Жаль, что нас не тысяч сорок,
М-мы не хуж-жа бы донцов…
Тянул, голову картинно откидывал, напруженной шеей багровел, а сам прострельные взгляды на молодых баб метал. Баяли, будто и любил-то Каршин свадьбы из-за этого крапивного семени!
Золотник хоть мал, да дорог! —
Погоово-о-орка стариков…
Ладно, толково вплелись в песню басы и подголоски. Хорошо подхватили. И полилась бы, и пошла бы ввысь да вширь давняя, с вызовом и спесью казачья песня, да от порога рявкнул некстати густейший басище:
Мала куча, да вонюча —
Погово-о-орка старриков!
Сбил с настроя, смешал песню Устим Горобец, снова явившийся на свадьбу уже переодетый и с еще влажными после мытья волосами.
Лютовал за столом Стахей Силыч, тряс, сучил кулаками:
— Н-ну, Устимушка! Н-ну, заррразынька надоедная! Ужо я тебе!..
Его удерживали, а он рвался к Устиму, грозился. Устим отмахнулся:
— Тю, чи ты сказывся! Аж усы задымились!..
Костя впервые увидел, как по-ребячьи широко и громко хохочет Табаков, глядя на рассвирепевшего старика, у которого даже мягкие круглые щеки прыгали от ярости. И снова убедился, что командир хоть и невелик ростом, но плечи У него размашистые, прямые, на них, наверно, хорошо эполеты лежали бы, как у Лермонтова, например. А брови очень, очень подвижны, так и играют над небольшими пристальными глазами.
Новый родственник все больше и больше нравился Косте. Особенно располагали к себе веснушки, усеявшие сухощавое лицо Табакова: «Как и я — в крапинку!..» Только, по его мнению, он зря опять с этим Анджеем заговорил. Анджей вечно недоволен, все ему не нравится в Излучном: и порядки колхозные, и веселая беззаботность людей, и казачья скороговорка. И зачем мать пригласила его на свадьбу!
Поговорили бы двое военных — и делу конец, но Устиму Горобцу всегда надо вмешаться там, где его не просят! Вот и сейчас он с пьяной решительностью раздвинул перед собой посуду и перегнулся через стол к Табакову:
— Тут я слухав вас… Все правильно у тебя, Иван Петрович. А только скажи мени: чого цэ мы з Гитлером в обнимку начали, га? Нет, ты мени, будь ласка, скажи, чого мы з ним водимся, як на собачьей свадьбе?
«Вот паразит! — Костя обернулся, пошарил глазами по печи. — Чем бы тебя огреть, куродав проклятый. Сроду не женюсь на его Таньке, такая ж зануда будет…»
Ответа Табакова он не расслышал: ахнула, сыпанула «барыню» трехрядка сомлевшего, измученного Гриши Шапелича. Этот Григорий приехал с матерью из Белоруссии, говорят, их выслали сюда. Но все равно парня на любую гулянку приглашали: играл он здорово! Как пустит проворные пальцы по белым кнопкам, как тряхнет льняным густым чубом — попробуй устоять! Значит, ты не русский, значит, ты мертвец, если у тебя от азарта поджилки не дрогнули, душа не взликовала! Хватит на скамье задом елозить, хватит чужую жену глазами маслить — вылетай в пляс-перепляс, ударь с перебором, чтоб ведьма в трубе от зависти сто раз перевернулась!
И — пошли!.. И сестра жениха Евдокия Павловна косынку низом стелет, и муж ее Василий вприсядку идет, и Устим Горобец козлом взбрыкивает, и отец Айдара Калиева шут знает что выкамаривает. И даже Стахей Силыч пролез под столом, чтобы попасть на середину своей большой, а нынче тесной горницы. Да как врезал старый казак каблуками коваными, будто кто цепами взмолотил наперегонки на току! Да как свистнул разбойничьи, по-казацки! От такого свиста в ушах костенеет, кровь останавливается в жилах.
Черевички мои
Сверху выстрочены,
Не хотела танцевать —
Сами выскочили!..
«Ух, ух!» — стонали полы.
«Ах, ах!» — отзывались стены.
И пускались вприсядку огни ламп. И звякала посуда на столах.
Пяткам тесно — шире круг! В кругу «казачок» буйствует:
Казынька-казачок,
Любит каза каймачок!..
Нет, не умел Костя переносить такое, да еще на печи. Прыгнул на пол, схватил две деревянные ложки и сыпанул с колена, из-под ладони густейшую дробь, кинул задыхающимся басам подмогу, подбросил плясунам пылу-жару. А сам косил глазом: видит ли командир Табаков? А тот видел! Улыбался Косте и озорно, поощряюще подмигивал: дуй, браток, вваливай!
…Уходил Костя со свадьбы вконец уморенный и счастливый. Уходил, когда начали кричать первые петухи.
А свадьба еще только-только добиралась до вершины своей: в полуосвещенных сенцах кто-то на спор бил задом тыквы…
Сквозь сон Костя услышал приглушенный говор. Женщина сказала: «Пускай спит, не трогайте…» Потом скрипнула дверь в горницу и опять тот же голос пожелал: «Ну дай, первая ночка, и сынка и дочку!..»
Костя успел подумать, что это, наверно, молодых привели. Не знал, что их сюда приведут, а то бы к Айдару ушел ночевать.
Дальше все смешалось в голове и пошло по-другому…
Снился Косте майор Табаков. Командир мчит впереди на лихом коне, за его плечами хлопает на ветру черная бурка, а в руке шашка блестит. Костя на таком же коне несется следом и направо и налево рубит врагов. Головы их летят на землю и хряскают, как переспелые арбузы. Оглянулся Костя — укатано ими все поле, точно бахча. Потом перед строем красных конников командир крепко жмет Косте руку и говорит: «Ты настоящий казак, Костя! И за твою великую храбрость и геройство я отдаю тебе в жены мою племянницу Анастасию…» Тут рядом с Костиным локтем появляется Настя в прозрачной вуали, но без фаты. В ее непокрытых темно-рыжих волосах — цветы, огромные полевые тюльпаны. С другой стороны невесты встает неизвестно откуда взявшаяся старуха в траурной шали. Она смотрит на алые тюльпаны и шепчет проваленным ртом: «Цветы, ах какие цветы! Ими украшают невест, ими украшают могилы…» Но Настя не слышит ее, она повернулась к Косте. И он вблизи видит ее необыкновенные вишневые глаза, они будто летним дождем промыты. А Косте непонятно: она же вроде невестой дяди Сергея была… Но командир кричит «горько!». Командиру лучше знать, чья она невеста. Настя кладет на Костины плечи руки и тепло прижимается к нему, а затем долго и сладко целует. У Кости сердце заходится в груди, а сам он от такого поцелуя как бы даже сознания лишается и куда-то летит, летит в голубые небеса и видит, как внизу, по такой же голубой траве кузнечиком скачет дружок Айдар Калиев и говорит неведомо кому: «Любовь — она куда хошь поднимет и занесет человека. А у Насти — гла-за-а!..» Но почему-то в этот момент голос дяди Сергея зло и громко произносит: «Позор! Это позор!..»
И Костя проснулся. Находясь еще в чумной лихорадке после увиденного во сне, он не мог сообразить, где он и что с ним происходит. Наконец понял: лежит дома, в задней комнате, на вынесенной туда койке… Свадьба, танкист Табаков, невеста и жених… Костя даже сел на своей железной койке — до того ему неловко стало, как вспомнил сон. Казалось, до сих пор ощущался на губах запах духов и пудры, запах полевых цветов… И приснится же такое! А Настя — за полуоткрытой дверью, в горнице, и это оттуда прорывался нервный голос дяди.
В избе и на улице было светло. По небу гуляла полная луна. Костя, вытягивая шею, осторожно заглянул в горницу.
Сергей сидел в белой сорочке за столом, и перед ним темнела бутылка водки. Рядом белели тарелки с закуской. Видно, свахи для молодых оставили. Он взял бутылку и наклонил ее над стаканом, послышалось бульканье.
— Не пей, Сережа! — шепотом попросила Настя. Она стояла около окна, прислонившись спиной к его косяку. С плеч свисала серая оренбургская шаль. — Не пей, прошу тебя…
— Ну ты как думаешь, ну мне разве не обидно?! Опозорила… — Он опрокинул в рот стакан, хрустнул соленым огурцом. Проглотил трудно, как при больном горле. — Я человек честный… Ну как ты не понимаешь! — Быстро повернулся к ней: — Ты… ты что это надумала?
Настя натягивала через голову платье, молчала. Нагнулась, ища под кроватью туфли.
— Ты куда это? — У Сергея дрогнул голос. — Настюш!..
— Лучше сразу, Сережа, чем всю жизнь…
— Да ты что! — Он вскочил, уронив стул. — Настюш! Ну ты что уж… — Взял ее за плечи, ловил взгляд, а она отворачивала лицо и была, казалось, совершенно бесчувственна к его поцелуям. Голос у него был напуганный. — Ну прости… Но ведь я же человек… Я же тебя на руках всю жизнь… Люблю же я тебя, Настусь… И больше никогда о том… Не это главное…
Он поднял ее и отнес на кровать. Целовал, целовал и что-то шептал — жаркое, несвязное, отчаянное…
Костя лег. Нехорошо было у него на душе. Такая царская, развеселая свадьба. Такой гость-краснознаменец. Такое необычайное голубое сновидение…
Почему в семьях так часто ссорятся? Мать и отец Кости тоже ссорятся. Начинает всегда мать. По ее словам, замуж она вышла неудачно. А почему, собственно, неудачно? Если судить с передовых позиций, то, Костя вот считает, очень даже удачно. Отец приехал за ней, когда ему было девятнадцать, а ей — семнадцать. Она жила не в Излучном, а на хуторе, и отец привез для невесты новенькие валенки, потому что через свах Костина бабушка передала: к жениху Дусе не в чем ехать по морозу. Сам папанька прикатил в хорошем пальто с шалевым воротником из каракуля. Но это была одна видимость. Спустя неделю после свадьбы маманя спросила, где же у тебя, Вася, пальто, в котором ты, мол, сватать приезжал? Папаня не ответил, лишь улыбнулся. В чужом приезжал.
В общем, с Костиной точки зрения, родительница его очень даже удачно вышла замуж: сама из пролетариев и попала в семью самую распролетарскую. А теперь Осокины жили не хуже других. Может быть, и получше. По крайней мере, у них уже был свой патефон. А в Излучном пока всего четыре патефона, и то один из них — колхозный, клубный. Но, несмотря на это, в семье Осокиных всегда вроде бы прохладно. Наверно, мать не любила отца. Или, возможно, у них совершенно разные характеры. Отец — здорово уравновешенный человек, его ничто не может вывести из себя. А говорить он, кажется, мог только о бригаде да о тракторах. У матери — совсем другое: хоть петь, хоть плясать, хоть работать — везде первая. Душа вон, а станет первой. Ну и вспыльчивая. Страшно, какая вспыльчивая!..