Вернулся Белан, тихонечко сел рядом, зашептал:
– Этот ролик у меня дома оказался, сейчас привезут.
– Спасибо. Анатолий Петрович, сейчас вы сосредоточьтесь и, как говорят киношники, мы отмотаем ленту назад. Вы встретитесь с Пашей Астаховым в одна тысяча девятьсот таком-то году. Я вас слушаю.
Кепко взглянул на Гурова строго, оценивающе, покашлял, покрутился в кресле, сказал:
– А ты ничего, ты мог бы даже тренером работать. Характер имеешь и удар держишь. Ну, что Паша?
И Анатолий Петрович начал рассказывать о Павле Астахове. Как старший инспектор и ожидал, ничего интересного для себя он не услышал. Секунды… Поражения… Победы… Травмы… Работа… Работа…
В каждой профессии есть свои секреты и не только секреты, но и приемы, техника. Гурова не интересовали объемы и тренировочные нагрузки, психологические стрессы, его пока не интересовал даже сам Астахов. Майору нужен был Анатолий Петрович Кепко, его настрой, душевное состояние, погружение в жизненный мир ученика. Тренера надо было превратить в Астахова, вспомнить его досконально, заставить жить его чувствами.
Анатолий Петрович говорил и говорил; когда называл имя Краева, морщился, словно от зубной боли.
– Павел Маевскую любит? – осторожно спросил Лева.
– Нет, – ответил Кепко. – Он хочет жениться. Ему нужен сын. Паша полюбит позже, сейчас в нем места для любви нет. Любовь в человеке очень много места требует.
– Кто был чемпионом области до Астахова?
– Разные были, менялись. – Кепко пожал плечами. – Смирнов Володька… Усольцев… Калинин Саша год сверкал. Его даже в сборную приглашали.
– А Лозянко?
– Перестаньте. – Кепко улыбнулся. – Игорь четыреста и не бегал.
Гуров старался подстроиться к тональности Кепко.
Паша быстро бежал вперед, кого-то обгонял, невольно вытеснял с дорожки, занимал чужое место.
– Паша всегда занимал свое место. Если сейчас он уйдет, то останется пустое место. В команде-то кто-то будет… Только этот кто-то не займет место Астахова. Я понимаю ход ваших мыслей, вы на неверном пути, его не пытались выбить из обоймы, этого сделать нельзя, так как он не в обойме. Он сам по себе. Он Павел Астахов, и все! Непонятно? Ну, вот был Валерий Борзов. Сейчас тоже выигрывают первенство страны, могут выиграть Европу, даже Олимпийские игры, дай им бог здоровья. Но никто не станет Валерием Борзовым, как и Виктором Санеевым, и Игорем Тер-Ованесяном. Личность такого калибра, когда она появляется, никому не мешает, ничьего места не занимает, она просто объективно существует.
– Вот-вот, мы подплываем, – сказал Гуров и на удивленный взгляд Кепко пояснил: – Вы сказали очень точно: объективно существует. Объективно. Однако подавляющее большинство людей в своих суждениях и оценках субъективны, имеют иную точку зрения. Паровоз катится по рельсам, это его рельсы, и занимать их неразумно. Но если кто-то сунул на рельсы ногу, то останется без ноги. Паровоз прибудет на станцию назначения без опоздания. Конечно, можно сказать: мол, не лезь на чужие рельсы. Но ноги нет, и человеку больно.
– Вы хотите сказать, что Паша кого-то переехал и не заметил? – спросил Кепко.
Белан осторожно что-то писал; казалось, он даже не дышит.
– Тут посложнее, – возразил Гуров. – Астахов никому не мешал ни объективно, ни даже субъективно. Некто, чья жизнь в спорте не сложилась по различным причинам, мог придумать, создать в свое оправдание сказочку, что был убит Астаховым.
– Ну, дорогой мой! – Кепко развел руками и повернулся к Игорю Белану, призывая в союзники. – Придумать кто угодно и что угодно способен! Это задание из категории: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что.
– Изволили сказать глупость, уважаемый Анатолий Петрович. – Гуров успел понять: спортсмены необидчивы и ценят ясность. – Придумать такое способен не кто угодно. Вы подумайте, подумайте, кто из жителей вашего города способен винить Павла в своих неудачах? Я же не говорю: «Москва… Страна… Мир…» Городишко-то у вас, извините… Ну давайте, давайте! – Гуров изобразил раздражение.
– А вы не кричите!
– А вы мозгами шевелите! Вас легкоатлеты называют «отец родной»! – мгновенно сочинил Гуров. – А вы собственных детей не знаете!
– Из-за Нинки тоже могло…
– Не трогайте линию Маевской. Отложим. Павел Астахов не этим знаменит.
– Игорь! Мы зарядили! Крутить? – крикнул киномеханик.
– Минуточку! – ответил Гуров. – Астахов часто проигрывает?
– За последние два года он проиграл один старт. Эстафету в Ленинграде. У него задняя поверхность бедра была потянута…
– Астахова зрители любят? – перебил Гуров.
– Когда выигрывает, любят. В Ленинграде и убить могли. – Кепко горько улыбнулся.
– Злость, разочарование, болельщики жестоки, как дети. Так ведь не радовались же?
– Надеюсь.
– Давайте посмотрим. – Гуров повернулся к Белану. – Командуйте.
Белан встал, захлопал в ладоши, махнул рукой, и экран зажегся.
– Матч с США, – пояснил Кепко. – Вот здесь Паша и проиграл. Он просил не ставить его в эстафету. Видите, ему и принесли поздно…
На последней прямой Астахов достал соперника.
Стадион затих. Казалось, что в этой противоестественной тишине стал слышен бег спортсменов и их дыхание.
– И здесь Паша сбросил, – сказал Кепко. – Он был не готов.
На финише Астахов проиграл, целую секунду стадион молчал, затем обвалился свистом и грохотом.
Трибуна, мимо которой шел Павел Астахов, свистела особенно усердно. Некоторые зрители повскакивали со своих мест и что-то кричали ему, размахивая руками.
Лицо Кепко, лицо Краева… Чье-то радостное лицо…
– Остановите! – сказал Гуров.
– Стоп! – Игорь встал и замахал руками.
Изображение застыло на кадре, где Астахов поднимал брошенную с трибун пустую бутылку.
– Болельщики как дети? – сказал Кепко. – Сволочи они, а не дети!.. Видите? Словно Павел Астахов обречен на победу.
– Я полагал, что человека надо показать в различных ситуациях. Потрясающий кадр, как Павел поднимает бутылку и спокойно опускает в урну, – сказал Белан.
– Где проходил матч? – спросил Гуров.
– В Ленинграде, – ответил Кепко.
– В Ленинграде, – задумчиво повторил Гуров. – Можно чуть назад? До изображения Краева и Анатолия Петровича.
– Сейчас. – Игорь побежал к киномеханикам.
– Анатолий Петрович, вы знаете Усольцева? Он в спорте на какой-то хозяйственной работе? – спросил Гуров.
– Сережу? – Кепко поморщился. – Мой ученик… к сожалению. Нехороший мальчик. В спорте был… в свое время. Я виноват, не справился… – Он резко повернулся и замахал на Гурова руками. – Глупости! Вздор!
На экране изображение побежало назад и застыло.
Лицо Краева… Лицо Кепко… Радостное лицо Усольцева.
– Я не ошибся? – спросил Гуров.
– Сергей, – кивнул Кепко. – Паша проиграл, а он радуется, паршивец.
– Спасибо. – Гуров поднялся. – Радуется, это хорошо. Интересно.
– Вы, конечно, профессионал, – бормотал Кепко, выходя из зала, – но тут вы загибаете.
– Возможно. Вы, Анатолий Петрович, пленку не видели и со мной не разговаривали, – прощаясь, сказал Гуров. – Мы еще встретимся. До свидания.
Вернувшись в управление, Гуров столкнулся с Борей Ткаченко.
– Здравия желаю! Какие будут указания, шеф?
– Меня зовут Лев Иванович. Если ты хочешь походить на строевого офицера, обращайся ко мне «товарищ майор». А сейчас, пожалуйста, сходи пообедай.
– Я обедал, товарищ майор! – Боря явно обиделся.
– Не важно. Сходи в столовую, выпей кефира, – сказал Гуров. – Мне надо побыть одному.
– Я могу посидеть в коридоре, товарищ майор!
– Посиди в коридоре. – Гуров вошел в кабинет и закрыл за собой дверь.
«Итак, Усольцев? Почему он? Просто больше у тебя ничего нет, майор. Все твои рассуждения притянуты за уши. Случалось, ты разрабатывал и менее бесперспективные версии».
Убийство милиционера Трифонова. Он был убит выстрелом в грудь в центре Москвы в восемь утра. У него забрали оружие. Казалось бы, мотив ясен: завладеть пистолетом. Но зачем стрелять в центре Москвы? Трифонов был богатырь, почти двухметрового роста. Чтобы добыть пистолет, можно поздно вечером где-нибудь на окраине подыскать милиционера – не гренадера, ударить сзади кирпичом по голове. И убийства на себя не вешать, и шума не производить. В центре Москвы? Стрелять? Могла проезжать патрульная машина, хотя бы такси. Убийство совершенно безумное, немотивированное, ухватиться абсолютно не за что. Для розыска убийцы создали бригаду, и Гуров получил безумную версию.
Когда Трифонову выстрелили в грудь, то, видимо, он сразу не упал, потому что убийца ударил его в висок рукояткой своего пистолета. В его ТТ был последний патрон, пистолет был старенький, и обойма выскочила. Убийца этого не заметил, и обойму нашли. Лев Гуров получил ту обойму и отправился в Тулу на оружейный завод. По номеру на обойме установили, что эта партия пистолетов изготовлена в сорок третьем году и отправлена на 2-й Украинский фронт. Вернувшись в Москву, Гуров засел в военкомате и стал выбирать оставшихся в живых офицеров, которые в сорок третьем году воевали на 2-м Украинском фронте. Каковы шансы такого розыска? Пистолет только за годы войны мог сменить нескольких хозяев. А после войны? Говорят, один шанс из тысячи. Вряд ли он здесь был, этот шанс. Но ведь тогда Гуров работал! Сорок с лишним дней занимался обоймой, номерами, картотеками. Правда, он ничего не добился, и убийцу задержали спустя два года. Гуров к задержанию не имел никакого отношения.
Так почему Усольцев – так уж безнадежно? Если есть шанс, надо работать.
Гуров пошел к Серову. В кабинете опять находился следователь Фирсов. Снова они втроем, словно не расставались. По просьбе Левы оператор Белан сделал несколько фотографий Усольцева. Гуров молча протянул следователю и подполковнику по фотографии.
Следователь взглянул на фото Усольцева, перевернул, прочитал надпись на обороте, сказал:
– Я читал протокол допроса.