Тогда они свернули с улицы и стали возвращаться дворами, но, когда вышли к ТЦ — мужика там не обнаружили.
— Лизу оставляем в «Весне», — решил Вадим, а сами пройдёмся вокруг. Там сзади ТЦ — пустырь и гаражи. Мало ли, кто там шарится. Лиза нам ещё и рюкзаки покараулит.
Илья хмыкнул и достал кожаные перчатки с обрезанными пальцами.
— И то верно, — Вадим переложил тяжёлые ключи от домашней двери из глубокого кармана штанов в более мелкий, чтобы удобнее было доставать.
Лиза вытащила из рюкзачка перцовый баллончик.
— Мирону, — распорядился Вадим. — И покажи ему, как пшикать, а то ещё нам и достанется.
— Ты, если чё, бей без замаха. Снизу в нос. Вот так! — инструктировал Вадима Илья. — Легонечко ткнёшь в нос, кровища побежала — челик занят. Или в кадык бей, тоже снизу, легонько. А то убьёшь.
— Я сначала своими талантами попробую, — усмехнулся Вадим.
Они шли по пустырю за ТЦ «Весна» и уже подгребали к гаражам, где курили какие-то местные пацаны. Их бы лучше обойти, но если мужик почуял слежку и сховался, то только за этими гаражами. Дальше опять пустырь, и транспорт там никакой не ходит.
Местные могли помешать, прицепиться. Было их человек пять, что, учитывая Илью, давало вполне нормальные шансы «договориться» малой кровью. Но ведь есть ещё и речевой аппарат, да?
Понимая, что пацаны территорию за ТЦ и гаражами считают своей и вторжением чужаков недовольны, Вадим направился прямо к ним.
— Мужики, вы тут толстяка пьяного не видели?
— А чё надо-то? — неспешно обернулся один, в старенькой кожаной куртке и заляпанных грязью джинсах.
Вряд ли главный, скорее, его подпевала.
За ним повернулись и остальные. Нехотя. Стали лениво разглядывать, воротя морды: мол, некогда нам тут с вами перетирать, нам покурить охота и пива.
— Да батька мой где-то тут шараежится пьяный. Мы его потеряли дома. Мать сказала, чтобы нашли, а где его тут найдёшь?
Вадим легко выдерживал такой же лениво-безразличный тон.
— А, вона как… — неспешно сказал пацан, у которого из кармана куртки торчала не бутылка, а банка с пивом.
— Миш, а ведь был тут такой, а? — засуетился прилипала. — За гаражи шёл восьмёрочкой? А я ещё подумал — вдрабадан пьяный? А, Миш?
— Куда шёл? — вскинулся Вадим.
Главный затянулся задумчиво, облапал глазами Вадима, потом Илью, сплюнул:
— Да, вроде, правда за гаражи пошатало его. Точно восьмёрочкой шёл. — Он заулыбался и остальные тоже заулыбались.
— Так мы поищем? — спросил Вадим, стараясь улыбаться также лениво и чуть презрительно.
— Ну, побежите — догоните, поди. Вон, за те гаражи побрёл ваш батон.
— Спасибо, мужики! — Вадим развернулся и кивнул Илье с Мироном.
И они быстро порысили к гаражам.
— Ну ты зануда, — бурчал на ходу Илья. — Я думал — разомнёмся маленько. Я этого Мишу вроде бы где-то уже имел. Не просто так у него нос кривой.
— У нас дело есть, — огрызнулся Вадим. — Личинка. С ней и разомнёмся! Вон он, толстый! Между гаражами валяется. Тихо!
Парни замерли. У дальнего гаража и в самом деле что-то ворочалось и глухо стонало.
И вдруг Вадиму стало страшно, как не было никогда. Волна панического ужаса захлестнула его, почти лишила воли. Он, словно издалека, услышал, как завыл, опускаясь на землю, Мирон.
— Тш-шшшш… — раздалось тихое и пронзительное. — Тш-шшшш…
Илья схватил Вадима за плечо:
— Валить надо!
Рука дрожала.
У Ильи? Дрожала рука?
Вадим схватил за шкирку Мирона, потянул вверх, пытаясь поднять…
— Она светится… — прошептал тот.
Вадим стащил с него очки, надел, борясь с пляской пальцев: тварь и в самом деле светилась, разбухала, переливалась оттенками серого и голубоватого.
В этом странном свете лицо мужика было белым, как у мертвеца, но губы шевелились!
— Тш-шш… — донеслось до Вадима.
И вдруг в голове прозвенел чужой голос:
— Стоять!
Свечение взметнулось над гаражами, словно в мозгу толстяка полыхнул взрыв.
Вадим и Илья, подхватив Мирона под мышки, бросились бежать, не чуя ног и не замечая препятствий.
— Тш-шш… — неслось им вслед.
Глава 9
Ему хотелось дышать. Расправить несуществующие конечности, заполнить отсутствующие лёгкие.
Что это с ним? Память предков, или эхо памяти множества симбионтов? Тех, кто был его телами на планетах, недостаточно развитых, чтобы он мог просто парить среди тугих потоков воли, эмоций и мыслей? Парить и поглощать.
У любой планеты две сферы живого — видимая и невидимая.
Такова уж ирония эволюции, что низшие формы разумной жизни истребляют видимую сферу живого — пьют воду, едят траву и деревья, пожирают тела себе подобных. А высшие формы питаются невидимым — пьют энергию мыслей, чувств, пожирают волю низших разумных.
Разум эгоистичен, он кроит Вселенную под себя, нарушает заложенное в ней равновесие. Пожирает её. И рано или поздно всё вкусное оказывается съедено, надо окукливаться в личинку и ждать, ждать…
Память засыпает, мысли пустеют.
Тебя уносит дыханием невидимого звёздного ветра и гонит, гонит вперёд.
Но это — потом.
А сейчас он проснулся! И полон жизни! И цель его как всегда проста — плотный завтрак, а всё остальное — на сладкое!
Кто он? Как его называли?
Свист ветра напомнил: «Т-Тоот…»
Тоот. Его называют Тоот.
Он ощупал пространство, игнорируя слабые всплески посторонней агрессии.
Всплески удалялись… Испуг… Страх… Хорошо. Правильно.
Тоот поднял своего нового симбионта и погнал его искать место для первого «вдоха».
И неважно, что настоящих лёгких у него сейчас нет. Вдох бессмертного — событие эстетическое. Он нужен, чтобы оценить тонкий ментальный «вкус» нового мира. И никто не мешает найти для этого вдоха место, прекрасное и для дыхания симбионта. Чтобы, так сказать, эстетизировать и соощутить.
Тоот гнал симбионта вперёд и вверх. Он искал площадку повыше, но прислушивался и к мыслям своего нового раба. Мир в мыслях тварюшки был чужим, непривычным и всё-таки узнаваемым.
Тоот помнил этот запах, эти мерные колебания маятника времени, эти гравитационные токи. Но помнил смутно и отдалённо. Чтобы разбудить память — нужна была пища — вкусная, питательная. Много пищи. Большая часть его памяти и сил ещё спали, свитые в тугие коконы, их нужно было наполнить энергией, развернуть.
Симбионт затормозил перед препятствием. Его жиденькие ментальные сферы соприкоснулись со сферами другого аборигена. Тоже слабенького, мягонького…
Тоот подчинил его без усилия, даже не прочитав внутренний мир тварюшки. Сожрал, не манипулируя особо, лишь коснувшись.
Кого? Да какая разница? Голод не спрашивает имён.
Павел Сергеевич Соловаров, по кличке Пача, был человеком глубоко несчастным. Педагоги в политехническом колледже придирались к нему, девушки — шарахались.
Сегодня он пробрался ночью в общагу, чтобы подкатиться к Нинке, которая, по слухам, не отказывала никому, так даже эта шалава заявила, что от него, от Пачи, воняет!
Пришлось валить из общаги не солоно хлебавши, тащиться по ночному городу пешком — транспорт-то уже встал на прикол…
Да ещё и ключи дома забыл, а бабку было не добудиться!
Пача раз за разом набирал свой номер на домофоне, но родители, видно, всё ещё пили у соседей, а бабка приняла грамульку и завалилась на свой диван.
Вот где вонючая нора — бабкин диван! Вот чем от него несёт — бабкиным старьём! Даже Нинка почуяла! Скоро от него вообще люди будут шарахаться!
Пача снова набрал 36*. Из домофона раздалось нудное пиу-пиу…
— Чё, не открывают? — раздалось прямо над ухом.
Пача обернулся. Нависшего над ним толстяка он знал: видел сто раз во дворе. Даже имя его слышал — Сергей Юрич.
Юрич занимался ремонтом, имел свою бригаду: и сантехнику поставить, и плиточку положить, и обои поклеить. Нужный был человек, хоть и жадный. Многие во дворе его знали.
— Да не открывает бабка, уснула, — буркнул он.
— В твоём возрасте надо с девками спать, а не с бабками, — хохотнул сосед, но поднёс к домофону заветную головку ключа.
Дверь пискнула, и Пача обрёл желанный проход.
В лифт они с соседом тоже вошли вместе.
Только тут Пача заметил, что Юрич весь извалялся в грязи. Он хотел спросить, где это сосед так угваздался, даже рот открыл. Но встретил неожиданно тяжёлый холодный взгляд соседа и ощутил вдруг, как всё тёплое и глупое выходит из его тела, словно жизнь внутри разделяется на две фракции: злую и свирепую, и добренькую и слюнявую. И слюнявую срочно просят «на выход».
Пача смотрел на соседа и понимал всё яснее и яснее, что никто его никогда не любил и не полюбит. Что все бабы твари, а однокурсники — пронырливые козлы, так и норовящие его обмануть. А бабка…
Словно в мареве он вышел из лифта, рванул дверь и заколотил в неё ногами.
А началось всё с бабки! Это она его всегда ненавидела, старая тварь! Это она заела его молодую жизнь! Это она начала пить и приучила к этому папана. А уж тот…
Оттолкнув бабку, кое-как отпёршую ему наконец дверь, Пача протопал в кухню и снял со стены фигурный топорик для рубки мяса. Взвесил его в руке, понял, что баланс плоховат, и взял острый разделочный нож.
— Эй, старая! — заорал Пача. — Иди! Я тебя напою наконец досыта!
Не дождавшись ответа, он протопал через зал, распахнул дверь в крошечную комнатушку: стол-кресло-диван. Бабка пьяненько храпела на диване.
Дверь в прихожей хлопнула, послышался привычный мат: это вернулись от соседей родители.
«Тоже те ещё твари, — подумал Пача, занося нож. — Ничего, я тут скоро освобожусь. Сегодня каждый получит то, что заслужил…»
Первая пища оказалась лёгкой — отличный знак!
Тоот помнил, что есть миры, где новопробудившемуся приходится долго прятаться от аборигенов, копить силы, приспосабливаться и маскироваться. Но здесь еды оказалось много. Лёгкой. Питательной. Прекрасно.