Офис друга располагался в подвальном помещении, которому капитальный ремонт в придачу к старым сводчатым потолкам придали изысканную солидность. Квартира его была в этом же старом, дореволюционной постройки доме, на третьем этаже. Сева был частным адвокатом, имел четырёх сыновей, причём младшие – погодки, трёх и четырёх лет – были ещё те бандюганы. Поэтому он имел в офисе тихую гавань, куда прятался от семейного бедлама под прикрытием железной отмазки: «Я работаю с документами».
– Вот, смотри фотки с Майдана, – встретил его Сева, разворачивая экран ноутбука. – Вот это я, когда в январе там был, и вот… и вот… Вот, видишь, я в этой шеренге, там меня тогда так придавили, я думал, что уже всё! Вдохнуть не могу, задыхаться уже стал, но потом как-то попустило. Страшно было по-настоящему. Но зато гордость берёт, за сопричастность к истории и хорошему делу.
– Дурак ты, Сева. Тебе, как всегда, с бергамотом? – спокойно спросил Игорь, возясь с электрочайником и чашками. – И ты дурак, и весь твой Майдан оголтелый.
– Ты что, за Януковича?! – Сева аж подпрыгнул в кресле. – Народ встал, зека скинул, а ты говоришь «дурак»!
– Ну, во-первых, Майдан – это ещё не весь народ. Во-вторых, вы, похоже, с водой и ребёнка выплеснули. И даже не заметили этого. Тебе чай с бергамотом или как?..
– Мне кофе. Какого ребёнка?
– Страну нашу вы ухайдакали! Украину! – Игорь, заливая в чашку кипяток, неосторожно плеснул себе на ногу и тихо матюкнулся. – Была такая хорошая страна – Украина. Но на неё напал Майдан. Как бешенная собака. Напал! Покусал! И всё! Нет Украины! Заразилась и померла! Тебе три ложки сахара?..
– Да, три. Ну, как это – нет Украины?! Скинули зека Януковича и всю его семейку ненасытную. Теперь Украина заживёт!
– Да причём тут Янукович? Скинули и ладно. «Умер Максим и хрен с ним»! Никто за ним не жалеет, он всех достал, тупое и жадное создание. – Игорь поставил перед Севой чашку и блюдце с печеньем. – Открывай ящик, доставай конфеты из загашника.
– Вот, видишь, ты тоже согласен, что его надо было скинуть! – Сева, увлечённый спором, позабыл о своём обычном скупердяйстве и выложил из ящика письменного стола все конфеты. – Жаль, что ты не ездил на Майдан. Тебе было бы полезно. Ты бы видел, какое там воодушевление у людей было!
– Та… – Игорь пренебрежительно махнул рукой и стал рыться в кондитерской кучке, выбирая конфеты повкуснее. – Видели уже такие воодушевления. История вас ничему не учит. В Ираке, в две тыщи шестом, Хуссейна с таким же энтузиазмом скинули. И, заметь, тоже америкосы всё организовали. И тоже на всю вселенную орали, что он диктатор и террорист, массовое оружие приплели. Демократию, мол, всему персидскому народу принесли, и теперь, жители Багдада, заживёте вы счастливо и богато. Больше десятка лет прошло, уже и кости хуссейновские высохли, а иракцы продолжают с упоением резать друг друга и конца этим кровавым танцулькам не просматривается. Боюсь, что тоже и с нами будет, и Янек тут ни с какого боку. Не в нём дело.
– А в чём, по-твоему? – Сева хлебнул горячий кофе и углубился в компьютер, казалось, потеряв интерес к разговору.
– А дело в том, что америкосам понадобилась здесь, у нас, маленький шухер устроить. И они его таки организовали. А вас, романтиков Майдана, они развели, как цыганка деревенскую дуру. Сами свою страну угробили. Крыма уже нет.
– Не переживай. Всё будет хорошо, вот увидишь. – Сева уже ушёл в Интернет и почти не слышал друга. – Будем жить, как Европа. И Крым всё равно наш. Вот слушай, анекдот прикольный…
Игорь тоже потерял интерес к разговору, видя, что его слова не доходят до разума собеседника. Допив чай и поболтав ни о чём минут двадцать, он уехал. Но уходя, уже в дверях, вдруг сказал: – А вообще, по большому счёту, у нас по стране прошла линия разлома, линия фронта между славянским православным востоком и Западом. На беду нашу или на счастье – Бог ведает.
Уже в пути он вдруг набрал Колин номер и спросил:
– А рядовых вы в свою организацию берёте? Тогда запиши меня…
Глава 2
13 апреля
Серебристая «ДЭУ-Сенс» медленно колыхалась и переваливалась на сельской улице, объезжая глубокие колдобины и стайки желтых гусят. Игорь одной рукой размашисто крутил руль, а другой орудовал в мобилке, вызывая абонента «Таня».
– Я уже подъезжаю. Выходи, – проговорил он в трубку, едва только услышав в ней «Да…». Проговорил, улыбнулся и так и вёз эту улыбку до самого её дома. Игорю нравилась её привычка говорить «да» вместо «алло». Ему вообще всё в ней нравилось.
У ворот его встречали такие же жёлтые гусята, не желающие уступать дорогу машине, Танина мама и два замызганных мальчугана, пяти и двух лет. Младший, Сашка, расположился на руках у бабушки и что-то усиленно втолковывал ей, угукая на только ему одному понятном языке. Лёшка же был занят серьёзным делом – усаживал котёнка в кузов игрушечного грузовика, но тот всё никак не хотел быть участником сомнительных пассажирских перевозок, мяукал, извивался и, в конце концов, дал дёру, задрав хвост и разгоняя гусят с пути. Лёшка, впрочем, ничуть не расстроился, тут же переключив внимание на выходящего из машины Игоря. Сашка, ужом выскользнув из бабкиных рук, тоже рванул к гостю.
– Привет, мужики! – присев перед братьями на корточки, Игорь протянул к ним руку для приветствия.
Лёшка молча подал Игорю свою ладошку, внимательно глядя в глаза. А Сашка громко лопотал что-то, таращась на машину. Игорь взял его ручонку и легонько сжал её:
– Привет, Сашка.
Мальчуган повернул лицо к мужчине и улыбнулся. Улыбка у него была удивительная! У Сашки мгновенно и широко распахивались не только губы, но и глаза! Детское личико словно вспыхивало светом. Игорь радостно рассмеялся и, подхватив Сашку на руки, несколько раз подбросил его в воздух.
– Едем, я готова! – Таня, вынырнув из калитки, окинула быстрым взглядом улицу и юркнула на пассажирское место, по дороге поцеловав сыновей.
Выезжая из села, Игорь всё также улыбался, поочерёдно поглядывая то на Таню, то на дорогу и вспоминая Сашкину улыбку, ощущения от детских ладошек и мальчишеского тельца, сжимающегося от восторга и страха при полёте.
– Ты чего улыбаешься? – Таня бросила свою сумочку на заднее сиденье. – Дашь порулить?
– Хорошо на душе, вот и улыбаюсь. Пацаны у тебя классные. Порулить? Без проблем! Три поцелуя – и ты рулишь до самой трассы! – сказал Игорь, остановившись на обочине и выходя из машины.
– Я согласна! – радостно пискнула Таня. Она не обходила машину, чтобы поменять пассажирское место на водительское. При её миниатюрности она просто скользнула за руль из одного кресла в другое.
Возвращались из Одессы поздно, в двенадцатом часу, переполненные эмоциями. «Маски» были великолепны. Наверное потому, что «в кубе»[1]. Зал от смеха просто корчился в спазмах! В самом начале Пистон-Постоленко прошёлся со своим огромным чемоданом по головам и плечам зрителей, причём сунул Игорю этот огромный и удивительно лёгкий чемодан в руки подержать, а сам принялся жестами уговаривать Таню идти с ним на сцену. Потом махнул на неё рукой и, отобрав у Игоря чемодан, двинулся туда сам. Барский в конце спектакля обрызгал Таню водой из какого-то водяного пистолета, специально выбрав её из зрителей и тщательно прицелившись…
Игорь управлял одной рукой, вторая лежала на девичьей коленке. К хорошему настроению примешивалась почему-то грусть. Всё вроде бы отлично: хороший вечер, под колёса автомобиля послушно стелется дорога, рядом любимая девушка, тело которой он десять минут назад покрывал поцелуями. На губах ещё чувствовался её вкус, его руки, лицо, всё его тело продолжало жить ещё там, десять минут назад – целовать, гладить, ласкать, прижиматься и опять целовать, целовать, целовать… И ощущать её. Всю сразу и каждую её впадинку и выпуклость по отдельности. И всё-таки сидела какая-то заноза.
И заноза эта была в том, что она его стеснялась. На людях стеснялась. Вот десять минут назад она стонала и извивалась, поддаваясь его ласкам, целовала его, обнимала, а сейчас сидит тихонько, расслабленная, положив свою руку поверх его. А в театре, в фойе, она отстранялась от него, всё время напряжённо выдерживая незримую, только ему заметную дистанцию.
«Ну шо, Игорь Владимирович, снесло башню от молодого тела? – думал Игорь. – Снесло… Тебе бы, дураку старому, найти ровесницу, пусть лет на пять – семь моложе, да и жить спокойно, размеренно. Чтоб выглаженные рубашки в шкафу, кефир в холодильнике, чтоб: «Игорёк, тебе это вредно при твоём геморрое…» Тьфу, тьфу – хай Бог милует! Но мы простых путей не ищем! Да?.. Таки да. Нашёл себе молодуху, герой. Когда сексом занимался в машине последний раз? Небось и забыл уже. А вот ответь себе честно: это что, любовь?.. Или, может, это ты так от старости убегаешь? Молодая, красивая, плохо ей после развода, ты-то знаешь, как может быть плохо и одиноко. Вспомни, как тебе было херово. Как будто ведром крутого кипятка ошпарили, и с тебя кожа слезла, и как дико хочется натянуть хоть что-нибудь, хоть дерюгу какую вместо кожи, прикрыть эту боль! Вот ты и воспользовался ситуацией. И ощущаешь себя пацаном семнадцатилетним, чувства захлёстывают, всё как будто в первый раз, и глупости любые для неё готов творить, и дом построить. Готов?.. А ведь-таки да, готов. И таки да, люблю. Хотя и не пацан вовсе, а потому понимаю, что я для неё наверняка та самая дерюжка, которой она свою боль прикрывает. Пройдёт время, ей полегчает, оглядится она и поймёт, что кроме этой старой и дырявой дерюги есть вполне нормальные одежды. И откинет она тебя и пойдёт дальше по жизни…»
– О чём ты думаешь? – Таня повернулась к Игорю.
– О нас думаю. – Он повёл свою руку выше по внутренней стороне её бедра.
– Не балуйся! – Она как-то уютно развернулась в кресле, свернувшись калачиком и зажав Игореву ладонь ногами. – Что ты о нас думаешь?
– Думаю о том, что я люблю Лисёнка, и пойдёт ли она за меня замуж?