— Ну-с, юноша, — потер руки хитрец. — Осматривайся, располагайся. Я потом еще… Попозже загляну.
— С-стоять! — глухим и свистящим, быть может — даже чуждым Мидгарду — голосом прошелестел я. На сканди, естественно. Потому что истинный рус и должен говорить с зачарованным народцем на языке рун и соленого ветра. Так говорить, словно бы удар секирой, или гул в натянутых снастях. Так, как брызги крови шлепают по умбонам щитов, или как ревет пламя, пожирающее жилища врагов. Дома, в своих горах, в усадьбе, живущие в потаенных нишах древнего строения, ниссе[8] леденели от ужаса, стоило мне так заговорить.
Сработало и с этим. Было у меня подозрение, что этот… хозяйчик мужского общежития, не совсем человек. Если конечно его в сопливом детстве не роняли в чан с чародейским составом каким-нибудь.
— Йоль ушел, веттир[9] остались, — обещанием смерти прошелестел я застывшему уже практически на пороге существу. — Знаешь, кто я?!
Существо прищурилось, потом все его тело как-то ужалось, стало еще меньше, еще боле непохоже на человеческое. Одни крупные мохнатые уши, которых прежде видно не было, чего стоили!
— Да-да, господин, — захлебываясь словами, на самой грани членораздельности, пролепетал «маленький братец». — Ошибся. Попутал. Не признал…
— У меня тут список, — достал я бумагу, под которой красовалась моя подпись. Вот уж не думал, что пригодится на что-то путное. — Будем проверять. Как тебя тут называют? Комендант?
— Не-не-надо проверять, — и вовсе огорчился тот. — Исправлю. В один миг все будет, господин. И даже лучше. Уж для Вас-то, поди, расстараюсь…
— Ты, наверняка, и живешь где-то здесь? — продолжал нагнетать я, намекая на то, что ниссе обычно очень привязаны к гнездам. В сказаниях часто встречается описание того, каким именно образом изгоняют провинившихся местечковых духов. И начинают процесс герои прошлых эпох всегда именно с уничтожения жилищ.
— Не-не-ненадо, — простонало существо, и даже прикрыл голову ладошками. Словно бы это могло его спасти. — Не-нее-надо.
— Я сейчас выхожу за вещами, — рычал я, вымещая на беззащитную тварь все обиды свалившиеся за день. Все бестолковости, прикрытые толстым слоем воображаемых традиций. Грубость и равнодушие сотрудников лицея, защищенных непробиваемым щитом обычаев. Кто-то должен был за это заплатить, и вот этот «кто-то» нашелся. — А когда вернусь, здесь нахожу чистоту и уют… И потом… Всегда чисто, одежда всегда в полном порядке. Иначе…
— Не-не-надо иначе, — дрожал ниссе.
— Иначе я иду тебя искать, — подвел я итог. По-другому они не понимают. Жалость почитают за слабость, и уважают только силу.
Это ради них в древности снимали с лодей головы драконов. Не ради людей. С людьми можно договориться, убежать или убить, если достичь соглашения не получилось. Твари понимали только язык силы. Только так. И деревянные морские змеи, по каким-то, одним тварям ведомым, причинам, вызывали у местных духов прямо-таки приступы бешенства. Грязь в котле с кашей, оступиться и упасть в самый неподходящий момент, залетевшая в рот муха в момент произнесения заклинания. Веттир гадили пришельцам без устали и с какой-то изощренной изобретательностью. Можно найти гнездо такого вот — домового — духа. Или выжечь лежбище духа лесного. Но нельзя воевать с каждым кустом или корягой.
Если конечно ты не Летов.
Опекуна, успевшего подъехать к дверям общежития и начавшего выгружать поклажу, нашел будучи в прекрасном расположении духа.
— Успел познакомиться с соседом? — первым делом поинтересовался Варгов, когда багажник был заперт, и я взялся за ручку громоздкого чемодана. И, верно от неожиданности и удивления, я уже открыл было рот, чтоб спросить: откуда тот мог узнать о буквально только что состоявшемся разговоре с «соседушкой», но не успел произнести и слова. Подполковник сам себе ответил. — А, ну да. Время еще раннее. Сосед наверняка еще на уроках. Или в клубе.
Начинались ранние зимние сумерки. День склонялся к вечеру, и по логике вещей, младшеклассник, коему не повезло оказаться моим соседом, и про существование которого я совершенно забыл, должен был быть уже у себя в комнате. Просто… Просто мне не было до него никакого дела.
Повезло, что нужный этаж был вторым. А не пятым, например. Проклятые чемоданы были словно свинцом залиты, а не аккуратно уложенными тряпками. Пока дотащил все четыре по очереди, взмок второй за сегодня раз.
— А ничего у тебя тут. Уютненько, — похвалил Варгов расстаравшегося на славу коменданта.
И я был с ним полностью согласен. Небольшая, наверное — три на четыре, комнатка разительно преобразилась. Мебели существенно прибавилось, и сама она выглядела новенькой, никем ни разу не пользованной. Да чего уж там, она и запах имела такой характерный: картон и свежее дерево.
Кровать была аккуратно заправлена. У двери лежал синтетический коврик с какой-то глупенькой надписью на латинском, а на подоконнике — горшок с неведомым комнатным растением. Ни о какой грязи по углам не могло быть и речи. Все сияло.
— Признаться, думал придется серьезно пообщаться с местным начальником, — покачал головой подполковник интендантской службы. — А они молодцы. Порядок знают.
Я неопределенно пожал плечами.
— Что-то же должно было быть сегодня хорошим, — уныло выговорил я.
— Понимаю, — невесть чего понял Варгов. — Нелегко оторваться от всего привычного, и вырваться в Большой Мир. Да?
— Вроде того, — не стал спорить я. Но и рассказывать почти незнакомому человеку о том, с какой жадностью рассматривал картинки этого его «Большого Мира» в сети, как торопился, рвался навстречу чему-то новому, тоже не хотел. Дядькой мой опекун оказался вроде бы неплохим. Плохо воспитанным, много о себе мнящим и любящим покомандовать? Да. Но плохим? Нет.
Только — чужим. И место в ближнем круге Олеф Бодружич Варгов, подполковник интендантской службы Берхольмского гарнизона, пока не заслужил.
— Здесь твоя мама тебе пирожков приготовила, — слегка смутившись, поставил он на стол картонную коробку, которую нес на вытянутых руках, пока я корячился с последним чемоданом. — Перекусить.
— Спасибо, — вяло выдохнул я, устраиваясь в кресле у стола. Жаль, что Варгов не умеет читать мысли. Узнал бы несколько новых способов по применению этих пирожков.
— Чем думаешь заняться?
— Душ, столовая, немного сети и спать. Завтра трудный день, — не стал скрывать своих планов.
— Добавь туда еще посещение куратора, — серьезно посоветовал опекун. — Лучше это сделать сегодня. Он обязан завтра представить тебя классу, а до этого должен будет составить о тебе свое какое-то представление.
— Вот как? Не знал.
— Да уж…
Пару минут посидели молча. Как на похоронах. Когда надо бы о чем-то говорить, но все темы кажутся неуместными.
— Ну, я, пожалуй, поеду, — хлопнул себя по коленям подполковник. — Дела еще, знаешь ли.
— Хорошо, — снова ноль эмоций. — Рад был познакомиться лично.
— Да-да. Мне тоже, — покивал опекун, которого я видел второй раз в жизни. — Поеду.
И уже у двери, словно решившись, остановился и выдал:
— Не держи обиды на свою маму. Ладно? Она славная женщина, и пытается забыть… Понимаешь? Твой отец, при всем моем к нему уважении, был… тяжелым человеком.
— Был? — вскинул я брови. — Вам что-то о нем известно?
— Нет-нет, — взмахнул руками тот. — Не более остальных. Не более…
— Жаль, — искренне огорчился я и даже попробовал улыбнуться. Получился какой-то волчий оскал. Еще зарычать не хватало.
— Все, — отрезал сам себе пути отступления Варгов. — Уехал. Нужно чего будет — звони. Приятно оставаться и успехов в учебе.
Кивнул. И подумал о том, что такие вот, общепринятые словоформы — они настоящее спасение для людей, не знающих как поддержать разговор ни о чем. Для чужих друг другу. Для тех, с кем молчать неуютно.
— Сурово, — пропищал кто-то сзади, когда Варгов уже вышел, и я захлопнул за ним дверь в общий на две спальни коридор. — Прости, у тебя дверь была приоткрыта, а слышимость здесь ого-го.
— Буду иметь в виду, — хмыкнул я. С уходом опекуна настроение начало понемногу ползти вверх. — Здравствуй, неведомый сосед.
— Это, как неведома зверушка, что ли?
— Ну почему зверушка? — сделал вид, словно удивился я. И заглянул мальчишке за спину. — Хвоста нет. Значит — соседушка[10].
— Я человек, — обиделся малыш.
Нужно было признать, на ниссе парнишка совсем не походил. Да, маленький. Ну, так, а чего еще ждать от мальчишки десяти или одиннадцати лет? Опять же, представители дивного народца в большинстве своем вид имеют маленьких, сухоньких, часто даже сутулых старичков. А этот щекастый карапуз. Да еще и в очках, чего у волшебных существ быть не могло.
— У людей есть имена. У тебя есть?
— Добружко я, Утячич, — с готовностью улыбнулся сосед. Старший класс начальной ступени. А ты?
— Антон Летов, — тоже чуточку растянул губы я.
— Я тебя раньше у нас не видел, — тут же, решив, что на этом приличия соблюдены, затарахтел малыш. — Перевелся?
— Дома учился. Теперь вот пришлось поступить, чтоб экзамены сдать на аттестат.
— Дома? Болел что ли?
— Вроде того, Добружко. Вроде того.
— Ну, выздоровел, и Слава Богам, — звонко, так что по ушам резануло, засмеялся парнишка. — Выздоровел же? Да?
— Да-да, выздоровел, — чуточку поморщился я. — Ты шумный? В смысле, ругаться будем, если ты не будешь спать давать?
— Не, не шумный. Чтоб шуметь, одного человека мало. А ко мне никто не ходит.
— Чего так? Друзей нету, что ли?
— Есть, друзья, — с вызовом бросил сосед. — Как без друзей жить? Мы в клубе шумим. Я в клуб шуметь хожу. Там не запрещают.
— Хорошо, — сказал, чтоб что-то сказать, я. — Ну, будь здоров, Добружко Утячич. Мне еще вещи по полкам разложить нужно. И к куратору сходить.