А потом случилось то, что случилось. Одиннадцатиклассник упал. Некрасиво так, глупо, унизительно. Он не сразу сумел подняться, скользя ногами по упаковочной фольге попавшего под ноги букета. Когда же он все-таки встал во весь свой высокий рост, его щегольский костюм стал серым от пыли. Юля зажмурилась, чтобы не смотреть на его позор, и заткнула уши, чтобы не слышать, как отвратительно заржал их класс. Нет, Юлины одноклассники вовсе не были гадами. Просто каждый из них находился на пределе своих душевных возможностей. В конце школьной жизни они остались без любимых учителей, без родного здания школы. Они, семнадцатилетние, чувствовали себя на этой линейке в роли первачков-несмышленышей. 11-й «В» уже знал, что получил в свое владение кабинет труда девочек. Это они-то, без пяти минут взрослые люди, должны теперь проводить свои классные часы и вечеринки возле двух газовых плит, среди кастрюль и рядов швейных машинок. В классные дамы им, соответственно, определили учительницу девчачьего труда Нину Никитишну Никишину, расплывшуюся толстуху с сожженными перекисью волосами, которые не хотели укладываться в прическу даже первого сентября и торчали во все стороны неопрятными патлами. Пацаны тотчас окрестили классную – Ниникишей. Потом решили, что кликуха слишком длинна, и сократили ее до Кикиши.
Стоя на линейке, 11-й «В» стыдился торчащих патл Кикиши, ее мощного зада, обтянутого узкой трикотажной юбкой фиолетового цвета, могучего бюста, на котором с трудом сходился куцый рябенький пиджачок. Ребятам было неприятно, что на торжественной линейке им отвели место прямо напротив помойных бачков. Нет, помойка была вполне чистой и пристойной, но все же являлась именно помойкой. Каждый ученик 11-го «В» чувствовал себя нелюбимым приемышем, который взят в большую дружную семью из жалости и теперь вынужден будет донашивать за другими детьми обноски в виде кабинета труда девочек и никому не нужной Кикиши.
Когда позорно рухнул на асфальт школьного двора блестящий красавец в дымчато-зеленоватом костюме, новых Кикишиных подопечных прорвало. Это был дикий нервный смех, коллективная истерия, которую возможно было прекратить только таким образом, каким это догадалась сделать Кикиша. Она со всего маху залепила пощечину рядом с ней стоящему Генке Бармакову. Бармаков как-то особо заливисто всхохотнул и замолк, потирая окрасившуюся в густо-свекольный цвет щеку. Щелчок по Генкиной физиономии был настолько звонок, что пробил брешь в общем ржании, и оно начало скудеть, редеть, затихать, пока наконец не сошло на нет.
В кабинете труда за длинными столами, предназначенными для раскройки тканей, 11-й «В» сидел уже с самыми угрюмыми лицами. Никто не улыбнулся даже развеселому колобку, который был ловко состряпан из разноцветных лоскутков и в другое время вызвал бы бурю восторгов хитроватым выражением всезнающей мордуленции. Он совершенно напрасно покачивался перед лицами хмурых одиннадцатиклассников, свисая на витом золоченом шнуре с одного из потолочных плафонов.
– Как вы могли? – проклекотала Кикиша, и щеки ее толстого лица еще более раздулись, отчего она стала похожа на очеловеченного мультяшного хомяка.
– А чё мы такого сделали? – криво усмехаясь, спросил все еще малиновощекий Бармаков. Он, разумеется, знал, что именно они сделали и что ответит ему на сей счет Кикиша. Он подал голос просто так, чтобы училка знала: они ни за что не сдадутся, они объявят войну ее дурацкой школе, которая сажает выпускников чуть ли не на газовые плиты и выдает в классные дамы толстощекое пугало. Какой толк от трудовицы в свете необходимости получения хороших аттестатов? Кому ее «труд» нужен? Девчонкам? Да когда у них по «труду» были отметки ниже пятаков? Да и будет ли у них «труд» в этом году? Выпускникам в классные дамы нужны литераторши или математички! А потому и этой нелепой Кикише будет объявлена тотальная война. Они с пацанами уже все это обсудили вчера вечерком.
Конечно, Юля Дергач не могла следить за ходом мыслей Бармакова, да и не стала бы этого делать, если бы и могла. У нее от собственных мыслей шла кругом голова. Молодой человек из «А», конечно же, слышал конское ржание их класса. А если даже не понял, откуда оно раздавалось, одноклассники наверняка ему уже очень доходчиво все разъяснили. В таких обстоятельствах подружиться с этим... кажется... Олегом... возможности не представляется никакой.
Юля не слушала ни Кикишу, ни Бармакова, ни других одноклассников, голоса которых друг за другом вливались в общую перебранку. Она еле дождалась звонка и сразу ушла домой, решив прогулять первую в этом году географию. Хоть она и экономическая, а все-таки всего лишь география... Не тригонометрия поди...
Дома Юля занемогла. Ей хотелось отыскать этого Олега, чтобы объяснить: их смех на самом деле его практически не касался. Его падение было той случайной искрой, из которой разгорается пламя. Они, 11-й «В», были огорчены и обижены, а тут как раз такой пассаж... Этот смех... он вырвался у кого-то одного из Юлиных одноклассников неожиданно, а потом... расползся, как зараза...
Юлины невеселые размышления прервал телефонный звонок. Девушка нехотя сняла трубку.
– На нашем месте в 21.00! – весело пророкотал Юра Максимов, с которым Юля встречалась с прошлого года почти каждый день. Его тон не допускал никаких возражений, но Юля все же возразила:
– Что-то голова болит, Юр...
– Так пройдет! – не огорчился Максимов. – На свежем-то воздухе!
– Нет... не пройдет... я знаю. Лягу спать пораньше. Ты уж прости, – пробубнила Юля, шмякнула трубку на аппарат и выдернула шнур из розетки. Она знала, что встречаться с Юрой больше не будет. Никогда. Даже если Олег не удостоит ее своим вниманием...
Глава 2В предложенных обстоятельствах
На следующий день Юля, что называется, проглядела все глаза, но Олега Дунаевского в школе так и не обнаружила.
– Вот мне интересно, кого ты весь день выискиваешь? – спросила Юлю ее задушевная подруга Маша Галкина, которую все звали просто Маняшкой. – Если Максимова, так он весь день треплется с Кузовковой у кабинета ОБЖ в нише за стендом «Как вести себя в экстремальной ситуации». Я бы такого терпеть не стала, пошла бы и треснула Кузовкову или Максимова этим самым стендом. Он на стойках еле держится. Я видела. Хочешь, пойдем, сорвем его в четыре руки и дербалызнем прямо по этой наглой парочке.
– Пусть себе треплются, – равнодушно отозвалась Юля.
– Вот так номер! – Маняшка в удивлении вскинула красиво выщипанные бровки. – Вы что, поссорились?
– Ничего мы не ссорились...
– А чего же тогда...
– А ничего...
– Да, содержательный разговор у нас с тобой получается, – рассердилась Маняшка и пальцами с длиннющими ногтями развернула к себе лицо подруги, расцарапав ей при этом щеку: – А ну, колись, Юльша, в чем дело!
Юля сморщилась, потерла разом набухшую царапину и сказала:
– Вот как-нибудь отстригу тебе эти пыточные орудия...
– Юль, хочешь, сама остригу под самый корень, только скажи, что случилось. Вижу же, что ты сама не своя.
– Понимаешь, Мань, я что-то не вижу в школе того парня... ну который вчера на линейке... упал, в общем...
– Так он, говорят, руку сломал.
– Да ну?! – Юлино лицо так выразительно побелело, что Маняшка, произведя в уме нехитрые расчеты, выдала:
– Значит, из-за этого неустойчивого плейбоя ты подарила Юрку Максимова Светке Кузовковой? Ты что, влюбилась в этого Дунаевского?
– А он Дунаевский? Откуда ты знаешь?
– Да его вся эта дрянная школа знает! Первый парень на их деревне. Говорят, девчонки толпами дежурят под его окнами, о попорченной ручонке регулярно справляются и передачки с глазированными сырками носят! Хочешь пополнить их ряды?
– Н-нет... Не знаю... хочу...
– Так, значит, да?! – Маняшка облизнула яркие губки и задумчиво произнесла: – Ну... он, конечно, неплох, такой импозантный... но после этого падения... Нет... как-то глупо, несолидно, унизительно. Вот представь, идешь ты с ним по школьному коридору, а все вспоминают, как он завалился...
– А те, которые с глазированными сырками, выходит, не вспоминают?
– Выходит, что нет...
– Вот и я не буду!
– То есть Юрик – побоку?
– Побоку.
– О-о-о-ой! – протянула Маняшка. – Ты, значит, его этим «обрадовала» и он тебе назло с Кузовковой...
– Я ничего ему не говорила, – хмуро отозвалась Юля.
– Значит, сам допер! Слушай, ведь у вас все так хорошо было! «Ю» в квадрате: Юля-Юра... Чего тебе неймется! Подумаешь, какой-то Дунаевский! Мало ли еще тебе встретится в жизни дунаевских! Что ж, из-за каждого нового красавчика старых друзей бросать?
– Мань, я сама себя не узнаю. Я тоже думала, что с Юркой у нас все хорошо, лучше всех... А оказалось...
– И как же оказалось?
– Оказалось, что бывает по-другому...
– Это как же?
– Я пока не могу объяснить, Маня. Только я готова этому Олегу и сырки носить, и руку бинтовать, и еще что-нибудь...
– То есть любовь с первого взгляда.
– Возможно...
– А если он в тебя не влюбится, тогда что? У него, имей в виду, выбор огромный.
– Не знаю, что тогда буду делать... не знаю...
– Это наше место! – грубо прервала разговор подруг темноволосая красавица в дико короткой юбке и своим подносом сдвинула поднос Маняшки так, что ей пришлось его подхватить обеими руками, чтобы он не грохнулся на пол. При этом фаянсовый бокал с зеленым утенком на боку упал. Тонкая струйка жидковатого школьного чая мгновенно обогнула тарелку и полилась прямехонько на новые бело-голубые кроссовки Галкиной. Громко взвизгнув, Маняшка раскорячила ноги, чтобы спасти кроссовки, и... поднос таки рухнул на пол.
Все это произошло настолько быстро, что Юля успела только выскочить из-за стола, но помочь подруге уже не смогла.
– Зачем ты это сделала?! – спросила она девушку с красивой темно-каштановой гривой, которой происшедшее, похоже, доставило массу удовольствия.
– Девки! Чего творите-то! – К столу подбежала румяная грузная тетка в белом халате и кружевной наколке на круто завитых седых волосах.