– Ну, может быть, должно колыхать. Уверяю тебя, они о нас ничего хорошего не думают.
В ее голосе слышится холод – впервые за все то время, что мы знакомы. Даже ненависть. Она направлена не на меня, но я начинаю понимать, до чего же глубоко в ней засели комплексы.
Мой следующий выдох получается рваным, негодующим.
– Я буду твердить это, пока до тебя не дойдет: в тебе нет ничего ненормального, Тейлор. Между нами нет никакой деспотичной иерархии. Я хочу тебя. Я хочу тебя с того момента, как увидел, как ты идешь ко мне на той вечеринке.
Ее бирюзовые глаза слегка расширяются.
– Я серьезно, – говорю я. – За день у меня возникает тысяча грязных мыслей о тебе. Той ночью в моей комнате, когда ты водила пальцами по моим волосам, у меня едва не случился стояк, хотя я просто лежал.
Я останавливаюсь у дома Тейлор и паркую джип. Я поворачиваюсь к ней, но она все так же глядит прямо перед собой.
Во мне опять крепнет негодование.
– Я понимаю. У тебя проблемы с восприятием своего тела. Что-то в твоей жизни заставило тебя ненавидеть свою внешность и прятаться в легинсах и мешковатых свитерах.
Наконец Тейлор поворачивает голову ко мне.
– Ты понятия не имеешь, каково это – быть мной, – резко говорит она.
– Не имею. Но, мне кажется, если бы ты попыталась – хоть немного – принять себя, то, возможно, поняла бы, что у всех остальных тоже есть свои комплексы. И может быть, тогда ты поверишь парню, который говорит тебе, что ты его дико привлекаешь. – Я пожимаю плечами. – Носи все, что ты, черт возьми, хочешь, Тейлор. Но у тебя невероятное тело, и ты должна уметь демонстрировать его, а не прятаться всю свою жизнь под бумажным пакетом.
Она резко отстегивает ремень безопасности и берется за ручку двери.
– Тейлор…
– Спокойной ночи, Конор. Спасибо, что подвез.
И она уходит, хлопнув дверью.
Что я, мать твою, сделал?
Я хочу выскочить и побежать за ней, но слышу внутренний голос, который меня останавливает. Это тот голос на задворках сознания, из-за которого возникают все мои самые тупые идеи. Саморазрушительный, самоуничижительный засранец, который берет все хорошее, легкое и чистое и просто, мать твою, разрывает все в клочья.
Правда в том, что Тейлор совсем меня не знает. Она понятия не имеет, каким ублюдком я был в Лос-Анджелесе и какую хрень я делал, чтобы вписаться в коллектив. Она понятия не имеет, что чаще всего я до сих пор не вписываюсь: здесь, там, где угодно. Что годами я примерял маски, пока чуть не забыл, какой я на самом деле. Я никогда не был доволен результатом.
Я все пытаюсь убедить Тейлор быть с собой помягче, ценить свое тело и то, кем она является, но я не способен убедить в этом даже самого себя. Так какого черта я прицепился к такой девушке, как она, – хорошему человеку, которому не нужны мои загоны, – если я даже сам в себе не разобрался?
Вздыхая, я тянусь к коробке передач. Вместо того чтобы побежать за Тейлор, я еду домой. И говорю себе, что это к лучшему.
13. Тейлор
Я чувствую облегчение, когда в четверг ко мне на обед приезжает из Кембриджа мама. После двух дней игнорирования звонков от Конора и вопросов от Саши по поводу случившегося, мне нужно на что-то отвлечься.
Мы заскакиваем в новое веганское кафе в Гастингсе. Отчасти из-за того, что мать ворчит даже при мысли о том, чтобы слопать очередное жирное блюдо, но больше из-за того, что я не могу спокойно есть при ней углеводы. Я выгляжу как мамина фотография «до» в коллаже «до и после» в какой-нибудь рекламе европейского медицинского спа. Айрис Марш высокая, стройная и идеальная. Во время моего полового созревания она давала мне надежду, что однажды я проснусь и буду выглядеть, как ее юный клон. Но в шестнадцать до меня дошло, что этого не произойдет. Видимо, я пошла в отца.
– Как проходят занятия? – спрашивает она, вешая пальто на спинку стула, когда мы приступаем к еде. – Нравится на работе?
– Да, все прекрасно. Я твердо поняла, что начальное образование – это мое. Детишки просто потрясающие. – Я в шоке качаю головой. – И они так быстро учатся. Видеть, как они развиваются за такой короткий период времени, – это невероятно.
Я всегда знала, что хочу быть учителем. Мама некоторое время пыталась убедить меня последовать ее примеру и заняться профессорской работой, но эта затея была обречена на провал. Меня приводит в ужас одна мысль о том, чтобы стоять каждый день перед залом, полным студентов, в беспощадном фокусе их внимания. А вот маленькие дети устроены так, что видят в учителях прежде всего авторитетных взрослых. Если относишься к ним справедливо, с добротой и состраданием, то они тебя любят. Конечно, всегда есть сорванцы и хулиганы, но в этом возрасте дети и близко не такие придирчивые.
– А ты как? – спрашиваю я. – Как работа?
Мама невесело усмехается.
– Мы почти пережили худшее из последствий Чернобыля. К сожалению, это означает, что денежные отчисления на исследования почти иссякли. Но было здорово, пока они у нас имелись.
Я смеюсь в ответ. Сериал канала HBO был лучшим и одновременно худшим, что случилось с департаментом ядерной физики и инженерии в Массачусетском технологическом институте со времен Фукусимы. Внезапная популярность даровала новый стимул антиядерным демонстрантам, которые начали собираться рядом с кампусом или на конференциях за его пределами. Это привело еще и к потоку грантов на исследования – и наплыву фанатов сериала, которые думали, что спасут мир. Только потом они осознают, что робототехника, автоматика и аэрокосмическая инженерия приносят намного больше денег, и меняют специальность до того, как их родители узнают, что в основе их чеков за обучение лежали фантазии, пробужденные парнем, который придумал «Очень страшное кино-4». Но сам сериал прекрасен.
– А еще мы наконец-то нашли человека на место доктора Мацуки. Мы наняли девушку из Суринама, которая училась с Алексис в Мичиганском государственном университете.
Доктор Алексис Браншо – или тетя Алексис, как ее звали, когда она жила с нами – пока читала по приглашению лекции в МТИ, похожа на маминого злого французского близнеца. Они вдвоем с бутылкой «Бакарди 151» были сущим стихийным бедствием. Какое-то время я задавалась вопросом, не была ли тетя Алексис причиной, почему мама редко вступала в отношения.
– Впервые в нашем департаменте будет больше женщин, чем мужчин.
– Класс. Крушите атомы и патриархию. А что с внеклассными занятиями? – спрашиваю я.
Она усмехается.
– Знаешь, нормальные дети не хотят слышать про сексуальную жизнь своих матерей.
– И кто в этом виноват?
– Справедливо.
– Как великодушно с твоей стороны.
– Если честно, – говорит она, – я загружена работой. Департамент пересматривает учебную программу для подготовки магистерской диссертации на следующей год, и мы с доктором Раппом присматриваем за подопечными доктора Мацуки. Элен пыталась свести меня в прошлом месяце с партнером ее мужа по сквошу, но у меня жесткая позиция относительно мужчин средних лет, которые до сих пор грызут ногти.
– А у меня фальшивый парень.
Не знаю, почему я это выпалила. Видимо, из-за низкого уровня сахара в крови. Я сегодня не завтракала, а вчера на ужин съела только чашку винограда, пока готовилась к тесту по методам диагностического и коррекционного чтения.
– Ясно. – Моя мать выглядит сбитой с толку – впрочем, ее можно понять. – Что значит «фальшивый парень»?
– Ну, это началось как вызов, а потом стало шуткой. А теперь мы вроде как больше не дружим, потому что я разозлилась на него за то, что стала нравиться ему по-настоящему, и игнорирую его сообщения.
– Ага, – отзываетя мама. Ее глаза цвета голубого океана прищуриваются, словно она решает загадку. Моя мама всегда была гениальной. Никого умнее я не знаю, это точно. Но когда дело касается меня, мне всегда кажется, что мы работаем с разным материалом для чтения. – А он тебе, случайно, не начал нравиться?
– Точно нет.
Ладно, может быть, это не совсем правда. Я знаю, что если позволю себе, то обязательно начну испытывать чувства к Конору. Я снова и снова прокручивала наш поцелуй в голове с той самой секунды, как он высадил меня у дома. Я еле могла сосредоточиться на учебе вчера вечером, потому что не могла перестать думать об упругости его губ, жаре его тела, каменной твердости его члена, прижимающегося к моему животу.
Нельзя отрицать, что он той ночью меня хотел. Он попросил меня поехать с ним домой, потому что хотел меня трахнуть, это без сомнений.
Но в этом и суть. Я понимаю, что, как только я сдамся, Конор очнется от этой фантазии и поймет, что должен быть с кем-то намного горячее. Я видела, с какими девушками встречаются парни из его команды, – я буду все равно что жирное бельмо на глазу.
Я не хочу остаться за бортом, когда Конор все это поймет.
– А из-за чего вы поссорились? – с любопытством спрашивает мама.
– Не важно. Глупо было с моей стороны вообще об этом заговаривать. – Я ковыряюсь вилкой среди остатков риса с цветной капустой и пытаюсь убедить себя его доесть. – Мы все равно знакомы только несколько недель. Это пунш на вечеринке Каппы во всем виноват. Не надо было мне пить из двадцатилитрового ведра из-под краски.
– Да, – говорит она с ухмылкой. – Мне кажется, я лучше тебя воспитала.
Но, когда мы идем обратно к ее машине, я резко вспоминаю кое о чем.
– Мам?
– Да?
– По-твоему, я… – Одеваюсь как бомжиха? Обладаю чувством стиля училки по литературе? Так и умру старой девой? – По-твоему, я так одеваюсь из-за комплексов?
Она останавливается рядом с машиной и сочувственно встречается со мной взглядом. Даже с ее «минималистичным» стилем – ее гардероб состоит в основном из черных, серых и белых нарядов – она всегда выглядит очень эффектно и собранно. Наверное, это легко, когда одежда сшита по твоей фигуре.
Расти с такой мамой, как она, всегда было сложно. Не то чтобы она не прилагала усилий: она была моей извечной поддержкой и спасателем самооценки. Постоянно говорила мне, какая я красивая, как она мной гордится, как она