я, не про вас будь сказано, корова… А моя Мура вроде не Мура, а будто я — Кондрат Стерня… Идет Мура к хлеву, берет веревку, привязывает меня и ведет поить. А оно — январь, холодно — птица падает…
Иду я к колодцу — реву… Замерз, как березовая почка… Реву.
— Не пои меня холодной водой, не то околею…
А она не понимает. Тычет мордой моей в корыто, а там не вода, а лед…
Напился — реву, потому, чувствую, замерз, совсем замерз…
Ведет она меня в хлев, привязала к яслям, кинула сечку, поддала коленом в живот:
— Ешь, черти бы тебя взяли!
А в хлеву ветер аж гудит!.. Как дунет, так словно в тебя какой-то черт сто иголок воткнул… Топчусь я на месте и:
— А та-та-та! А та-та-та!
А потом как зареву:
— Ой, спасите! Ой, кто в бога верует?!
Идет моя Мура в моем кожушке, в валенках и в кроличьей шапке.
— Чего ревешь?
— Да помилуй, — говорю, — разве можно скотину в таком хлеву в такие лютые морозы держать?! Пропаду! Ей-богу, пропаду!
— А я, — говорит, — пропала? Я три года, чтоб тебя волки съели, мучаюсь в этом хлеву! Три года меня трясет, как в лихорадке! Подумаешь, барыня какая!..
И кнутом — хвать!
— Стой, стерва! Замерзла! А, испачкалась… И-и-и… Косолапая.
И по поджилкам кнутом — хвать!
И матюком меня, маткжом… . . . . . . . . . . . . . . . . .
Глядь, а жена уже и доить меня идет. Хочу сказать:
— Палазя! Это я! Что ты делаешь? Что ты делаешь?
А она уже садится…
Только хотела за сосок ухватиться, я и проснулся.
Так поверите, весь мокрый… И дрожу… Перекрестился.
Да вам только и рассказал… . . . . . . . . . . . . . . . . .
Обмажу на зиму хлев, обложу соломой, приделаю двери… А то, будь оно неладно, чуть было не спятил. . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ага?!
1924
Перевод Е. Весенина.
"Сельская юстиция"
Авторитет народного суда на селе громаднейший… Обращаются к нему и старые, и малые, и средние… Обращаются так, что эти два человека, которые постоянно в суде сидят, судья и секретарь, плавают в "жалобах", "заявлениях" и "прошениях"…
Бегают их глаза едва ли не по всем статьям уголовного, и семейного, и процессуального кодексов, и судят они ежедневно с утра до вечера, а в перерыв говорят:
— Хотя бы перекусить чего-нибудь, что ли? Пообедаем, вероятно, уже вечером!..
Это советский суд. Заведенный, установленный, законный и действующий на основании революционных кодексов…
Но есть еще в селе "кодексы", существующие до сих пор, хотя начала свои они берут от тех пор, когда был разодран от мотни до горла святой благоверный и великий князь Игорь.
Одним словом, "кодексы" эти очень давние, но их еще в селах придерживаются, и хоть не большую, но некоторую роль в сельской юстиции эти "кодексы" играют.
Главнейшим параграфом "семейного права" являются дела "гречишные"… Дела о том, что называется "скакать в гречку". Литературно этого понимать не следует… Это вовсе не значит, что идет-идет человек, увидит гречиху, разгонится и — прыг!..
Это совершенно не то.
Гречка в данном случае — символ…
Вот, к примеру, что значит гречка:
— Поведу это коней в ночное!..
— А может, дома останешься?
— Нет, поведу — нужно, чтобы напаслись!
— Ой, Иван!.. Хватит тебе этих коней водить! "Кобылу" пасешь, трясця [1] тебе и твоей кобыле!
— Ну-у… Пошла-поехала!..
Вот здесь уже пахнет "гречкой"… Тут уже заинтересованная половина тенью за Иваном крадется, так как учуяла, что кони пасутся в лесу, а Иван в "гречке"…
Изловить, разумеется, несложно…
"Гречка" с мужской стороны карается: Ивану "трясця" во все его печенки и разные слова специфического значения… "Гречке" — на ворота деготь и окна вдребезги… Если это не помогает, тогда "волосяной суд". Распускаются у "гречки" волосы, впутывается в те волосы правая рука, и производится вихрь с криком:
— А-а-а-а!
"Гречка" со стороны женской карается смертным боем.
В последнее время это утихает, так как:
— В женотдел пойду, харцызяка ты нерукотворный!..
Главнейшие статьи "уголовного кодекса" суть: конокрадство, копнокрадство, рыбокрадство, овцекрадство, курокрадство, бакалеекрадство, садокрадство и вообще крадство…
_Конокрадство_ карается смертным боем. Характерная особенность этой кары в том, что она налагается коллективом, гуртом, скопом:
— Бей и ты!
— Не хочу!
— Бей, а то и тебе то же самое будет. Отвечать, так всем…
И бей, значит.
Заканчивается кара в большинстве случаев "высшей мерой социальной защиты":
— На свалку!
Помехой этой статье служит милиция: не дает бить…
_Копнокрадство_ (красть копны)…
Обвиняемый стоит:
— Да я!.. Да я!..
— Клади, ирод!
— Да я… Да я…
— Клади, говорю, копны на воз!
Обвиняемый накладывает на воз копенки.
— Сложил?.. Давай гнет!.. Ложись наверху!..
И прочно притягивается гнетом обвиняемый… Аж косточки пищат…
— Гей!.. Езжай, идол!
_Рыбокрадство_ (вытрясти верши)…
Обвиняемый стоит.
— Раздевайся!
— Да я…
— Раздевайся! Ныряй десять раз подряд!
Ныряет…
— Одевайся! Домой!
Эта кара употребляется ранней весной, когда ледоход…
В теплое время кара другая: кара веслом или вершами.
_Овцекрадство_. Обвиняемый одевается в невыделанные овечьи шкуры и под оркестр из ведер, чугунов и прочих "духовых инструментов" на рысях проводится по селу.