и царствующего монарха, власть которого, по примеру европейских государств, следовало бы ограничить хотя бы введением конституции.
— Почему у нас нет сильных правящих партий, как в Англии? — спросил он. — Ответьте мне, господа.
Ладо молча взглянул на Ставраки. Глаза его словно потускнели, губы вытянулись в две полоски.
— Не знаю. В Англии не бывал!
Костровский пренебрежительно фыркнул.
— Потому что все трусят, как вы, прошу извинить меня за резкость и прямоту. Абсолютизм держится потому, что все набрали в рот воды и молчат. Да, да! Каждый в своем углу сидит, как сыч, и молчит.
— Но проходят ведь забастовки, стачки, — сказал Ладо.
— Е-рун-да! Ерунда и еще раз ерунда! Бастуют рабочие, а царя должна обуздать техническая интеллигенция.
— А вы не боитесь произносить такие слова? — спросил Ладо. — Ведь если вы всюду так рассуждаете, мысли ваши могут дойти до слуха господ жандармов.
Слова «господ жандармов» он произнес с нажимом и быстро посмотрел на Ставраки. Глаза у того забегали. На этот раз он явно себя выдал. Что ж, посмотрим, что будет дальше.
Костровский снова усмехнулся:
— Я инженер, господин Меликов, а просвещенные головы инженеров нужны сейчас, никто их не тронет. И в конце концов, я знаю, где можно говорить. Хотя, должен вас заверить, я с наслаждением бросил бы свои слова прямо в лицо императору. Да, да! Я сказал бы, что ему пора сходить со сцены, что пришло время уступить место деловым, умным людям!
— Да вы революционер, господин инженер, у вас такие стремления, — опасливо произнес Ладо.
Ставраки опустил голову.
— В известном смысле — да, — подтвердил Костровский. Он встал и, размахивая руками, продолжал говорить. Видя перед собой, как ему казалось, испуганных и восхищенных слушателей, он совсем разошелся.
— Я страдаю, когда вижу умирающего от голода рабочего! — выкрикивал Костровский. — Мне стыдно за свою страну!
Он так кричал, что проводник открыл дверь, выясняя, не произошло ли скандала.
— Закрой дверь, осел! — рявкнул Костровский и пронзил взглядом Ладо и Ставраки. — Вы возражайте, возражайте мне, господа, если не согласны со мной. Можете вы назвать хоть кого-нибудь, кто сейчас всерьез борется с царизмом?
Ставраки отрицательно качнул головой.
— Не могу, — ответил Ладо. — Откуда мне знать, кто в России против царя злоумышляет?
Костровский вздохнул: — Господи, сколько надо изменить, сколько отбросить! Только промышленная революция, только техника, наука способны радикально изменить жизнь общества.
Ставраки встал и вытащил из-под подушки саквояж.
— Прошу извинения, господа. Я скоро вернусь, в соседнем вагоне едет приятель, проведаю его.
Он вышел, закрыв за собой дверь.
— Вы, кажется, напугали нашего попутчика, — заметил Ладо.
— Ну и пусть! Мне все равно.
Неужели Ставраки пошел за жандармом? Или действительно в соседнем вагоне кто-нибудь еще едет?
— Я на минутку, господин Костровский, извините.
Ладо быстро пошел в конец вагона. Туалет был пуст, в тамбуре тоже никого. Почувствовав чей-то взгляд, Ладо посмотрел сквозь стекло двери в тамбур соседнего вагона и увидел Ставраки — он был один, стоял, курил. Ладо отвел глаза, отошел от двери и немного спустя выглянул снова — Ставраки в тамбуре уже не было. Загадочная история. Не хватает еще попасться перед самым Баку после стольких злоключений, кончившихся благополучно! Почему Ставраки понадобилось выйти? Кого-нибудь ждал в тамбуре? Или же увидел, сказал, что хотел, и выдерживал время, прежде чем вернуться? Он явно чего-то испугался. Постоим здесь и мы, тоже покурим…
Кржижановский удивлялся: «Ну, батенька, и везучий же вы». Глеб Максимилианович Кржижановский рано облысел, но высота его лба не казалась от этого благоприобретенной. Крутые надбровные дуги, глаза немного навыкате, и в глазах умная сосредоточенность. Удачно поселились они с женой в Самаре — в стороне от города. Если за тобой нет хвоста, придешь к ним незамеченным.
Забавное происшествие случилось в день приезда Ладо в Самару. Отыскивая явочную квартиру, он рассматривал город. Пожалуй, из тех, что он повидал, этот был самый сонный. Деревянные срубы, уйма лавок и трактиров. Несмотря на будний день, на деревянных тротуарах валялись пьяные, облепленные мухами. У купцов — сытые, грубые лица быстро разбогатевших крестьян. Здесь обывателей даже приезжие не интересовали. Отвечать на вопросы тяготились. Пожалуй, это его и спасло. Полдня те, у кого он спрашивал нужный адрес, скребли в затылке и после тяжких раздумий говорили: «А чего… идите… туды». Вдруг за спиной кто-то сказал: «Не ходите туда, куда вам назначено. Спросите в редакции «Самарской газеты» секретаря. Не оглядывайтесь». Голос был мужской. Человек вскоре отстал. Провокатор? Но тогда незачем было предупреждать, его просто подстерегли бы в квартире. С трудом он разузнал, где помещается редакция, спросил секретаря. Оказалось, что явка провалилась, его не могли найти, и всем членам комитета наказали: «Ищите смуглого человека с бородой, в соломенной шляпе». Глеб Максимилианович от души хохотал. «Кавказца в русском городе сразу приметишь! Ну-ну, рассказывайте. Как поживает «Нина», где побывали, кого повидали?» Слушая, Кржижановский часто поглаживал ладонью высокий лоб и приговаривал: «Да, да, понимаю вас… Конечно, вы поступили правильно… «Южный рабочий»? Думаю, они все же исправятся… Экономизм, говорите, у вас не привился? Да, но у вас свой опасный зверь — национализм. Не страшно? Рад вашей уверенности… Так что же все-таки решили с «Ниной»? Или в Баку или ликвидировать и открыть грузинскую типографию за границей? Вы написали об этом в Лондон, я знаю… Наверное, вам на всякий случай пришлют надежный иностранный паспорт, а вы уж решайте сами… Создание нелегальной газеты «Брдзола» на грузинском языке было делом первостепенной важности. Царизм запрещает говорить на родном языке, а тут на родном языке выходит революционная газета! Да, если грузинский пролетариат и крестьяне не знают русского языка, «Искра» до них не дойдет. Но тогда придется создавать за границей и грузинские, и украинские, и армянские, и другие типографии. Реально ли это? Может быть, лучше иметь национальные типографии на местах? Посмотрим, что ответят из Лондона. Удивила вас российская неразбериха? Владимир Ильич определяет последние годы как «период разброда и шатания». В новой работе «Что делать?» он отвечает на многие вопросы. Весьма остро Ульянов высмеивает кустарничество. Так и пишет, что мы своим кустарничеством уронили престиж революционера на Руси. И экономистам достается. В «Что делать?» говорится и о значении передовой революционной теории, и о том, какой должна быть революционная организация, там и план общерусской политической газеты…» Поезд резко остановился.
Ладо выглянул в окно. Семафор. А Ставраки все не возвращается. Ладо выбросил окурок и вернулся в купе.
— Разве уже Баку? — спросил Костровский.
— Нет еще. Сейчас будут Баладжары. Я сойду. Здесь живут мои родственники.
Костровский думает, что революция может и должна быть только технической. Но между тем, что человек думает и что делает, часто огромная пропасть. Философ Гегель искренне считал образцом государства прусское самодержавие, но учение его о том, что в мире происходит постоянный процесс изменения и развития, приводило к выводу, что борьба с действительностью, с существующей неправдой и царящим злом тоже коренится в мировом законе вечного развития. Если все развивается и меняется, то почему должно вечно сохраняться прусское самодержавие, как и вообще любое другое государство, в том числе и российское? Абсолютизм сменится буржуазной республикой, буржуазная — демократической, и так будут сменять друг друга все новые и новые, более совершенные формы государственного правления.
— Значит, господин Костровский, — спросил Ладо, — вы мыслите благотворной только одну революцию — науки и техники?
— Разумеется. — Костровский более не горячился. — Попробуйте, я не о вас, конечно, говорю, пусть революционеры попробуют прогнать у них вот — он кивнул на окно — беков, пашей, объявить социальное равенство и всякие прочие свободы. Только и разницы, что весь народ будет одинаково голодать. А добейтесь развития техники, дайте людям машины, потом научите народ управлять ими… Какое государство у нас сейчас наиболее цивилизовано? Англия! А почему? Ведь все началось с ткацких станков и паровоза Стефенсона. Человечество должно, в первую очередь, избавиться от нужды, голода. Вы, господин Меликов, наверное, не знакомы с социалистическими идеями, а в них ведь только одно и говорится — власть народу. А к чему могут повести общество они вот? — он снова показал на окно. — Неужели не ясно, что вести человечество вперед должны те, кто больше всех знает, видит, — люди науки?
— Я действительно не знаком с социалистическими теориями, — осторожно сказал Ладо, — и меня лично ваши доводы убеждают, но разве, если отвлечься от нас с вами, техническая революция даст людям равенство? Разве не останутся те же наши и беки, только уже от науки?
— Сытые, образованные, технически грамотные народы, — сказал Костровский, — сами изберут для себя наиболее разумные формы правления. Так что овладевайте наукой, сударь.
— Увы, в гимназии я хуже всего успевал по математике. Всего наилучшего.
Попрощавшись с Костровским, Ладо направился к выходу. Поезд уже подходил к платформе. Надо выйти после того, как поезд тронется.
Ладо поболтал с проводником.
Пробил станционный колокол, паровоз загудел, и, как только платформа стала уходить назад, Ладо спрыгнул и зашагал к станционному домику. Обернувшись, он увидел в тамбуре вагона, за дверным стеклом лицо Ставраки.
За станцией ждали пассажиров дрожки.
— В город! — сказал кучеру Ладо. — Ошибся, понимаешь, думал, уже Баку.
— Проводник не мог сказать, дурная голова? Садись, господин, недорого возьму.
Ветер дул жарко, ровно — словно сухая душная стена двигалась. На зубах скрипел песок. Прячась за спиной кучера, Ладо соображал, к кому пойти. Пожалуй, к Грише Согорашвили — заведующему винным складом Удельного ведомства, а от него на конспиративную квартиру.