– День рождения моей девушки. – Я хожу по помещению, изучая готовые композиции и букеты в холодильниках. – Мне нужно много цветов. Очень большой букет. Или, может быть, несколько букетов.
– Какие у нее любимые цветы?
– Не знаю. – Мне кажется, розы подойдут, но, возможно, нужно что-то более уникальное. Менее ожидаемое.
Говорящее: «Прости, что я кинул тебя из-за того, что боялся, что ты больше не будешь меня уважать, если узнаешь, что я лжец и преступник, но оказалось, что я тебя люблю, поэтому прими меня обратно, а? А еще секс с тобой просто фантастический, и мне хотелось бы продолжать им заниматься».
– Любимые цвета?
Черт, я не знаю. Она носит много черного, серого, синего. Кроме тех случаев, когда она работает в школе. Тогда все наоборот. Наверное, после двух месяцев отношений я должен такое знать. Чем, черт возьми, я все это время занимался? Лизал ее киску, по большей части.
Видимо, чувствуя мой дискомфорт, женщина говорит:
– Она телец, поэтому розовый и зеленый – хорошее сочетание. Ей понравится что-то земное, но изысканное и утонченное. – Леди Хиппи показывает на разные цветы по всему магазину, касаясь их всех, наклоняясь к ним ухом, как будто прислушиваясь. – Львиный зев, – объявляет она. – Наперстянки и розовые розы. С суккулентами. Идеальное сочетание.
Я не имею ни малейшего представления, что это такое. Но я понимаю слово «розы».
– Звучит здорово. Букет должен быть большим, – напоминаю я ей.
Над входной дверью звенит колокольчик, когда хиппи уходит в заднюю комнату. Я оглядываюсь через плечо и вижу, что вошедший – не кто иной как тренер Дженсен.
– Здравствуйте, тренер.
Он нервничает так же, как на семейном ужине. Странно его таким видеть: в раздевалке или на льду он просто сама уверенность. Вот что с нами вытворяют женщины.
Он издает тяжелый вздох.
– Эдвардс.
Да, наши отношения после печально известного пожара не улучшились. Я понимаю. Когда сезон не в разгаре, тренер предпочел бы не иметь дело со своей неуправляемой бандой отбросов. Натолкнуться на него в городе – словно увидеть учителя в торговом центре на летних каникулах. Как только завершается сезон и заканчивается семестр, они не хотят нас знать.
– Пришли из-за Айрис? – спрашиваю я. – Тейлор говорила мне, что у нее с мамой дни рождения выпадают на одно число. – Что еще больше подтверждает мою теорию о том, что Тейлор – на самом деле продукт русского эксперимента по инженерной психологии, целью которого было создать что-то вроде суперского «крота». Она ни подтверждала это, ни отрицала.
– Нет, – ерничает он, – мне просто нравится заходить сюда несколько раз в неделю, чтобы взять лепестки для ванны с пузырьками.
Мне нравится думать, что сарказм – способ тренера проявить заботу. Или этот парень охренеть как меня не выносит.
– У вас большие планы?
Он поворачивается спиной, изучая композиции в корзинах.
– Ужин в Бостоне.
– Что ж, будьте осторожны, детишки, и не гуляйте допоздна. Не забудьте: вернуться надо живыми.
– Не пытайся быть заботливым, Эдвардс. У меня еще осталось мусорное ведро с твоим именем.
При этих словах мой анус тут же сжимается.
– Да, сэр.
Мы несколько минут стоим в неловком молчании, притворяясь, что осматриваем крошечный магазин, пока ждем, когда вернется флористка. Не представляю, каково парню Бренны Джейку. Ему повезло, что у них отношения на расстоянии, пока он играет за Эдмонтон, потому что тренер представляется мне тем человеком, который может чистить ружье за кухонным столом, когда к его дочери приходит парень. А потом, наверное, Бренна выходит за дверь, поцеловав его в щеку, с полным карманом патронов.
С Айрис было легко, если сравнивать с ужастиками про знакомство с родителями. Ну, что такое небольшой семейный пожар, да?
– Какие у тебя планы с Тейлор? – спрашивает он так резко, что я задумываюсь, не показалось ли мне.
– Сначала ужин. Только мы вдвоем. Потом встреча с друзьями «У Малоуна».
– Ага, – говорит он и откашливается. – Не появляйтесь за столом рядом с нами, ты понял?
– Без проблем, тренер.
Флористка наконец-то возвращается с полной охапкой цветов в огромной вазе. Идеально. Эта чертова штука размером почти с меня. Мне придется пристегнуть ее ремнем.
Тренер переводит взгляд с цветов на меня и закатывает глаза. Композиция такая гигантская и громоздкая, что он в итоге помогает мне пронести ее через дверной проем до припаркованного у бордюра джипа. Только я успеваю пристегнуть цветы к переднему сиденью, как вижу на другой стороне улицы одно лицо. Его обладатель не из местных. И он тоже видит меня.
Блин.
Он ждет, когда проедет пара машин, и бежит к нам. Мое сердце подскакивает до горла, и я всерьез задумываюсь о том, чтобы прыгнуть на водительское сиденье и рвануть.
Слишком поздно.
– Конор, – говорит он. – Наконец-то я тебя застал.
К черту мою жизнь.
Взгляд на тренера.
– Здравствуйте. Рад познакомиться. – Он протягивает тренеру руку, и они оба смотрят на меня в ожидании ответа.
– Тренер Дженсен, – говорю я, чувствуя себя так, как будто сейчас подавлюсь собственным языком. – Это Макс Сабан, мой отчим.
– Очень рад с вами встретиться, тренер. – Макс все время чертовски милый. Я этому не верю. Никто столько не улыбается. Это охренеть как странно. Любой, кто постоянно пребывает в хорошем настроении, что-то скрывает. – Конор много рассказывал о вас своей матери. Он просто обожает вашу программу.
– Чад, – представляется тренер. – Рад встрече. – Он бросает на меня вопросительный взгляд, из которого я могу только сделать вывод, что он чует неловкость этой дерьмовой ситуации и задается вопросом, какого черта его еще сильнее втягивают в мои личные проблемы. – Конор – прекрасное пополнение в нашей команде. Мы рады, что в следующем году он к нам вернется.
Ха. Если бы он знал. Я не могу заставить себя встретиться взглядом с Максом, чтобы понять его реакцию.
– Что ж, мне надо идти, – говорит тренер, оставляя меня одного на этой дрейфующей льдине. – Приятно познакомиться, Макс. Удачи. – Тренер шагает обратно в магазин, и мне больше негде и не за кем спрятаться.
– Когда ты прилетел? – спрашиваю я Макса. Я оставляю тон небрежным, потому что он теперь здесь, и я больше не могу его избегать. Последнее, что я хочу, – чтобы он увидел, как меня кроет.
Поэтому я подавляю нервозность. Я научился этому, когда был ребенком, следуя за Каем по брошенным зданиям и темным переулкам. Ввязываясь в передряги, которые меня пугали, при этом зная, что нельзя показывать слабость, а то мне надерут задницу. Это маска, которую я надеваю каждый раз, когда выхожу на лед, выступая против парня, готового к матчу. Ничего личного, но какую-то смуту мы вносить должны. Боль – часть игры. Если бы мы боялись потерять зубы, мы бы сидели дома и занимались вязанием.
– Этим утром, – отвечает Макс. – Я сел на ночной рейс.
Черт, он взбешен. В своей тихой язвительной манере. Чем мягче он говорит, тем очевиднее, что твоя жизнь в опасности.
– Зашел к тебе домой, но тебя уже не было.
– По четвергам у меня рано начинаются пары.
– Что ж, – говорит он, кивая на кафе в нескольких зданиях от нас. – Я хотел взять кофе, прежде чем попробовать зайти к тебе попозже. Раз уж мы здесь, присоединишься ко мне?
Я же не могу отказать, так ведь?
– Да, конечно.
Мы садимся в кабинку у окна, и официантка тут же подходит, чтобы наполнить наши чашки. Я не люблю кофе, но выпиваю свой слишком быстро, слишком рано, обжигая язык, потому что не знаю, что еще делать со своими руками, и потому что так у меня не дергается колено.
– Наверное, начну, – говорит он.
Вторая самая надоедливая черта Макса – он всегда выглядит так, словно сошел со съемочной площадки семейной комедии начала 2000-х. Он один из тех вечно веселых отцов с модной стрижкой, рубашкой в клетку и жилеткой от дорогого бренда спортивной одежды, хотя ты никогда не видел, чтобы этот мужик ходил в поход.
Может быть, это взаимосвязано: я не могу воспринимать его всерьез, когда он похож на персонажей из сериалов, которые я никогда в детстве не смотрел, потому что у нас не было кабельного телевидения. Один из тех пап, которые заставили нас по-другому взглянуть на настоящих мужчин, отсутствовавших в нашей жизни. Такие дети, как я, были воспитаны на лжи, рассказываемой сценаристами и воплощающей фантазии их собственного поломанного детства.
– Очевидно, я прилетел сюда, потому что у нас с тобой не получалось связаться по телефону, – продолжает Макс. – Еще я подумал, что, возможно, этот разговор нам лучше провести с глазу на глаз.
Это не к добру. Теперь я думаю, что надо было сначала поговорить об этом с мамой. Вполне возможно, что, учитывая мое нежелание идти на контакт, у нее не было другого выбора, кроме как оставить меня на милость Макса. Перестать помогать финансово, больше никакой учебы, больше никакого дома. Перестать плыть по течению на моем самодельном плоту.
– Я знаю, что мы за эти годы не так много общались, Конор. В есть моя вина. – Не совсем такое вступление я предвидел. – Для начала я хочу сказать: хоть я и не одобряю те действия, которые ты предпринял, я могу понять, почему ты сделал такой выбор.
Что?
– Я знаю, как сильно в этом возрасте эмоции берут над нами верх, и иногда, когда давление со стороны оказывается на больной точке, мы принимаем решения и поступаем так, как в другом случае никогда бы не стали. Ты совершил большую ошибку. Ты солгал. Мне, но, что важнее, своей матери. Из твоего первого звонка я понял, как сильно это не давало тебе покоя. Но меня обнадеживает то, что хоть тебе понадобилось для этого намного больше времени, чем нам бы хотелось, ты все же признал свою ошибку. Теперь предстоит самое сложное, – говорит он с нерешительной улыбкой. – Взять на себя ответственность.
– Должен сказать: ты воспринимаешь это лучше, чем я ожидал, – говорю я ему. – Я бы понял тебя, если бы ты сильнее разозлился.