— Вызвали? — дрогнувшим голосом откликнулся Данилевский, но тут же собрался, вспыхнул тысячью ободрений: — Повышать спешат! Никак иначе! Конечно, поезжайте, милый мой. Никаких сомнений, повышать спешат!
— А таблетки?..
Записочка с точным названием таблеток, выписанным аккуратным почерком Данилевского, лежала в кошельке. Кто назначил их и когда, Тим не знал, но бегал за ними исправно, дважды в месяц, не без стеснения запуская руку в шкатулку, где собиралась небогатая профессорская пенсия.
— А что таблетки? Уж протяну. Не думайте обо мне даже.
Голос Григория Михайловича тускнел, но тон оставался бодрым.
— Я завтра приеду, — пообещал Тим. — Днем буду у вас.
— С хорошими новостями, дружочек! Приезжайте с хорошими новостями! — и нажал отбой.
До метро Тим шел, с силой наступая на плиточные ребра. Детская примета уже сработала, и бояться ее теперь смысла не было.
…Зуев встретил его у лифта, что само по себе выглядело совсем уж невозможным. Стоял себе, прислонившись к выкрашенной в беж стене, крупные ладони прятал в карманы брюк, по правой штанине расползлось неопрятное кофейное пятно. Его Тим первым и увидел, вцепился взглядом в блеклые очертания пролитого на дорогую шерсть кофе и закостенел в двух шагах от ее обладателя.
— Приехал, — утвердительно кивнул Зуев и оторвался всем своим литым массивом от стены. — Пойдем подышим, дело есть.
Пришлось выходить на лестницу, подниматься половину пролета и ждать, пока Зуев отопрет дверь личным ключом. Выходить на запасной балкончик было строжайше запрещено, но правила пишутся не для всех. Зуев выбрался наружу, похлопал себя по карманам, нашел пачку и тут же закурил.
— Будешь?
Тим замотал головой. От сигаретного дыма его тут же начинало подташнивать, голова становилась тяжелой, а мысли вытягивались, становились такими же неповоротливыми, как в часы бессонья. Не будь перед ним начальник, может, он бы и попросил не курить, но Зуев не спрашивал. Крепкая и короткая сигарета смотрелась продолжением его крепких и коротких пальцев. Он зажал ее между желтоватых зубов, нагнулся к зажигалке. Тим поглядывал на него с интересом. Зуева, который обычно сидел в стеклянном кубе посреди редакции, и представить было сложно таким — курящим на ветру и прямо здесь решающим что-то в своей квадратной голове.
— Тетерина знаешь? — спросил он, затягиваясь.
Смутно знакомая фамилия вспыхнула в памяти, но тут же померкла. Опять не в теме.
— Нет.
Зуев выдохнул дым, стряхнул пепел .
— Ну как нет-то? Знаешь. Михаил Тетерин. Бестселлер-мейкер, блядь. Пидорок этот. Понял?
Слова он цедил, не разжимая зубов, сигарета подрагивала в такт каждому. Думай-думай, взмолился про себя Тим, вспоминай. Давай. Михаил. Тетерин. Продающийся автор. Пи-до-рок. Ну? Последнее определение лучше пропустить мимо. От него мерзко попахивало. Пауза затянулась. Зуев затушил сигарету о металлическое ограждение и сбросил окурок вниз. Десять этажей стеклянного роскошества. Сколько-то метров тотального снобства.
— Михаэль Шифман, — медленно произнес Зуев и развернулся к Тиму лицом.
Носорожьи глазки вцепились смертельной хваткой. Соображать стало еще трудней. Тим судорожно сглотнул.
— Переводной?
— Если бы. Свой. Вспомнил?
Картинка наконец сложилась. Тетерин. Не человек, а ворох одежды. Узкие джинсы, рубашки навыпуск из-под свитера, шарфы внезапных оттенков, дорогущее пальто в сочетании с истоптанными кроссовками. Шестьдесят тысяч тиража. Семь допов. Острый парфюм с пугающим шлейфом. После него кто-то обязательно открывал окно. Запах творчества, шутил Зуев и просил кофе, чтобы этот самый запах перебить. Пустота, выданная за гениальность. Ширпотреб, проданный по цене антиквариата. Золотая антилопа. Этот пидорок.
— Вспомнил, — кивнул Тим и застегнул верхнюю пуговицу на куртке.
Ветер дул прямо в лицо. Внизу он еще пах прелой листвой, здесь же вся холодная его память бушевала будущей слякотью и снежной кашей, приправленной реагентами. Хотелось вернуться в тепло.
— Не пишет, с-с-сука. — Зуев опустил тяжелую ладонь на ограждение и сжал его так, что побелели костяшки волосатых пальцев. — У нас подвешено на него усраться сколько. А он нос воротит. Демиург сраный. Не дави, говорит. Я пишу, говорит. А у меня план горит.
План и правда горел. Всегда. Тим, далекий от перипетий общения с авторами, пропускал ядовитый шепоток сплетен мимо ушей. Мало ли кто кого подвел, мало ли у кого какой кризис.
— Будешь его подгонять, — без особого перехода решил Зуев и хлопнул ладонью, подводя итог. — Срок вам до середины октября. Выбьешь из него, что там есть уже. Поредачишь, чтобы читаемо было, пока он дописывает. К «нонфику» книга должна выйти. Головой отвечаешь, понял?
В Зуеве клокотало столько злости, что у Тима перехватило горло. Он пробормотал что-то невнятное, закивал поспешно, не думая толком, чего будет стоить ему эта работа. Согласен. На все согласен. Только отпустите. Дайте вернуться в тепло. Дайте передохнуть. Зуев смотрел в упор, маленькие глазки покраснели от натуги. Он злился. Кипел невымещенной яростью. Еще чуть, и начал бы рыть землю под ногами, выискивать цель.
— Номер у Анны Михалны возьмешь. Чтобы завтра приступили к работе. Отчитываться будешь лично передо мной.
Еще два кивка.
— Чего стоишь? — Зуев вытряхнул из пачки очередную сигарету. — Иди давай. И Самохину мне найди, где она там? Пусть сюда идет.
Тим нащупал ручку двери, повернул, дернул на себя, потом вспомнил, что нужно толкать, замешкался, забился. Дверь поддалась с третьего раза. Зуев так и не обернулся. Липкий от тревоги, Тим заглянул в офис. В редакции повисла напряженная тишина.
— Анна Михайловна … — Шепот вышел сдавленным.
Щуплая старушка оторвалась от бумажек. Ее тонкая шея в складках обвисшей кожи вытянулась, как флагшток.
— А Нина где? Самохина Нина.
Анна Михайловна пожевала сухонькие губы, поправила очки, даже воротничок, и тот дернула, чтобы острые углы легли ровно.
— То и дело в дамскую комнату бегает, — наконец ответила она и посмотрела осуждающе, будто Тим в этом виноват. — Плачет.
Тишина стала совсем уж неподъемной. Идти через всю редакцию, искать Самохину и добивать ее вызовом к начальству не хотелось.
— Передайте, пожалуйста, что ее вызывает Зуев, — попросил Тим, старательно игнорируя внезапную враждебность. — Он на балконе.
— Передам, — пожала плечиками Анна Михайловна и тут же вернулась к работе.
— Мне бы еще номер, — вспомнил Тим, — Михаила Тетерина.
Старушка вспыхнула, даже слеповатые глаза блеснули угрозой. Высохшие пальцы опустились к визитнице и запорхали там, выудили нужную бумажку. Технического прогресса в мире Анны Михайловны так и не случилось.
— Спасибо. — Тим наклонился поближе и вбил записанный прилежным почерком постаревшей отличницы номер в телефон. — Вы не знаете, что с Самохиной случилось? Зуев злой как черт…
— Вы уж сами разбирайтесь, — процедила Анна Михайловна и еще раз дернула себя за уголки рубашки. — Я в ваши дела не лезу. Мне они ни к чему. У меня своих дел по-гор-ло.
Сумасшедший дом. Какой же это сумасшедший дом. Все кругом психи. И Тетерин этот. Не было печали. И на тебе. Тим выскочил из офиса и забарабанил по кнопке лифта. Тот шумно дернулся в глубине шахты и пополз. Ползти он мог долго. Хватит времени на один короткий деловой звонок. Неприятное делай сразу, неча кота за хвост тянуть, говорила бабушка. Тим привык ее слушаться.
Терпения хватило на два гудка. К третьему Тим решил перезвонить позже, но на том конце щелкнуло:
— Да?
— Михаил?
Связь сбивалась, добавляла металлический треск. Лифт остановился на третьем, замер, пополз дальше.
— Да.
— Это ваш редактор, меня только что назначил Зуев, Константин Дмитриевич. Вы же в курсе?
— Да.
Надо же, какой разговорчивый.
— Когда и где вам будет удобно встретиться?
Лифт уже преодолел половину пути, а Тетерин все молчал.
— Михаил, вы тут?
— Да. — И снова трескучая тишина.
— Нам нужно встретиться. Лучше завтра. Вы свободны?
— Да.
— Отлично, где вам удобнее?
Ответь он «да», Тим бы захохотал и бросил трубку. Но лифт замер на седьмом, а Тетерин прокашлялся и заговорил.
— «Проспект Мира», давайте там. У выхода с кольца. В два.
Лифт со скрежетом остановился и распахнул двери.
— Договорились. — Тим хотел сказать что-то еще, но в трубке опять щелкнуло, и звонок оборвался.
Только на первом этаже Тим понял, что завтра в два рассчитывал сидеть напротив Данилевского, пить чай и уговаривать старика записаться к врачу.
Глава вторая. Нет холодной, одна горячая
Я
Ненавижу телефоны. Мудацкие коробки, подключенные ко всеобщему коммутатору. Алюминиевые чудища, что не дают нам покоя, лишают права на тишину и тайну. Только вдуматься — каждое, самое малое, самое бессмысленное слово транслируется в безвоздушное ничто, ловится спутником, пережевывается им, сплевывается обратно и только потом достигает адресата.
— Михаил? — поскрипывает на том конце, и я ощущаю, как раскалилось холодом мое имя, пролетев через вакуум небытия.
— Да, — соглашаюсь, предчувствуя, что ничего хорошего мне не светит.
Номер неизвестен. Голос противен. Я сижу на скользком табурете, голым коленом упираюсь в ножку стола. На тарелке передо мной остывают макароны с маленькими тефтельками, покрывается жирной корочкой томатная жижа. Катюша смотрит на меня через стол. На бежевом плюше ее халата засохло бурое пятно, я знаю, что это подлива брызнула со сковороды — чуть не обожглась, представляешь, Миш? Так спешила, а ты все не ехал, не шел, ничего я не начинаю, молчу-молчу, ешь давай. Пятно пахнет жиром и протухшей кухонной тряпкой, весь мир мой так пахнет, но я все думаю, что это не подлива, что это кровь. Думаю, пугаюсь, представляю, пугаюсь еще сильней. Засовываю в себя переваренные макароны, трамбую их раскисшим в подливе фаршем. Обычный вечер в нашем доме, ничего такого. И тут звонок.