Высшая мера
ПРОСТОР НА ВСЕ ЧЕТЫРЕПовесть
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Дорога, как меч, пополам разрубила лес. И по ней с разных концов, пока невидимые друг другу, двигались навстречу всадники. А где-то посредине шли вразвалочку, то уходя неглубоко в лес, то снова возвращаясь на открытое место, два паренька: Славка и Петро.
Славка — тот белявый, с веснушками вокруг вздернутого носа, а Петро… сразу и не поймешь какой. Потому что волосы у него не белые, не черные, веснушек нет; лишь от брови, вдоль уха, шрам, будто от сабельного удара. Как-то давно стукнулся о кованный железом сундук — вот и памятка…
Мальчишки собирали стреляные гильзы. Уже карманы набиты и за пазухой позванивают, да все мало. А главное, надежда есть: может, еще чего в лесу попадется — винтовка или наган, например.
Бои прошли недавно. Да и сейчас… то красные, то зеленые, то гайдамаки сквозь село проскакивают.
И дальше — через лес в чистое поле. Люди пересидят в погребах, в клунях, потом, озираясь, выглядывают снова.
Еще недавно лес в стороне от дороги был, что называется, дикий. А теперь кое-где деревья порубаны, пни торчат; на полянках следы от костров и шалаши, сделанные на скорую руку…
Славка, жестикулируя и захлебываясь, говорил дружку:
— И вот, понимаешь, зачислят нас в конную разведку. Коня дадут, шашку, само собой. Так?.. И пойдем мы рубить всех тех бандюг под корень. — И он замахал вытянутой рукой, показывая, как будет рубить бандитов. — А хорошо бы еще атамана споймать. Связать веревкой, в рот хочь носки толстые, хочь другое забить и в штаб привести.
— Какого атамана? — чуть насмешливо спросил Петро. Вопрос был законный: их за последнее время вон сколько в Гусаровку наезжало. Но Петро не стал ждать ответа и уныло сказал:
— Не выйдет у нас. Не возьмут. Спросят: «Сколько тебе лет, Славка Тимчук? Тринадцать? Хе-хе, домой жарь, пусть губы от молока обсохнут». Дядьки всегда так говорят, я знаю.
— Обдурю их, скажу пятнадцать мне, — не сдавался Славка.
— Не поверят, — вздохнул Петро…
Где-то в стороне захрапели кони, и ребята, выходившие на дорогу, опять юркнули в лес, залегли в какой-то ямке — едва уместились.
Затаили дыхание и ждут.
Тихо. Ни звука. Славка голову поднял: «Показалось, что ли?» Петро его за плечо дернул и задышал в самое ухо:
— Видишь? Идут.
Ведя в поводу коней, трое вооруженных людей двигались по дороге. Остановились. Один из них достал бутылку, отхлебнул глоток. На тонкой, заросшей волосами шее будто яблочко заходило.
— Рыжий Савелий! — узнал Славка.
— И Стецько рядом, — зашептал Петро. — И третий… тот, должно, в гости приехал к Стецьку и отцу Авксентию.
Савелий кончил пить и похлопал по донышку бутылки:
— Хороша, ч-черт! Умеет соседушка гнать первача. Глянь-ко, прозрачный, как слеза дитяча.
Он передал бутылку гостю. Тот понюхал и сказал:
— Ты, наверное, лучшего и не пробовал, румынской цуйки, к примеру?..
Савелий сел на траву, положил винтовку на колени и локтями оперся на нее.
— Надоело все, тьфу… Атаман Буряк что-то тянет. Вот прибьюсь к Заболотному или к Шепелю, и конец.
— А может, в Казатин податься к Маруське Соколовской? — сказал Стецько.
— Да ну ее, ту учительшу малахольную, — сплюнул Савелий.
— Зря, зря вы, панови, — гость Стецька пощипал редкую бородку. — Буряк пошел на соединение с отрядом Матюша. Скоро появятся, ей-богу.
…Солнце начинало припекать, и бандиты разлеглись на земле — может быть, ко сну их клонило.
— Петь, а Петь, долго нам тут пастись? — еле слышно вздохнул Славка.
— Молчи! А то услышат…
Лес легко шумел над их головами. Какие-то пичуги перезванивались беззаботно и тихо. Был конец весны. Зелень от недавних дождей отяжелела, разбухла, стала яркой. А сейчас в лучах солнца березки и старые дубы высыхали, наполняя воздух неповторимым лесным запахом. Да к тому же акация, куда ни глянешь, белеет, белеет она…
Вдалеке, на твердой подсохшей дороге, раздался копытный цокот. Бандиты мигом повскакали и отвели коней за деревья, притаились. Теперь они были в нескольких шагах от мальчишек.
— Может, от Буряка кто-нибудь? — с надеждой спросил рыжий Савелий.
Гость Стецька с сожалением покачал головой:
— Рано им. — Потом всмотрелся и определил: — Краснопузые это.
А всадники приблизились, сбавили шаг, почти встали, свертывая самокрутку. Их было двое.
— Эх, Борис Ершов, — сказал один, вероятно, самому себе. — Был ты сотником червонного казачества, а теперь штабной крысой заделаешься.
— Будет тебе, Борис, терзаться. Кому-то же и там работать надо.
— Нет уж. Доберемся до штаба, попробую отпроситься.
Мальчишки увидели, как Стецько поднял винтовку и, быстро переглянувшись со своими, закричал:
— Бросай оружие! Слазь, сволота!
От неожиданности у всадников цигарки попадали. Но в ту же секунду они ударили коней.
И сразу загремели выстрелы…
Один упал на дорогу, лишь нога запуталась в стремени. А другой, огрев коня плетью, метнулся в гущу леса на противоположную сторону от дороги и стал отстреливаться.
Лязгнули затворы. Бандиты кинулись в погоню. Гость Стецька вскрикнул, зашатался и рухнул. Савелий наклонился над ним, а Стецько продолжал стрелять.
Над дорогой стоял сизый дым от выстрелов, слоистый, горький. Мальчишки, не сговариваясь, выползли из ямки — и на четвереньках в лес. Потом ка-ак припустили! Бежали изо всех сил; бешено стучали в груди их маленькие сердца.
Дед Никифор встретил Славку молчаливым укором. Не ругал его за то, что тот пропадал весь день, промолчал и о своей тревоге.
А ведь когда со стороны леса гремели выстрелы, старый Никифор долго ходил у своей приземистой хаты, прикладывая козырьком ладонь к выжженным бровям, и смотрел, смотрел на дальний зеленый треугольник леса.
Может быть, и хотелось ему сейчас отругать внука, а то и взгреть, но только махнул рукой дед и сказал два слова:
— Иди поешь.
— Спасибо, дедусь, я мигом, — ответил Славка.
Внешность у Никифора не картинная, не дед-морозовская. Ни бороды, ни усов пышных, — лишь тонкая щетинистая полоска от прямого носа до верхней губы. Да и лет не так уж много ему — едва перевалило за пятьдесят.
В Гусаровке любили Никифора, уважали. Человек тихий, честный, к тому же грамотный: если нужно какую бумагу составить, к нему на поклон идут. На поклон — это только так говорится. Славкин дед всегда рад помочь любому.
Сейчас, глядя, как внук мигом прикончил молоко и краюху хлеба, как крошки подобрал на клеенке, старик подавил вздох, опустил глаза и сказал:
— Надо нам с тобой, хлопче, в город подаваться.
— Зачем, дед? Тут у нас хоть хлеб есть.
— Землица, конечно, малость кормит, это точно. Только не в одном хлебе суть, Славка. Надоело мне в этом закутке: то одна банда, то другая, и все лютуют, житья нет. Хорошо еще — про батьку твоего не дознались.
— А в городе красные? Может, и отец там?
— То-то и оно. Найдем его, тогда легче будет.
— А у отца, наверное, есть револьвер… ага, деда?
Никифор улыбнулся:
— Должно быть, есть — как-никак, полком командует. Только… — дед сразу посерьезнел, — только поменьше болтай об этом. Особенно здесь.
— Что я маленький!? — обиделся, Славка. — Я и раньше молчал.
Слово «раньше» скорее всего относилось к тому времени, когда Славка был ростом как вон тот обшарпанный табурет. Иван Тимчук, отец Славки, был тогда арестован за агитацию против царя. Наборщик губернской типографии, он вместе с другими подпольщиками был сослан на Соловецкие острова. Мать, и раньше постоянно хворавшая, не выдержала удара, умерла. Тогда-то вместе с дедом они и переехали из города в Гусаровку.
А в прошлом году здесь появился и отец.
Во главе отряда красной конницы, после короткого боя с бандитами атамана Хмары, он проехал через все село. И долго сжимал костлявые плечи Никифора — отца своего. И по спине хлопал Славку…
А когда настало время уезжать, отец расстегнул мешок защитного цвета и положил на стол сухари, колбасу вареную и два кусочка серого сахара. Какой-то кавалерист, бывший в хате, сказал:
— В обозе еще мука есть. Может, оставим полмешка, а, комполка? Живут-то они не дай бог…
Отец подумал, погладил пальцами щетину на подбородке и печально покачал головой:
— Не имеем полного права.
Вечерело. Закат тогда был оранжево-золотистый и широкий, будто огромная Жар-птица взмахнула своими крылами. Славка с дедом стояли у старой мельницы, полуразрушенного ветряка, где несколько часов тому назад красные конники рубили бандитов. Мимо проходили войска: покидали село. Славка сперва махал картузом вслед, потом перестал — устал, наверное. За эскадронами летели пулеметные тачанки, орудия и снова конница.
Где-то впереди, за пыльной, оседающей на стерню завесой, скрылись отец и его боевые друзья.
В прошлом году это было.
Петро пересчитывал набранные в лесу гильзы, когда в окошко постучал Славка.
— Чего тарабанишь? Заходи, — буркнул Петро. Он, честно говоря, не очень обрадовался приходу друга. Ведь только-только собрался поиграть в солдатики.
Стреляная винтовочная гильза — во какой солдат! Настоящий! Стоит на столе прочно, не шатается. А присмотреться, — плечи есть, шея, и уж совсем легко мысленно дорисовать голову, руки (то брошенные по швам, то зажавшие грозную трехлинейку). К тому же гильза — бронзовая; точь-в-точь покрытый густым загаром боец. А загорел боец в походе, под щедрым южным солнцем.
Конечно, можно играть и вдвоем. Но это уже сложнее. Построишь гильзы в одну шеренгу, отдашь команду: «Напра-во!», а Славка назло скомандует: «Нале-во!..» Он ведь всегда упрямый, как черт.
Славка, однако, не проявлял никакого желания присоединиться к игре. И лишь заговорщицки шевельнул пальцем, а потом приложил его к губам.