Ты и так торчишь по шесть часов в бетонной коробке, отделённой от прочего мира КПП из охраны и турникетов, играя школьника в дешёвом театре на двадцать семь зрителей, каждый из которых и сам не знал, что поступит в закрытую труппу погорелого театра…
И ведь не спрячешься. Минус английского (если кто забыл) в том, что класс бьётся на две группы, а воспитывать («это такая мука — воспитывать») тринадцать рыл значительно проще, чем двадцать семь.
Сегодня ещё и Инна Борисовна была явно не в духе. Она сама не так давно покинула альма-матер и профессию свою вряд ли выбирала из любви к детям, скорее, ей двигала невозможность приткнуться в местечко получше. Попробуй найти в небольшом городе хорошую профессию, да?
А теперь вдруг стало надо любить детей.
Ну и как их любить, когда им уже по пятнадцать, а иным и по шестнадцать, и они ничуть не изменились за последние двадцать лет, разве что интернет только испортил их?
Да и вообще… Когда тебе двадцать два или двадцать три — нехорошо любить пятнадцатилетних, грех это. Потому, наверное, англичанка честно воспитывала группу.
Как могла.
Вадим застыл в дверях, но Инна Борисовна делала вид, что не замечает его.
— Ну как же я вам ничего не задавала? Ирочка, что я вам задавала?
— Progress Check десятого параграфа!
— И всё?
— Ещё стих с понедельника остался.
Ирочка не могла не слить домашнее задание. Она была отличницей и надеялась получить медаль.
— Хорошо. Кто сделал?
Руки подняли только Ирочка и Катя с Кристиной. Вадим поморщился — англичанка дозревала буквально на глазах, и сейчас будет «мясо».
— Прекрасно… Лес рук! Три человека! Опять одни и те же работают! — Инна Борисовна трагически возвысила голос, уставилась на Вадима в упор и выглянула сквозь него в дверь.
Интересно, увидела что-то или нет?
Он вздохнул: вот дёрнул же чёрт опоздать именно на английский! Надо носить с собой маску клоуна: надел бы сейчас и сошёл за своего, так нет же, даже не рыжий…
— Вы что, последние дни решили вообще не учиться? — разорялась Инна Борисовна. — Так я вам ещё успею оценки за год испортить!
— Ну, Инна Борисовна, — заныли девчонки.
— У нас в неделю три урока английского, и все подряд!
— Знаете, сколько у нас домашки по математике?!
— А что, мой предмет вы считаете бесполезнее математики? Что, Вишневская? Что вам опять не нравится?
— У нас сегодня вторым уроком контрольная работа по геометрии!
— А я тут при чём?
— Сорри, айм лейт. Мэй ай кам ин? — подал голос Вадим, которого уже задолбало стоять в дверях.
— Ноу, ю мей нот! — отрезала Инна Борисовна. — Стой там, я с тобой потом разберусь!
— В смысле? Мне тут весь урок стоять, что ли?
Англичанка активно проигнорировала возмущение Вадима. Ей прямо-таки нравилось, что она тут — самая крутая и всеми командует. Картина маслом: двенадцать тел дрожат над стишком, одно — в дверях висит. Красота!
И ведь всё равно, по какой причине ты опоздал: уважительной или нет. У неё — пунктик, она, блин, принципиальная!
Может, у неё вообще в голове компьютерная программа вместо мозга? Ну или она вампир какой-нибудь эмоциональный: пока не наорётся — не успокоится?
— Повторяйте стихотворение, кто не расскажет — два в журнал, и исправить уже не сможете! — Инна Борисовна успокаиваться не собиралась.
Вадим покачал головой, встретился с грустными глазами Рыжкова. Хмыкнул.
Рыжков был к нему сейчас ближе всех — он занимал первую парту на четвёртом ряду, практически у дверей.
— Чёт она сегодня буйная, — тихонько сказал Вадим Рыжкову.
— Да ваще озверела. В гробу я видал её стишки, а письменную дичь — тем более… — прошипел Рыжков.
— Ты стих-то хоть раз читал?
— Два читал! Но дальше первой строчки не помню…
Вадим хмыкнул: стих был простой, да и задавали его неделю назад.
— Рыжков! Начнём с тебя! — Инна Борисовна возникла перед четвёртым рядом, как призрак, летящий на крыльях ночи.
— Инна Борисовна, вы когда это задавали-то?.. Я вот смотрю и не помню… — простонал невезучий Рыжков.
— Да ты его и не учил!
— Учил… Сейчас уже раз шесть вон прочитал, ничего не вспомнил!
— Давайте, я расскажу? — не выдержал Вадим.
И, не дожидаясь разрешения, затарабанил на английском. С акцентом, конечно, в который всегда тыкала Инна Борисовна, но чётко. Со злости он ошибок никогда не делал, только в расслабленном состоянии.
— Ну, хоть стишок знаешь — хоть какая-то от тебя польза, — перебила Инна Борисовна. — Садись на место!
Стих она даже не дослушала.
Раздражённый Вадим упал на свободную парту позади Рыжкова. Меньше всего ему сейчас хотелось учиться. Может, англичанка — тоже заражена личинкой, поэтому всех доводит? Или она злостью питается? Или у неё утром собачка сдохла?
Очки просто жгли Вадиму карман: ну прямо Фродо и кольцо Всевластия!
Но ведь нельзя же на учителях эксперименты ставить? Хотя… А им на школоте оттаптываться можно? Или дети — не люди?
Профдеформация у них, что ли? Или обман мозга? Вот скажи сейчас англичанке, что она детей не уважает, и что будет? Истерика? Она же уверена, что наоборот! Что это мы её не уважаем!
Вадим решительно достал очки и нацепил на нос.
Всмотрелся — пусто. Личинка, к сожалению, не просматривалась.
Он в раздражении схватился за колёсики, позабыв, что они — не для резкости…
И…
….В голове у Вадима неожиданно что-то ёкнуло, его толкнуло вперёд… И класс перевернулся.
Теперь Вадим смотрел не со второй парты последнего ряда, а от доски. Словно его вызвали отвечать!
Только что он видел затылки, а теперь — лица.
Вот Рыжков мается от тоски и безделья. Он знает, что его уже ничто не спасёт от двойки, и дальнейшее сидение на английском для него — хуже каторги. Вот Кристина шевелит губами, повторяя стишок…
А это кто такой лохматый и заспанный? Это же…
Стоп, а где Инна Борисовна?
Вадим оглянулся и увидел доску.
Потом ощутил, как в глазах двоится, и увидел, наконец, Инну Борисовну, испуганно крутящую головой.
И тут до него дошло, что секунду назад он смотрел на себя из головы Инны Борисовны! Её глазами!
Нет… Ну… Ну…
Ну, круто же!
Он поморгал: в глазах всё ещё двоилось. Ещё немного подкрутил колёсики очков…
Внутри опять что-то дёрнулось, он ощутил слабое сопротивление, словно в воду нырял… И снова увидел самого себя, хмурого, бледного, взлохмаченного и какого-то прямо несимпатичного, что ли.
Подумав об этом, он уловил смутный отклик: «Да, бесит, постоянно дерзит».
«Это кто дерзит? Это же Рыжков дерзит?»
«Рыжков — вообще отстой!» — откликнулось в голове.
Это он что, с Инной Борисовной, что ли, беседует? Прямо у неё в голове?
Вадим едва не расхохотался.
«А ты сама? — спросил он. — Ты — не отстой?»
«Да ты кто такой, чтобы!..» — дёрнулась ответная мысль.
Вадим «рявкнул» на неё, и мысль угасла.
Вот так-то лучше!
Он сделал усилие и подавил последнее сопротивление… чужого сознания.
И снова обвёл класс глазами Инны Борисовны.
— Ну и что, хулиганы, тунеядцы? — спросил он весело, слыша не свой, а её, не совсем знакомо звучащий голос. — Учиться-то когда-нибудь начнёте?
Вадим представил, как садится… и Инна Борисовна, поддёрнув юбку, взгромоздилась на первую парту, а потом заложила ногу за ногу, повергнув в шок сидящую там Кристину.
— Кристина-то пять получит, — развязно сказала «Инна Борисовна», качая голой ногой. — А ты, Рыжков?
— А чё сразу я? — вякнул тот испуганно.
Испугаешься тут.
— А то! — ухмыльнулась «Инна Борисовна». — Тварь ты дрожащая, или можешь выучить стих? А, Рыжков?
— А если не могу, так что, сразу тварь? — пробормотал Рыжков и вцепился в свой рюкзак.
Инстинкт подсказывал ему, что «пора валить» из этого странного «класса».
Вадима уже трясло от хохота. Хоть «Ералаш» снимай — педагогиня на парте была великолепна!
Он ощутил, что сейчас заржёт в голос и потеряет контроль над сознанием англичанки, и поднял Инну Борисовну с парты.
Двигательный контроль давался ему легче. Можно было поводить её по кабинету. Подойти к двери. Теперь обратно… Вот хоть бы даже и присесть…
Англичанка побродила туда-сюда, присела на корточки.
Класс замер.
Вадим понял, что получается уже какая-то страшная, а совсем не смешная фигня, и всё желание управлять англичанкой у него пропало.
Да и не знал он, что делать дальше. Одно дело — побаловаться, другое…
Ладно, хватит нелепого бреда!
Не сообразив, как «выйти» из сознания Инны Борисовны, Вадим снял очки.
Англичанка — словно из неё выдернули стержень, осела на пол и заплакала.
Девчонки кинулись её утешать.
— Инна Борисовна, что с вами?
— Голоса… — бормотала та. — Какие-то голоса в голове…
— Это вы переутомились!
— Это конец года…
— Ага, орать она переутомилась! — буркнул над ухом у Вадима Рыжков.
Вадим надавил на занывшие глаза. Эксперимент определённо состоялся. Но — какой?
Личинки не было. Захват сознания англичанки частично удался.
Но болтать с ней у неё же в голове было явно лишним. Вот если бы он хотел что-то сделать конкретное…
Девчонки так и вились вокруг «несчастной Инны Борисовны». Вадим смотрел и не понимал: ему-то жалко её или нет? Насилие над сознанием — это же тоже насилие? Но если ей было можно, то почему должно быть стыдно ему? А ему — стыдно?
Пожалуй, ему было не стыдно, а странно.
В насилии над сознанием было и удовольствие, и страх, и отмщение, и жалость… И весь этот коктейль ощущений совершенно сбил его с толку.
Главное — он понял, что может и это. Что и зачем — надо было разбираться, но что-то может точно.
А вот то, что английский скатился в коллапс, это было определённо в плюс — хоть шпору на геометрию получится сделать.
Глава 13
Миссия Генки провалилась, даже не начавшись.