Нашли сокровище наши геологи. На целые километры пробурили они толщу гор. Их поиски продолжались несколько лет.
Кто они были, первооткрыватели? Вчерашние студенты. Может, ты десятки раз встречалась с ними на ленинградских улицах. Ведь многие из них были выпускниками Горного института. Насмешливые, влюбленные в шахматы и книги. Главной их чертой было умение терпеть и не ныть.
Буровые снаряды извлекали из глубины земли круглые каменные столбики, иногда зеленовато-серые, иногда черно-зернистые или с белыми прожилками. Добытые образцы изучали в полевых лабораториях, рассматривали в микроскопы, пробовали на излом, взвешивали, нумеровали, бережно укладывали на складах в специальные продолговатые ящики. Так в библиотеке ставят на полку новую книгу. И каждый керн — образец — был книгой, помогавшей разгадать великую тайну недр.
В конце концов эта тайна была разгадана.
Но не думай, что все уже сделано.
Чтобы добраться до сокровища, нужно снять миллионы и миллионы кубометров пустой породы — наносы ледников, валуны, окатанную гальку, песок и глину.
Рудное тело, изгибаясь, уходит под дно озера. Толща воды прикрывает доступ к драгоценной жиле.
Придется менять географию. Инженеры разработали проект: прорыть канал и спустить по искусственному руслу воду из этого озера в другое, лежащее ниже.
Менять географию — менять пейзаж. Раздвинутся сопки, осушатся болота, будет воздвигнут гигантский амфитеатр рудника, где инженерный расчет, рабочая сноровка и мощь механизмов позволят добывать руду бесперебойно, открытым способом. Вырастет обогатительная фабрика с ее сложно взаимодействующими цехами, сотнями умных машин. Для горняков построят фотарий — загорятся искусственные солнца, возмещая в долгие месяцы полярной зимы нехватку живительных лучей.
Там, где теперь только «203-й километр», бараки, валуны и палатки, будет воздвигнут город.
И так же, как ровесники твоего отца в глубине Хибинской тундры, в том пункте, где отмечался знаком «19-й километр», построили знаменитый ныне город Кировск, так и здесь, на 203-м километре, поднимется город с теплыми, золотистыми окнами красивых и уютных домов, с театрами и стадионами, школами и парками. И над ним будут летать серебряные птицы, металл для которых выплавят из руды Комсомольского рудника.
Мечтай об этом, Юля, мечтай!.. Это сильная, светлая мечта. И пусть мечта защитит тебя от всех невзгод и опасностей, мой юный друг.
Глава третьяИЮНЬСКИЙ СНЕГ
Игорь Савич почему-то смутился, увидев Юлю. Он отпустил усики, и в первую минуту она даже не узнала его. Только когда услышала: «Юль, ты? Сильно-о-о!» — сомнений не осталось. Ну конечно, это он, в той же белой, с выцветшим синим воротником майке, в которой прыгал у волейбольной сетки на школьном дворе. Майка стала уже ему тесна — парень раздался в плечах, возмужал.
Дорожную спутницу Юли — врача Антонину Петровну — встретили приветливо. Для нее была уже приготовлена небольшая комнатка в бараке. А с Юлей заведующий ЖКО (жилищно-коммунальным отделом) не стал и разговаривать. «Пойдите к начальнику, напишите заявление, объясните причину, почему отстали от эшелона».
Она пошла…
В тесной конторе Северостроя пол был затоптан сапогами рабочих. В коридоре толпились каменщики, плотники, штукатуры.
Юля прислонилась к стене. В глаза бросилась надпись, нацарапанная на фанере:
«Маялись без работы 10 июня 1956 года. Бригада 11 человек. Ленинград — Металлический».
Дальше над окошечком кассы было выведено химическим карандашом:
«Сегодня денег не будет».
И какой-то юморист, вспомнивший знаменитую надпись времен гражданской войны, приписал сбоку размашисто:
«Касса закрыта — все ушли на фронт».
К начальнику строительства Одинцову пускали по два человека.
Юля оказалась одной из последних в очереди.
Наконец ее впустили в большой, холодноватый, почти пустой кабинет. Она вошла вслед за молодой работницей с бетонного узла; глаза у той припухшие, в кулаке зажаты брезентовые рукавицы.
— Аванс не выдали, это по какому праву? — сварливо начала работница. — Я и так уже двести рублей задолжала.
Показалось, что работница ошиблась и обращается не по адресу: сидевший за столом человек никак не был похож на начальника большой стройки. На нем заурядное драповое пальтецо, брюки заправлены в сапоги. На вешалке в углу висит серая кепочка. В кабинете никаких чертежей, схем или пультов с мигающими лампочками.
Начальник разговаривал по полевому телефону. Старая деревянная коробка телефона стояла рядом с графином, наполненным рыжим чаем. Лицо у начальника было самое обыкновенное, ничем не примечательное, изо рта вылетали клубочки пара. Голос негромкий, с хрипотцой. («Батманов был совсем не такой», — подумала Юля, вспоминая роман «Далеко от Москвы».)
— Возьмите и сделайте подсыпочку… Подождите, — обернулся он к работнице, — видите, разговариваю… Пусть растаскивают по трассе трубы. Своими, своими людьми обходитесь. И так не загружены. Утром был у тебя, видел. Кирпич, доски — все разбросано. Известь рассыпана, машины по извести ходят. Что-то ты слишком добрый, Прохор Семеныч.
Требует от кого-то, чтобы тот был злым. И сам, видно, недобрый, ох, недобрый. Вот по этому аппарату разговаривал он с офицером-пограничником: «Мы ее из списка вычеркнули, не нужно нам таких».
Положив трубку, Одинцов разыскал на столе бумажку:
— Прогуляли три дня: пятое, шестое, седьмое.
— Я на бетонном работать не буду.
— Пятое, шестое, седьмое июня, — скучным голосом повторил Одинцов. — Сколько недодано раствора за эти дни?
— Через силу выполнять не могу.
— Другие выполняют. А вы хотите не работать и получать?
— Товарищ начальник, в конторе свободное место учетчицы.
— Скажите, почему прогуляли?
— Не выходила по личным причинам! — резко сказала девушка. — Сейчас объяснять не буду. Не хотите в контору, пошлите в столовую.
— Знаете, что я вам скажу? Ленинградский комсомол допустил большую ошибку, послав вас сюда.
— Так не хотите давать аванса?
— Идите на работу. — Одинцов снова взял трубку зазвонившего телефона. — Время рабочее.
— Издевайтесь, издевайтесь… Я в Москву напишу! Министру!.. — выкрикнула работница, закрыла лицо рукавицей и выскочила из кабинета.
«Бездушный», — отметила про себя Юля.
Одинцов снова вел долгий и малопонятный разговор по телефону.
— Давайте, что у вас? — Он взял заявление.
Юля внутренне ощетинилась, готовясь «хладнокровно, с выдержкой» (так советовала Антонина Петровна) объяснить, почему задержалась в Ленинграде. Но объяснений не понадобилось. Начальник только поинтересовался, получала ли она деньги у представителя треста.
— Я на свои приехала.
Он потер лоб, седые виски и, точно вспоминая о чем-то, спросил, остались ли у нее деньги.
— Обедать есть на что? Ну хорошо.
Юлю направили на второй стройучасток к прорабу Прохору Семеновичу Лойко.
Игорь дожидался ее возле конторы.
— Ну как?
— Оформили.
— Молодец. Я, между прочим, был уверен, что ты приедешь.
Он объяснил, что второй стройучасток — это строительство жилых домов будущего города, самая боевая сейчас работа. Бригада, где он с первых дней находится, копает ямы под фундаменты.
— Меня уже и в комсомольский комитет выбрали, — добавил Игорь. — Ты скорее включайся!
Юлю определили в бригаду подсобниц. Жили подсобницы со своей бригадиршей Асей Егоровой в палатке с печкой (это было преимущество, потому что на все палатки печек не хватило). Давали им разные задания: то доски складывать, то убирать возле домов, то подносить кирпич каменщикам.
В дырочки палатки сквозит небо.
Брезентовая стена рядом с койкой тихонько колеблется. То вздувается, то опадает.
Как и вчера и позавчера, солнце над горной тундрой не заходит, но сегодня к сиянию круглосуточного дня примешивается холодноватый, беспокоящий отблеск.
Юля откидывает одеяло, натягивает лыжные брюки. Сдернув с гвоздика полотенце, выбегает на улицу полотняного городка.
Ох и красота!
Белое и зеленое.
Белое и голубое.
Снег выпал. Июньский снег!
Только в Заполярье могут случаться такие чудеса.
Чистый-чистый, сахарный покров равнины — и дымчатая голубизна далеких сопок. Пушистый белый холод — и нарядный летний убор маленьких, хрупких, но таких цепких и отважных полярных березок. Мелкое кружево листвы пронизано теплым, зеленым светом.
Снег выделяет, подчеркивает черноту воды в озерах и прямизну шоссе, вокруг которого раскинулся лагерь строителей.
Возле палатки рукомойник, здесь же титан.
Юля сгребает с крышки титана свежую порошу. Мокрым комком, как губкой, обтирает руки, шею, лицо. До чего здорово!
Вчера всей палаткой ходили на пологий, прогретый солнцем склон сопки, собирали полярные маки, колокольчики, одуванчики. Им-то, бедным кустикам цветов, сейчас не очень уютно под снежной пеленой.
…Ты не бойся ни жары
И ни хо-ло-да! —
громко запела Юля.
Она стянула через голову майку и ощутила на шее медный сосок рукомойника. Тотчас же ледяные струйки прохватили ее до ребер. Ойкнула, но соска не отпустила.
— Буратино, веселый человечек… простудишься!
В глаза лезут мокрые пряди. Юля ничего не видит, но узнает по голосу Асю Егорову, бригадиршу.
— Мамка, это ж одно удовольствие. Попробуй!
— Вытирайся скорее!
— Антонина Петровна так советовала. Лучшая закалка.
— Забюллетенишь, вот и будет закалка.
— Ты посмотри, Ася, какая прелесть: белое и зеленое.
— Сегодня шифер сгружать. Машины придут из Металлического. Все будет мокрое от этого снега. Чему тут радоваться?
Вот всегда она такая, «мамка, мамуля», как прозвали Асю в бригаде, — никогда не разделяет Юлиных восторгов.