Лицей гарантировал полную безопасность учащимся. Как личную, так и всего принадлежащего детям имущества. Краеугольный камень. Основополагающий принцип. Веский довод для сомневающихся родителей. Известие о краже, да еще столь наглой, напоказ, если и не испортит репутацию Первого Сибирского Лицея, но, несомненно нанесет существенный ей урон.
— Ближе к делу, — намек он прекрасно понял. Но, понятное дело, прогибаться перед шестнадцатилетним недорослем на глазах у подчиненных не мог себе позволить. А мне вдруг пришла в голову мысль, что именно сотруднику стражи было бы проще всего вломиться в мою комнату. Судите сами: все въезды и выезды с территории Лицея под контролем. Периметр так плотно завешан камерами видеонаблюдения, что и воронам Одина не пробраться незамеченными. Перемещения учащихся и преподавателей в неурочное время наверняка привлечет повышенный интерес. А вот спешащий по своим, малопонятным, делам стражник никакого подозрения не вызовет.
Чем не версия? Тот же Ормссон, наверняка, проживает не в кампусе учебного заведения. Обычный горожанин, каких только в Берхольме больше миллиона. Семья, соседи, друзья. Кто-то попросил о небольшой услуге… Может такое быть? Да, легко! Может и не Ормссон конкретно, но кто-нибудь из двух сотен здоровых лбов, протирающих штаны на многочисленных постах охраны — более чем вероятно.
И что, в таком случае, предпримет начальник? Станет искать злодея? А если найдет, станет ли поднимать шум? «Выметать сор из избы» — как говорят славяне. Очень сомневаюсь.
Мне же, для показательной порки, был необходим конкретный персонаж. Очень желательно — реально виновный в злодеянии. И для, так сказать, подталкивания местной службы безопасности к действию, у меня были нужные аргументы.
— Кража, — развел я руками. — Забежал на минутку, а тут это.
— Зачем? — зацепился Ормссон. — Забежал — с какой целью? Почему не на уроках?
— Одежду для занятий гимнастикой забыл, — поморщился я, изображая досаду.
— Ясно, — покладисто согласился главный стражник. — Увидел следы присутствия чужого человека. Уверен, что это именно кража? Может ли так случиться, что это просто нисси проказничают? У нас, знаешь ли, бывает с новичками. Натворит такой чего нипопадя, обидит кого-нибудь из дивного народца, они и возьмутся безобразничать.
— Нет, — хмыкнул я, получив подтверждение собственным мыслям. — Это кража.
— Что-то пропало? — быстро спросил начальник, и они, все трое, уставились на мое лицо. Пытались, должно быть, разглядеть признаки лжи.
— В кошельке были деньги, — я дернул плечом, обозначив неуверенность. — Не много. Двести или триста ногат.
— Десять или пятнадцать гривен?
— Что-то около того, — кивнул я. И не солгал ни единым словом. В старом, потертом кошельке действительно была примерно такая сумма. Все мои накопления. Все мое богатство, собранное за несколько лет. Попав в Берхольм, я обратил купюры в цифры на счету. Добавил их к тем средствам, что смогли выкроить старцы для моей поездки в Большой Мир. Карточку же, как и прочие особенно для меня ценные вещи, всегда носил с собой. — Но там были именно ногаты. Мелкими купюрами.
Мог заявить о пропаже и значительно большей суммы. Старики-воспитатели расщедрились на десять тысяч гривен. Учитывая общий годовой бюджет поместья — не превышающий, кстати, сорока тысяч — так и вовсе. Тоже, наверное, не один год копили. Жаль только, что кажущийся роскошным, в нашей глухомани, подарок, здесь, в городе обернулся жалкой подачкой. Ничуть не сомневаюсь, что мой официальный опекун, подполковник Варгов, в год получал жалованием как бы ни в два раза больше.
Однако же, в моем кошельке таких денег никогда не бывало, а откровенно лгать не в моих правилах. Кроме того — а если ко мне в комнату влез какой-нибудь собрат-ученик? Горсть ногат мелкими номиналами у него еще может быть, а вот тысячи гривен — уже вряд ли. Но даже этой горсти будет мне довольно, чтоб поставить неудачника в подчиненное положение. А уж как применить неудачника я обязательно придумаю. Главное — найти.
— На этом все? — несколько раздраженно выдохнул начальник стражи. — Больше ничего не пропало?
— Нет, вроде бы.
— Вроде — нет, — фыркнул он. — Надеюсь, сохранить следы ты догадался?
— Ваш сарказм неуместен, — включил я аристократа. На сканди. С ярко выраженным акцентом коренного жителя скандинавской части империи. Датским, если еще точнее. Признаюсь — озорничал. Причем, даже не был уверен, способен ли Ормссон различить такие нюансы произношения слов второго государственного языка страны.
— Не смею вас больше задерживать, юноша, — отчетливо выговаривая окончания, так же на сканди, прорычал начальник. — Вы, кажется, торопились на урок гимнастики? Кто, кстати, у вас наставником?
— Аполлон Рашидович Иоаллиадис, — сверившись с расписанием, отрапортовал я. Боги! Наша империя столь огромна, столь богата на народы и племена, что только Рим в эпоху расцвета мог бы с ней поспорить. Но и там такого безумного сочетания в именах не нашлось бы. Латиняне до сих пор трогательно относятся к чистоте крови. Да чего уж там — таких расистов, как они, еще поискать нужно.
— Я сообщу ему о причине вашего опоздания, — пообещал главный стражник Лицея и отвернулся к своим людям, заканчивая разговор. Мне же оставалось только торопливо закончить переодевание и бежать в гимнастические залы.
Аполлон Рашидович оказался здоровенным — на две головы меня выше и вдвое шире — как тролль, густо поросшим жгуче-черным волосом, человечищем. Эллины, или как они теперь предпочитают себя называть — ромеи, насколько мне было известно, по большей части — блондины. Но этому, от Эллады достался только классический нос и фамилия. Что, в общем-то, и следовало ожидать.
— Отличное начало, новичок, — баритоном, что должен сводить с ума впечатлительных дамочек, выговорил Иоаллиадис. И кивнул, сам с собой соглашаясь. — Опоздание на первое же занятие — дебют достойный разгильдяя.
Я пожал плечами. Не стану же я оправдываться! Прямых оскорблений этот потомок многих народов искусно избегал, а всю глубину его заблуждений, как я надеялся, ему объяснит начальник лицейской стражи.
— Я смотрю, — снова кивок, — ты не особенно разговорчив. Не соизволишь ли представиться? Или и это я должен сделать за тебя?
Не заметил, чтоб этот притворяющийся учителем бугай вообще что-то успел за меня сделать, но и уточнять не стал. Моей задачей, напомню, было поменьше привлекать к себе внимание. А я и так уже несколько выбивался из образа обычного провинциального школьника.
— Антон Летов, — назвал я свое имя.
— Позволено ли мне будет узнать, какими видами спорта ты интересуешься? — не отставал Аполлон Рашидович. Класс, растянувшись в неряшливое кольцо, продолжал неспешно бежать вдоль стен зала, вялыми взмахами рук изображая разминку. И я прямо-таки видел, как поворачиваются уши тех моих одноклассников, кому доводилось пробегать мимо нас с учителем.
— Гребля… Фехтование, — поморщившись, выбрал я, наконец.
— Интересный набор, — кивнул и вскинул густые брови неправильный грек. — Кто был чемпионом всеимперских игр по фехтованию в прошлом году?
— Понятия не имею, — честно признался я. — И по гребле на лодках — тоже не ведаю.
— И в чем же выражается, в таком случае, твой интерес?
— Я… гм… в некотором роде — практик. Не теоретик. Смотреть, как это делают другие, мне не особенно интересно.
— Практик, — сто пятидесятый раз кивнул учитель. — Бежал? То есть, разминка тебе не требуется? Прошу к турнику. Посмотрим на подтягивания практика.
И гаркнул во всю мощь своей бочкоподобной груди:
— Класс, стой. Парни строятся у турника. Девушки — дыхательные упражнения.
Кольцо бегущей молодежи сломалось. Одноклассники, изображая крайнюю степень усталости и успевая на ходу разговаривать, поползли к указанным преподавателем гимнастики местам. Девчонки еще заинтересованно постреливали в мою сторону глазами. Парни же, резонно подозревая, что не одному мне отдуваться на стальной перекладине, явно счастливыми не выглядели.
— Эм… Учитель? — позвал я Иоаллиадис, добравшись до турника.
— Не «учитель»! — деланно вспылил полуромей. И принялся трясти головой на каждое свое слово, словно голубь, танцующий для голубки. — Наставник. На худой конец — ментор. Me intelligis?
— Ita, Mentoris[11], — улыбнулся я. Уж чем-чем, а языками меня трудно напугать. В дополнение к славянскому, который повадились теперь называть русским, я свободно говорил, читал и писал на тюркском, латинском и сканди, включая dansk tunga — языке данов Ютландии.
— Вы не сказали — сколько раз мне нужно совершить упражнение.
— Вы не на торгу, юноша. Раз уж объявили себя практиком, любопытно будет взглянуть, на какое количество подтягиваний вас хватит. Однако будет печально, если их не наберется и дюжины. Для вас печально. Ибо в этом случае положительной оценки вам, господин практик, не видать, как своих ушей.
— Bene, Mentoris, — согласился я. Тем более что в его требованиях не было ничего запредельного. Легкая разминка для того, кто часами может двигать взад-вперед тяжеленное весло древней ладьи.
Легко подпрыгнул, и повис на перекладине. Троллья отрыжка! Специально же выбирал майку с длинными рукавами, и не подумал, что они могут и не помочь в таких вот случаях. Ну и конечно рукава задрались, открыв взорам чужих краешек татуировок — рунных цепей обвивающих предплечья. И еще запахи. Резкий запах пота, прелого наполнителя в гимнастических матах и зависти моих одноклассников. Взгляды чуть ли не буквально кнутами исполосовали мои руки и спину. Очень, я вам скажу, неприятное ощущение.
Тело действовало само. Вверх-вниз. Согнуть руки, разогнуть. Оставалось только считать. Слишком мало — не получить нужную оценку. Много — чрезмерно выделиться и раскрыть часть своих возможностей, что совершенно неприемлемо. Тринадцать. Хорошее число. Тринадцать месяцев в старом годовом круге. Тринадцать лучших воинов у подножия трона Отца в небесных чертогах Вальхаллы. Тринадцать двойных шагов в той ладье, веслом которой я греб на нашем озере.