1
Взятый под стражу Хромой сказал только, что бандиты, едва втиснувшись в лодку, уплыли вниз по течению. Да еще — что связной банды дед Федот остался на берегу, исчез незаметно. Перед тем как исчезнуть, шептался о чем-то на дворе с Осой. О чем — Хромой не ведает и ведать не желает, потому как «принимал банду он принудительно».
Колоколов и Зародов решили вести отряд вниз по течению, по левому берегу. Верстах в пяти от Аксеновки перешли реку по не снятому почему-то на время подъема воды наплавному мосту и в первом же сельце услышали весть о банде. Несколько часов назад мимо по межевым ямам полей шли пятеро мужчин и девица. Мужчины частью с винтовками, мешками, девица с узелком в руке.
Началась погоня. Милиционеры ехали впереди на лошадях, крестьяне — одни на подводах, другие пешком — двигались длинной цепью по лесным тропам. Они пили воду из родников, сидели около недавно еще пылавшего костра, грея руки над теплом ржаво-красного пепла, горячего, не раздутого ветром.
Они оставляли позади редкие лесные хутора, мельницы посреди разлива. Они спускались по хлипким ступенькам в блиндажи, вырытые когда-то дезертирами — наполненные черной водой с ожившим сейчас лягушачьим царством. А на исходе дня вошли на территорию сагового завода. Из красного мелкого кирпича, с узкими и высокими, монастырского типа, окошечками, с башенками по углам, похожими на бочонки, завод напоминал костел. Таких Колоколов и Зародов немало повидали, когда в рядах русской армии шли по галицийской земле в шестнадцатом году.
До революции завод принадлежал купцам Первухиным. С помощью наемной силы купцы гнали спирт из картошки и торговали им в Москве, в Петербурге, в городах по Волге. Теперь же здесь производили саго — крупу из крахмала. Короткие и широкие, похожие на пни трубы дымились — тянуло с ветром запахи крахмала, соляной кислоты. У прудов, что окружали здание завода, выстроились стволы тополей, растрескавшиеся от старости, бессильно уронившие, точно руки, могучие ветви в воду. В тени деревьев застыли люди. Они напряженно смотрели на приближающийся отряд. Узнав Колоколова и Зародова, высыпали навстречу, обступили, заговорили, перебивая друг друга. Из этих сбивчивых рассказов стало ясным вот что. Сегодня, около полудня, как раз в обеденный перерыв, явились в поселок бандиты. Сначала они стали искать конюха заводской конюшни. Не найдя его, вломились в бывший первухинский дом, где теперь жил инженер. Он готовился только что сесть за стол. Маленький толстый человек в белой рубашке, галстуке, тихий и робкий, обомлел, увидев в своей квартире вооруженных людей. До этого он много лет работал где-то на Украине и тоже то на винных, то на круподельных заводах. В здешний поселок приехал всего лишь месяца три назад.
— Но как же так? — заикаясь, спросил он. — Лошади нужны заводу. На них вывозим в уезд декстрин и саго. У нас план... Да и ключ в заводской конторе.
Бандиты захохотали, обступив его и жену, полную дебелую женщину. Один сказал:
— По плану, стал быть, нынче стало... Ишь ты, хозяева...
Другой, с маузером, оглядел жену инженера:
— Себя откормил на крахмале, а жену еще пуще.
Третий, высокий и черный, в распахнутом пальто, кивнул на шкаф:
— Поди-ка, золотишко есть у них. Эвон, баба-то, в ажурных чулках щеголяет. Порыться надо бы...
И, слыша такие речи, инженер совсем растерялся. Он взмок и, чтобы утереть потное лицо, полез в карман за платком. Выстрел из маузера повалил его на стол, на котором стояли кринка с молоком, чашки, плошки, чугунок, кастрюля алюминиевая с деревянным половником. Стрелявший обшарил карманы, с кривой виноватой ухмылкой сказал:
— Думал, он за наганом полез. А там платок сопливый. Ну, не дергался бы.
Он обошел повалившуюся в обмороке жену инженера, снова оглядев ее всю долгим взглядом, взял с окна бутыль, откупорил пробку, понюхал. Отставил, узнав, что это соляная кислота. Из кринки отпил глоток молока. Предложил высокому и угрюмому, в шинели, с винтовкой в руке. Тот пить не стал — помотал головой. Тогда владелец маузера, а это, как узнали потом, был Розов, сын игумновского священника отца Иоанна, смахнул с комода бронзовую фигурку женщины, сунул ее в карман кожаной куртки и кивнул на дверь. Выяснилось потом, что были это еще Срубов и Кроваткин, лошадник из Игумнова, и сам Ефрем Оса, тот угрюмый парень в шинели. Вот пятого не узнали и девицу никто не знал. Она толкалась в дверях с узлом, как на вокзале.
Видимо, выстрел встревожил бандитов, потому что больше ключа не искали и к конюшне не вернулись. Проулком живо сунулись к лесу, через вывернутые пни и коряги — разработку — скрылись в чаще. Два заводских охранника, прибежавших с винтовками к дому инженера, наверное, рады были исчезновению бандитов. Идти следом за ними и наказать их пулями они отказались. Мало ли, сидят бандиты в кустах да ждут, когда кто-то набежит по следу из переполошенного поселка.
Люди стояли вокруг милиционеров и крестьян и ждали от них слов. Потом кто-то сказал с ненавистью:
— Пора бы вам освободить нас от них.
— Пора бы избавить, — добавил кто-то из толпы.
Зародов обернулся к Колоколову, одной рукой державшему на уздечке Стрелку.
— Трогаемся дальше, Федор Кузьмич. Пока не догоним.
Он был полон ярости и даже бешенства. Наверное, раздайся сейчас выстрелы из лесу, первым бы, а может, и один пошел с наганом в руке, не сгибаясь, не прячась. Но Колоколов покачал головой. Колоколов был бывший унтер-офицер, провоевавший всю германскую. «Идти сейчас в темноту, плохо зная лес да еще незнамо куда?»
— Дать надо людям отдохнуть, Афанасий, — сказал он мирно, приглаживая белые девичьи кудельки на лбу. — Если люди выдержат, то коней замучаем. Не поены, не кормлены. А лошадей надо беречь для запашки. Сам же говоришь, что Советская власть недосевов не потерпит.
Может, знакомое изречение заставило Зародова нехотя согласиться дать людям отдых в этом заводском поселке.
Завком отвел им ночлег в одном из теплых складов, рядом с мешками крахмала, бочками из-под соляной кислоты, на тюфяках, принесенных жителями поселка, на мешках и рогожах. Окна в складе давно были выбиты и закрыты наглухо досками. Было в нем темно, стояла пыльная, кислая духота. Но люди отряда не заметили этого: наскоро перекусив, напоив лошадей, повалились спать.
2
Утром выступили из поселка в тихом и скорбном молчании жителей. Через выдернутые пни, коряги и ямы разработки углубились в лес, отыскивая путь прошедшей здесь вчера банды. Сперва находили отпечатки сапог, сломанные кусты, окурки на первой зелени. Потом на одной из речонок следы потерялись. Покружившись безуспешно по лесу и вдоль речонки, Колоколов и Зародов решили свернуть к ближайшей деревеньке. Здесь их тоже встретил плач. В одной избе на деревянной кровати лежал невысокий испитой парнишка и дышал тяжело, как перед кончиной. Обнаженная костлявая рука его была замотана полотенцем, узкое лицо с немигающими грустными глазами запрокинуто на подушке — смотрело в потолок, низкий и темный от копоти. Рядом с пареньком сидела мать, вытирая слезы.
Две девочки в длинных рубашонках, босые, сунув, как по команде, пальцы в рот, смотрели на Колоколова завороженными глазами. Между огромными чугунами для варки пойла скотине ползал ребенок, попискивая тихо. Личико его было в темных пятнах сажи. Синими от стылого воздуха избы ручонками он цеплялся за ухваты, за хворост, приготовленный для топки, за горшки с битыми краями, за опахало из петушиных перьев. Все это гремело, шуршало, падало. Но никто не обращал на него внимания.
Хозяин избы, в шапке — одно ухо вверх, другое вниз, — в армяке, запачканном мучной пылью, хмуро рассказал милиционерам и крестьянам отряда:
— Заявился за сыном, похоже как, Срубов. Играть — с гармонью куда-то. Нас дома не было, молоть зерно ездили в Поздеевское. Вот он тут и похозяйничал. Погнал Пашку, а Серега заступился за брата, хоть и хворый. Корить стал, чтобы не трогал. Тот его сапогами...
Отец не договорил, торопливо отвернулся и шмыгнул в дверь. Собравшиеся соседи досказали за него:
— Кровью даже харкал Сережка-то. Подняться сам до кровати не мог. Поди-ка, все у нутрях отшиб.
Куда Срубов увел парня, они догадываются: скорее всего — в семидесятый квартал к леснику Акиму Кувакину. Больше некуда, поблизости на пять верст нет деревень и сел, а только лес да болота, да разве еще монастырь в Посаде. Так не в монастыре же отплясывать под гармошку.
— Покажите, как идти к леснику! — сказал Колоколов.
Вызвался один из крестьян. Он сбегал в свою избу, вернулся с ружьем, перепоясанный патронной лентой, которую, как он сам тут же пояснил, «строфеил на турецкой кампании».
Подводы оставили в деревне с Самсоновым, а сами, налегке, беглым маршем направились к лесу. В лесу рассыпались цепью, охватывая сторожку в кольцо. Шли тихо, осторожно переступая через сучья валежника. Но захватить врасплох банду не удалось. Шаги в лесу уловила собака. Залаяв, дала знак своему хозяину, а хозяин дал знак бандитам, как выяснилось позже на следствии. Иначе Кроваткин не успел бы залечь со своим кавалерийским карабином за сосной на пути отряда. Его первый выстрел остановил Михаила Кузьмина. Затрещавший позади кустарник заставил Колоколова обернуться. Увидел, как медленно заваливается на спину один из братьев, кинулся к нему, рискуя попасть на мушку стреляющего:
— Иль ранен? Эй, Михаил...
Кузьмин не ответил, раскидывая руки по кустам можжевельника, синие глаза его стали закатываться под веки, фуражка свалилась, будто кто-то невидимый сбил ее щелчком.
— Ах ты черт, — прошептал Колоколов, глядя с яростью на чернеющую сосну, откуда гремели выстрелы.
Гул, точно гром в небе, покатывался между стволами. Вскрикнул Гаврила, ухватился левой рукой за плечо. «Вот тебе и меткая рука. Кончилась, быть может, — подумал Колоколов, по-пластунски продвигаясь за кустами. К раненому, стонущему тихонько, первым подобрался Зародов. Стал расстегивать шинель, приседая от каждого нового выстрела.
— Ах ты черт, — снова прошептал со злостью Колоколов.
Он перебежал небольшой лужок, пополз дальше, упруго и быстро вжимая локти в сырую землю, пахнущую прелым листом, грибами. Из-за сломанной и поваленной ольхи разглядел впереди голову стрелка — двумя выстрелами из нагана заставил замолчать его. Пули полоснули коричневый голый череп, залили кровью лицо, так что Колоколов не признал убитого, а признав, удивился:
— Старика в заслон поставили. Ну и дела.
Милиционеры и крестьяне, затаившиеся за деревьями, ждали еще выстрелов из глубины леса и целили из ружей, из винтовок и наганов. Но стояла тишина. В этой тишине послышались тихие всхлипы Евдокима Кузьмина, застывшего на коленях возле убитого брата. Над ним склонился Никишин, стал гладить по плечу, а сказать не мог и слова: горло, видно, перехватило от жалости к своему односельчанину. Но вот Евдоким вытер мокрое лицо ладонью и, обводя глазами небо, сказал:
— Птахи как разливаются. Стрельба, что на германской, а вот не улетели. Весна потому что. Скоро, знать, и кукушка закукует. — И, уже нахмурившись, попросил: — Вы бегите, а я посижу самую малость.
Тогда Зародов махнул наганом, и отряд стал надвигаться на опушку. Выстрелов больше не было ни в лесу, ни возле сторожки. Первым встретили паренька с гармошкой. Его обступили настороженно, хмурые, озлобленные. От него и узнали, что один из бандитов был ранен, а остальные побежали кто куда. В сторожке увидели на полу пятна крови, опрокинутые скамьи, узлы с тряпками, перевернутый чайник, карты россыпью возле стены на тюфяке, обвязанный широким платком сундучок, набитый деньгами, шинели, бутылки. Под навесом, за сторожкой, обнаружили забившуюся между поленницами сидящую на земле Ольку Сазанову. Похоже было, что она не в себе. То принималась плакать, растирая опухшие щеки кулаками, то вдруг с какой-то поспешной стыдливостью одергивала на себе мятую юбку с оборками. И все оглядывалась, все искала кого-то. Колоколов взялся ругать, мотая перед ее носом пальцем:
— Вот матка узнает, какая ты здесь, с бандитами — то-то ей радости будет.
Олька не поняла смысла его слов, спросила вдруг, с какой-то мольбой глядя в лицо:
— А если поймаете сына игумновского попа, что сделаете с ним?
— Под суд отдадим, а там ему расстрел — самое меньшее, девка, за такую жизнь, — ответил сурово Колоколов. — Да и саму-то под суд надо. Судить и пороть чересседельником.
— Так ему и надо! — не обратив внимания на последние слова начальника волостной милиции, закричала Олька и погрозила кулаком.
Куда побежали бандиты, она не видела.
— Как выстрелили, так я и обмерла, и глаза закрыла, и уши заткнула, — пояснила и опять заплакала. Тут же успокоилась, стала рассказывать о Срубове, который собирался венчаться с ней, а потом ушел, оставив ее одну с этими бандитами.
Вьюшкин и Башкиров привели хозяина сторожки Акима, с топором в руке. К ногам его, потявкивая, жалась собака.
— Я сам вышел, — объявил он, покачиваясь. — Не имею вины за собой. Что были они у меня — каюсь; а помалкивал — иначе они меня бы пилой распилили или топором тяпнули. Один в лесу, защитить некому.
Он повертел в руке топор с налипшими на лезвие кусками глины, как будто собрался очищать его. Зародов отобрал у него топор, спросил:
— Куда подевались остальные?
Лесник махнул рукой на кусты, уходящие вниз от сторожки, по мшистым буграм.
— Им не уйти далеко. Буреломы, а за буреломами овраги. Разлились они страсть как! На лодке не переберешься, не то что вплавь. Так что рядом будут мотаться.
И торопливо уже, теребя бороду пальцами, заглядывая в глаза Зародову:
— Я же старый социал-революционер, Афанасий Власьевич. Ты знаешь это. Я же из РСДРП, на каторге сидел за конфискацию оружия в имении графа Шереметьева.
— Тем хуже, — ответил Зародов, отворачиваясь. — Значит, ты предал РСДРП.
Он приказал милиционерам посадить лесника под стражу в его контору, а сам повел отряд дальше по кустам ивняка, осыпанным каплями воды, как инеем. Уже пробивалась трава, и сапоги, сминая ее, оставляли глубокие следы. Глухо гудели кроны сосен от ветра, поднявшегося вдруг. Трепетали нежные сережки осин, гибко раскачивались ветви черемухи, усеянные робкими почками.
Один раз Зародов оглянулся на Колоколова, идущего рядом с ним, сказал обеспокоенно:
— Неужто сбегут? Как ты думаешь, Федор?
— По делу — некуда бежать, — ответил начальник волостной милиции, оглядываясь по сторонам. — Тут не разбежишься — овраги да кусты.
И правда, в версте от сторожки они наткнулись на толстого мужчину в драном френче, большеголового, с ушами, что лопухи, с чирьями на отвислых щеках. Подняв багровые пухлые ладони над головой, толстяк смотрел напряженно. Животный страх прятался в его узких сальных глазках. Стал кричать на весь лес, не отводя глаз от нагана в руке Зародова:
— Я здесь случайно, с голоду забрел! Уверяю вас!
— Еще один случайный, — даже плюнул от злости Колоколов. — Кто такой?
— В губкоже я служил бухгалтером, — признался уже тихо и уныло толстяк и опустил руки. — Кожи и корье гнали не в ту сторону... Готов за это нести наказание, только не с бандитами. Прошу отправить меня в город.
— Отправим, — пообещал Колоколов. — Эй, Вьюшкин, — обратился он тут к милиционеру, — отведи его в сторожку. Пусть пока посидит.
— Меня даже избивали бандиты! — вспомнив, закричал толстяк. — Нос разбили.
— Считай, что счастливо отделался, — ответил ему на это Зародов. Добавил: — Пока.
Это «пока» точно стукнуло бухгалтера из губкожи, громко ахнув, он пошел впереди Вьюшкина, бормоча себе под нос какие-то слова вроде молитвы.
Остальные миновали овраги, наполненные водой настолько, что хоть на лодке переплывай их, и на первой же опушке за ними увидели блондина с пшеничными усами, в поддевке, кожаных сапогах. Он держал на вытянутых руках карабин. Сказал, дружелюбно улыбаясь:
— Добровольная сдача, Афанасий Власьевич и Федор Кузьмич. Попрошу учесть. У Ефрема я — всего ничего. Служил в Красной Армии. Воевал на белопольском фронте. Лично разговаривал с Буденным...
— С Буденным! — заорал и вовсе взбеленившийся Зародов. — Ну и артисты. Один РСДРП, другой бухгалтер, а теперь буденновец... А где же убийцы и поджигатели? Говори, Ваганов!..
— Там они. Двое... Мышков и Срубов. Вон между осинами сиганули. А я остался. Мне с ними один каравай не есть.
— Суд все выяснит, — оборвал его злобно Зародов и побежал между этими осинками.
Горячий был председатель волисполкома в селе Никульском. Горячий и мечтательный. Очень хотелось ему, чтобы в волости до массовой запашки наступило спокойствие, чтобы пахари, выводя лошадей с плугами в поле, не оглядывались со страхом на лес. Оттого-то и бежал впереди всех, раздвигая кусты, прислушиваясь к звонкому пению птиц над головой.
Колоколов догнал его, успел только сказать: «Поосторожней бы надо, Афанасий. Может, ползком...»
— Ползком! — обернул к нему суровое лицо Зародов. — Это нам перед бандитами, да и ползком!
И тут разом грянули два выстрела. Зародов как споткнулся. Упал на левый бок, продвинулся еще немного к коричневому, как торф, муравейнику, точно собирался укрыться за ним. Колоколов сначала выстрелил в ответ, потом подполз к Зародову, перевернул его на спину.
— Верно ты мне советовал, — морща лицо с каплями пота на лбу, шепнул Зародов. — И вообще ты мудрый, Федор. Вот и будешь за меня председателем. Коль до Никульского не дотяну, передашь мои слова в уездный комитет партии.
— Ты подожди, Афанасий, — пробормотал Колоколов, разрывая на нем нижнюю рубаху, обматывая окровавленную грудь.
А вокруг со всех сторон захлопали по блиндажу выстрелы. Лес снова наполнился гулом. Тонкие стволы осинок вздрагивали. Потянулась между кустами кислая пороховая гарь, как дым, синева окутала густой лес.
— Да ты догоняй их, — вдруг зло выкрикнул Зародов, — а то уйдут!
Колоколов вскочил, побежал, пригибаясь. Совсем явственно показалось ему в узкой щели блиндажа чье-то лицо. Вскинув наган, выстрелил, и — точно пуля попала через окошечко в порох — в блиндаже прозвучал глухой взрыв. Наступила тишина. Кто-то, кажется, Горшков, заорал во все горло:
— Уж не бомба ли у них взорвалась?
Тогда Колоколов побежал через поляну, рядом с Квасовыми, размахивая наганом. И казалось, сейчас его легонько стукнет в грудь, он ткнется в темноту и никогда не узнает, отчего раздался взрыв. Но блиндаж молчал. Колоколов, а за ним Квасовы и Горшков спустились вниз. В тусклом свете, падающем через узенькое окошечко-бойницу, они увидели двоих. Один лежал возле бойницы, согнувшись, точно пряча что-то под животом. Воротник пальто встопорщил густые черные волосы. Второй сидел возле нар, сколоченных из расколотых пополам бревен, сжимая потемневший от крови бок локтем, — высокий, с поблескивающим черепом, с костлявым, отливающим синевой лицом. Он поднял голову, затравленно глядя на вошедших:
— Бомбу в вас надо было, господа большевики, а он под себя... Да и меня заодно...
— Вот где снова увиделись, господин Мышков, — проговорил Колоколов, вглядываясь в лицо говорившего. — Не гадал, что встретимся. Как это оказался здесь?
— Навестить свой дом. А дом отобрали...
— Папаша твой, господин Мышков, соборуется, а ты тут по лесу разгуливаешь.
— Дети учатся у родителей готовиться к смерти, — процедил ненавистно Мышков. — Вот я и готов.
Он стиснул зубы, голова гулко стукнулась о бревно. Боль выдавила глаза из орбит. Простонал тихо и со скрипом зубов.
— Где Оса? — спросил Колоколов. — Говори, Мышков.
— Его застрелил Срубов.
— А Розов?
— Где Розов — не знаю.
— А Симка Будынин?
— Симка?
Мышков как-то встрепенулся, нашел силы даже улыбнуться.
— А снисхождение мне, если скажу.
— Запишем, — ответил Колоколов. — Что будет, не знаю, но запишем. Не нам решать.
— У меня в доме он, наверное, на хуторе. В гостях...
Мышков усмехнулся криво, повалился на бок, и ноги его заскребли влажную землю блиндажа.
— Готовился кончаться, а о милости, — вылезая следом за Колоколовым из блиндажа, проговорил задумчиво Горшков. — Жилистый...
— Ему не о милостях думать бы, — буркнул Колоколов, с тревогой вглядываясь в окружающих Зародова крестьян и милиционеров. Они были печальны. Поодаль Никишин рубил тонкоствольную березку на жерди для носилок. Гоша Ерохин, повиснув на корявом суку черемухи, срезал прутья.
Может, этот шум и растревожил забывшегося Зародова. Он поднял голову, оглядел окруживших его и спросил:
— Ну, что там?
Попытался двинуться, откинуть с себя шинель. Колоколов положил руку ему на плечо:
— Лежи тихо, Афанасий. Сам фронтовик, знаешь, что раненому покой нужен в первую очередь.
— Я хочу знать, кто там, в блиндаже, — уже сердито переспросил Зародов.
— Срубов и Мышков, — ответил Колоколов. — Срубов уже, а Мышков вот-вот... Осы и Розова нет.
— Это как же нет?! — закричал Зародов.
Колоколов придержал снова рукой его плечо:
— Лежи, Афанасий...
— Найти, — сжал кулак Зародов, — все обыщите. Каждую кочку. Должны быть какие-то следы.
Но следов не нашли, хотя и кусты все обшарили, и буреломы растащили, и овраги прощупали жердями в надежде, что оба они утопли разом по какой-то причине. Как испарились или под землю ушли.