округе семейства.
И, несмотря на все заверения Кента, она сомневалась, что он когда-нибудь ее любил. Да, он желал ее, неотступно преследовал, отпугивая большинство молодых людей, проявлявших к ней интерес. Хотел жениться на ней, обладать ею, властвовать над ней, но никогда не любил. А когда понял, что, даже будучи его женой, она так и не станет полностью принадлежать ему, вожделение к ней постепенно перешло в ненависть.
Лейн стояла над кроватью Уилла и наблюдала, как он дышит, почти так же она стояла над его колыбелькой и пристально смотрела, как его маленькая грудь вздымается и опускается в успокоительном ритме. С первой секунды, как взяла на руки, она любила его и знала, что сделает все возможное — заплатит любую цену, — чтобы он всегда был безмятежным, благополучным, счастливым, Ни разу за четырнадцать лет она не смотрела на Уилла, не вспоминая при этом о Джонни Маке.
«О, вы были искусны, леди, — сказал ей Кент. — Убедили меня, что Уилл — мой ребенок. Но мне следовало б понять. Догадаться. Я видел, как ты обходилась с ним, как обожала его. Ты никогда не питала бы таких чувств к моему ребенку. Господи, всякий раз, глядя на Уилла, ты думала о Джонни Маке, разве не так?»
Лейн убрала черный как смоль локон со лба Уилла.
— Господи, не дай ему вспомнить, что произошло в тот день, когда погиб Кент, — прошептала она.
— Пусть эти воспоминания останутся навсегда погребенными. Даже если мне придется всю жизнь провести в тюрьме, пусть будет так. Только позаботься об Уилле. Все, кроме его судьбы, не важно.
Кладбище было темным и тихим. Лунный свет лился на большой, искусно высеченный памятник и свежую заваленную цветами могилу. Джон Кент Грэхем. Единственный сын у матери. Но не единственный у отца.
Умный. Красивый. Обаятельный. Человек, которого любили, лелеяли, желали. Мир лежал у его ног, словно дар богов. И он разбазарил этот дар, словно бессмысленный пустяк. Он брал все и ничего не давал.
Темная фигура опустилась на колени, рука в перчатке погладила надгробный камень. Красивый, но холодный.
В точности такой, каким был Кент.
Кент, умевший очаровывать и соблазнять, умевший использовать людей и не позволявший использовать себя. Кент, обладавший всем, чего может пожелать человек, и слишком глупый, чтобы это ценить.
— Ты был жалким сукиным сыном! И прекрасно, что ты мертв. Слышишь? Прекрасно, что ты мертв!
Фигура поднялась с земли и огляделась, не наносит ли еще кто ночной визит любимому покойнику.
Все будет хорошо, пока Уилл не вспомнит, что произошло в тот день. Если память вернется к нему, придется заняться им тем или иным образом. Может, к всеобщему благу, мальчику повезет, и он никогда не сможет припомнить обстоятельств убийства своего отца.
Отца Уилла. Ха! Никто, прежде всего Кент, не подозревал, что Уилл — сын другого человека. И не просто другого, а незаконнорожденный отпрыск Джонни Мака Кэхилла.
Что испытывал Кент, осознав, что ребенок, которого он воспитывал, как собственного, мальчик, носящий его фамилию и обращающийся к нему «папа», в действительности сын самого ненавистного ему человека?
Ирония судьбы. Поэтическая справедливость. Что посеешь, то и пожнешь.
Интересно, Джонни Мак, черная душа которого наверняка горит в аду, приветствовал Кента, когда тот появился? Улыбнулся своей треклятой обаятельной улыбкой и посмеялся последним над Кентом?
В ночной тишине раздался негромкий, приглушенный смешок. Одинокая фигура плюнула на могилу Кента Грэхема, повернулась и зашагала к кованым воротам.
Глава 2
Моника Робинсон глубоко вздохнула, быстро провела рукой по коротким каштановым волосам и вошла в зал, заполненный цветом хьюстонского общества. Остановила проходившего официанта, взяла с серебряного подноса бокал шампанского и отпила глоток. Великолепное. Ей нравился вкус шампанского. Особенно дорогого. Отпив еще, она немного подержала вино во рту, прежде чем проглотить.
Моника стала оглядывать громадный зал, ища своего любовника. Жаль, они оба так заняты, что редко приезжают на приемы вместе. Но она ничего не стала менять в своей жизни, разве что… «Нет, об этом забудь. После развода Эрик предпочел жить с Гербертом, а не с тобой, и тут ничего не поделаешь».
Не считая того, что ее тринадцатилетний сын жил в Далласе вместе с отцом, жизнь Моники была безупречной. Безупречной по ее меркам. Она уже второй год являлась лучшим агентом по продаже в фирме «Фэрфилд риэлти». Жила в роскошной квартире, разъезжала в новеньком «лексусе», друзьями ее были блестящие, остроумные люди, занимающие высокое положение в обществе, а любовником — один из самых богатых бизнесменов в Техасе.
Где же, черт возьми, Джонни Мак? Вряд ли он мог опоздать на благотворительный прием, где могли быть собраны сотни тысяч долларов для его любимого детища — ранчо судьи Харвуда Брауна. Моника полагала, что такой богач, как Джонни Мак, может позволить себе быть филантропом. Но иногда задумывалась, не объясняется ли его щедрость как добротой, так и желанием успокоить нечистую совесть. Разумеется, она не знала, в чем может быть повинен Джонни Мак, они редко разговаривали о прошлом — его или ее. Однако интуиция подсказывала ей, что такой человек не мог прожить тридцать шесть лет на свете, не совершив каких-то непростительных грехов.
Моника увидела его в толпе. Как всегда, вокруг Джонни Мака сборище женщин. Этот чертов мужчина прямо-таки источает сексуальность. Стоит ему войти в помещение, и все женщины в радиусе ста футов вспыхивают от страсти. Ей ли не знать. Она сама из таких женщин. Упаси Бог, если он начнет воздействовать на кого-то из дам своей улыбкой. В его дерзкой усмешке есть что-то смертоносное.
При росте шесть футов четыре дюйма Джонни Мак был легко заметен в людных местах.
Приближаясь к нему, Моника допила шампанское, поставила пустой бокал и торопливо поговорила с несколькими знакомыми. Чем ближе она подходила к нему, тем сильнее давали себя знать инстинкты. Они уже больше недели не спали вместе, и она была такой возбужденной, что готова была утащить его в ближайший чулан.
Когда Моника постепенно приблизилась к нему, он небрежно обнял ее и представил женщинам, натянутые улыбки которых едва скрывали зависть.
— Моника, ты ведь помнишь Чарлин Макнэр? Джонни Мак одарил улыбкой особу с лошадиной физиономией, наследницу нефтяного магната, одну из основных содержательниц ранчо.
— Рада видеть вас снова, миссис Макнэр. Ваш муж здесь?
Улыбка Чарлин слегка увяла.
— Денни куда-то уехал.
Джонни Мак легонько повернул Монику к двум другим женщинам:
— А эти очаровательные дамы — Флоренс Барр и ее дочь Эшли. В ближайшие выходные они хотят нанести визит на ранчо судьи Харвуда Брауна.
Моника, почтительно пожимая руку обеим, заметила поразительное сходство между матерью и дочерью — румяными, тучными, в платьях от кутюрье.
— Ранчо и ведущаяся там работа произведут на вас огромное впечатление. Все ребята, живущие на ранчо, брошены семьями и обществом.
Моника знала эту речь наизусть. Она много раз слышала, как Джонни Мак произносил ее на всевозможных мероприятиях.
— Нам просто не терпится, — ответила Эшли, но не отвела взгляда от Джонни Мака.
— Ждем вас утром в субботу часам к десяти. — Флоренс похлопал Кэхилла по плечу. — То, что вы лично устроите нам экскурсию, будет весьма существенно.
Моника облегченно вздохнула, когда десять минут спустя они с Джонни Маком смогли покинуть зануд-благотворительниц и направиться к столу с едой.
— Господи, как я проголодалась, — сказала Моника. — Сегодня пришлось обойтись без обеда. Я показывала дом Райта одной супружеской паре, это заняло у меня больше двух часов, потом вынуждена была мчаться через весь город показывать пентхаус на крыше «Дейли тауэрс».
Она наложила себе на тарелку всевозможных деликатесов.
— Может, уйдем с этого сборища пораньше и пойдем ко мне? — прошептал Джонни Мак ей на ухо.
— А сможешь?
— По моим подсчетам, я уже выжал сегодня из этой публики около двухсот тысяч.
— Да, судя по тому, как миссис Барр с дочерью смотрели на тебя, они рассчитывают не только на экскурсию по ранчо.
— Ну и цинична же ты.
Джонни Мак поднес ко рту креветку.
— Я думала, цинизм — одна из моих черт, которые тебя нравятся.
— Мне многое нравится у тебя, Моника.
— А мне у тебя, — ответила она.
— Видимо, потому мы до сих пор вместе, не так ли?
— Да, и по нашей общей нелюбви к долговременным обязательствам.
— Доедай, и пойдем отсюда. — Он съел еще несколько креветок, потом подался вперед и негромко сказал: — Встретимся у парадной двери через десять минут. Только что появился Малколм Уинтерс. Пока ты ублажаешь желудок, я немного поговорю с ним о делах.
Дела. Дела. Дела. Джонни Мак, казалось, жил ради того, чтобы заниматься делами. По слухам, этот человек был мультимиллионером, способным превращать в золото все, к чему прикасался. Любая сделка с его участием считалась совершенно надежной. Помимо занятий благотворительностью, в которых ранчо судьи Харвуда Брауна отводилось особое место, он отрывался от дел, лишь когда устраивал себе редкие выходные и уезжал на ранчо в горы. Ее Джонни Мак ни разу не приглашал поехать с ним. И насколько ей было известно, никаких других женщин.
Любовниками они стали около года назад, ночи проводили то у нее в квартире, то у него, два раза уезжали вместе на несколько дней. Полгода назад в Новый Орлеан, в прошлом месяце на Ямайку. Она знала, какой кофе любит Джонни Мак, кто его враги и кто друзья в Хьюстоне, знала, какую сторону кровати он предпочитает, и слепо доверяла ему. Но не знала ничего о его прошлом — кроме того, что было известно всем. Он был нищим парнем и пятнадцать лет назад, когда только приехал в Хьюстон, угодил в неприятную историю. Добрый старый судья Харвуд Браун взял Джонни Мака под крылышко и спас от преступной жизни. Отправил молодого человека в колледж и лично внушил, что значит быть достойным человеком.