Предисловие переводчиков
В русском переводе “Ложной Слепоты” - 89 сносок. Иногда - очень и очень объемных сносок, объясняющих термины и сокращения и даже дающих ссылки на внешние ресурсы. Знаете сколько их в английском тексте? Ноль.
Питер Уоттс уважает своих читателей. Ну или, как вариант – ненавидит. Тут уж сами выбирайте то, что вам больше нравится. Мы же считаем нужным ценить выбор автора и не прятать разжевывания исходного материала за бесконечными “здесь и далее прим. пер.” Если же для понимания текста понадобится лишний раз заглянуть в Википедию, чтобы узнать что такое, например, “тахоклин” – нам кажется, что так даже интереснее.
Имена собственные оставлены такими же как и в “Острове” в переводе А.В. Новикова.
“Выскочка” – второе по счету произведение в цикле “Подсолнечники” и первое по хронологии вселенной “Эриофоры”.
Добро пожаловать в начало.
— AG/XN
Питер Уоттс“Выскочка”
Ты понимаешь, да? Это должен быть твой выбор.
Они не переставая твердили, что я могу отказаться от участия в любой момент. Они говорили это, протаскивая астероиды через орбиту Марса. Говорили мне снова, выгрызая ходы в этих камнях, подобно стальным термитам, пробивая туннели и целые пещеры, заполняя их оранжереями, грузами и системами жизнеобеспечения, рассчитанными на сроки работы большие, чем жизненный цикл нашего Солнца. Они особенно упорно стали повторять это после фиаско на Лагранже-4, когда во время тестового запуска был потерян контроль над сингулярностью. Ни намека на отмену проекта – даже после того, как вся эта магия, которой они держали дыру под контролем, сожгла им половину палубы станции вместе с четвертью научной команды по разработке систем движения. Нет, после этой трагедии ООН лишь с особым усердием продолжила напоминать нам о возможности отказа от участия.
Это твой выбор. Никто не сделает его за тебя.
Я стала смеяться им в лицо, с тех пор как достаточно повзрослела, чтобы осознать всю иронию происходящего. Меня начали тренировать и модифицировать для этой миссии задолго до моего рождения. Они отбирали и готовили моих родителей так же тщательно как и меня. Даже за тридцать лет, до того как я была зачата, я уже была создана для звезд. Я была сконструирована стремиться к звездам. Я просто не могла представить, что можно жить как-то иначе.
Тем не менее. Мы же цивилизованное общество, правда? Мы не призываем людей на службу против их воли, даже если сама концепция «воли» уже полстолетия как не вызывает ничего кроме смеха. Они давали мне множество шансов отказаться сейчас, потому что позже этих шансов уже не будет. Потому что позже будет только пропасть времени для сожалений. Когда «Эриофора» стартует, пути назад уже не останется.
Это должен был быть мой выбор. Только так они смогут остаться с чистыми руками.
И все же, после всего этого – после восемнадцати лет индоктринации и бунтов, после почти двух десятилетий попыток пойти наперекор судьбе и попыток её принять, когда они приоткрыли эту обоюдную лазейку в очередной раз, мне кажется, они не ожидали услышать то, что услышали:
Ты абсолютно уверена?
«Дайте мне пару месяцев, – сказала я. – Я подумаю и свяжусь с вами».
Может я и сконструирована для звезд. Сконструирована, чтобы наслаждаться одиночеством – все эти плейстоценовые социальные нейросвязи приручены и обрезаны почти под основание. Рожденная в племени, но измененная так, чтобы оставить племя позади и даже не обернуться. Из-за особенностей моего дизайна я в принципе могу скучать только по нескольким людям и все они вылетают вместе со мной, в одном экипаже.
Только не в этот раз. В этот полет я пойду одна. Совсем короткий – меньше вдоха по сравнению с тем путешествием, что маячит у нас на горизонте. И всё же я почему-то хочу попрощаться.
Я едва успеваю на отходящий шаттл. Весь полет я провожу просчитывая сценарии: что скажу я, что скажет он, аргументы и контраргументы, всё это пока счетчик расстояния до цели продолжает уменьшаться, Луна съеживается за кормой, а на обзорном мониторе раскрывается божественная мозаика небесных тел.
Они как горы в космосе. Целые миры из никеля и железа и из простого базальта – вращаясь, они открывают свой иззубренный ландшафт с тяжелым и медлительным величием: погрузочные платформы и стыковочные шлюзы; сопла двигателей размером с город, построенные всего для нескольких коротких часов прекрасного раскаленного сияния выхлопа полной тяги; огромная беззубая пасть впереди каждого из кораблей – горло, поглощающее укрощенную сингулярность, чтобы тянуть нас вперед, когда двигатели уже погаснут и остынут.
«Аранеус» проходит слева – огромный утес, такой близкий, что до него почти можно дотронуться. «Мастофора» – по правому борту. «Эриофора» – не проплывает мимо, а вырастает в размере прямо по курсу и её скалистый лик затмевает звезды.
Мы стыкуемся.
Я запрашиваю Шимпа о местонахождении Кая. Голосовые функции все еще не подключены и Шимп сбрасывает мне полупрозрачную карту через мой локальный линк зажигая путеводный огонек в темном лесу. Я нахожу его там, в темноте – тень в сумерках – почти парящим в этой слабенькой гравитации и лишь слегка подсвеченным синеватым отблеском целой галактики биолюминесцентных растений.
Он кивает, когда я приближаюсь, но не оборачивается:
— Шестьдесят процентов эффективности. Мы могли бы вылететь прямо сейчас – кислород бы у нас уже никогда не закончился
— Человек живет не только воздухом, — напоминаю я ему. Он не спорит, хотя и знает, к чему я веду.
Какое-то время мы сидим не разговаривая, затерянные в лесу ветвящихся скелетоподобных манипуляторов, тонких щупалец и органических контейнеров, подсвеченных слабым остаточным светом симбиотических бактерий. С семи лет я могу скороговоркой перечислить объемы, люмены и скорости метаболических процессов, но на каком-то уровне, внутри, мне все еще трудно поверить, что вся эта тусклая пещерная экосистема может помочь нам прожить хотя бы неделю, не говоря уже о том, чтобы поддерживать нас до конца времен. Фотосинтез в свете звезд. Ничего кроме этого. Воздуха едва достаточно, чтобы смог дышать муравей.
Но муравьи не дышат точно по расписанию. Звездного света вполне хватает, если ты используешь кислород только одну неделю из каждой тысячи лет.
— Ну… – говорит Кай. — Ныряешь в Солнце?
— Ага.
— Три месяца. Сто пятьдесят миллионов километров. И все это ради дешевого фокуса?
— Максимум два. Зависит от орбитального цикла. И это не дешевый фокус, ты сам знаешь – это больше.
Он качает головой:
— Что ты пытаешься доказать, Санди?
— Что они правы. Что я могу всё бросить, если захочу.
— Ты пыталась это доказать всю свою жизнь. Ты могла бы бросить уже миллион раз. Ты просто не хочешь всё это бросать.
— Не важно чего я хочу, — настаиваю я, — важно то, что случится если я не попробую.
И тут я понимаю: Ты боишься. Ты просто боишься, что эта безумная схема сработает. Ты боишься, что в этот раз я действительно смогу всё это бросить.
Его силуэт слегка смещается. Слабый свет ближайшего фотофора освещает его лицо.
— Иногда тела начинают действовать сами по себе. Люди внутри этих тел даже не могут понять почему. Это как одержимость. Синдром чужого тела — он фыркает, — Какая к черту «свобода воли». Полная противоположность.
— Это же не ТМС, это…
— С одной стороны заходишь ты а с другой стороны выходит что-то другое, и что это доказывает? Если там вообще хоть что-то выходит с другой стороны. — добавляет он, набрасывая сценарии. — Если весь ваш корабль, например, не взорвется.
— Да ладно. Сколько бы они продержались в этом бизнесе если бы продавали билеты в один конец?
— А они и не так давно в этом бизнесе. Мы им продали наш привод – когда? – шесть лет назад? И они там, наверное, минимум год еще потратили запихивая его в конфигурацию для которой он не был предназначен…
— И вот это – именно то, почему я это делаю — говорю я.
Он смотрит на меня.
— Как ты вообще узнал? — спрашиваю я. — Я же тебе никогда не говорила, что собираюсь это сделать. Может раз или два упомянула, что мне это интересно – как раз тогда, когда они купили прототип. И теперь я приезжаю, а у тебя уже готовы все аргументы. И что еще хуже – я знала, что так и будет — я трясу головой, — тебя не бесит, что мы такие предсказуемые?
— Хорошо, ты там взбалтываешь себе мозги и твоя голова становится идеальным расчетным устройством на какое-то время. И что именно это тебе дает? Ты думаешь, что перетасовав колоду карт ты даешь ей свободу воли? — Кай покачивает головой. — Никто в эту чушь не верит. Пока кто-то не придумает нейрон который будет испускать сигнал сам по себе – без того, чтобы в него тыкнули, мы все просто… реагируем на раздражители.
— И какое же твое решение? «Мы все детерминистические системы, так давайте разрешим им дергать за наши веревочки?»
Он пожимает плечами:
— У них самих тоже есть веревочки.
— Ну и даже если всё это просто «перетасовка колоды», что плохого, чтобы побыть немного непредсказуемой, просто для разнообразия?
— Ничего плохого. Просто я не думаю, что это хорошая идея – принимать самое важное решение в твоей жизни подбрасывая монетку.
«Я боюсь, Кай» – вот что я хочу сказать. – «Мне страшно от мысли, что мы будем жить урывками, отстоящими друг от друга на световые годы, каждый из них на столетия всё дальше от дома, каждый из них всё ближе к тепловой смерти. Я хочу этого. Я хочу этого так же как и ты, но оно меня чудовищно пугает... и что меня пугает еще больше, это то, что я вообще могу всё это чувствовать. Они же должны были спроектировать нас лучшими. Почему тогда у нас нет иммунитета от сомнений?»
«В чём ещё они ошиблись?»
— Воспринимай это… — я пожимаю плечами. — Как еще одну строчку в контрольном списке предполетных проверок.