Общительность и потребность во взаимной помощи и поддержке настолько прирождены человеческой природе, что мы не находим в истории таких времен, когда бы люди жили врозь, небольшими обособленными семьями, борющимися между собою из-за средств к существованию. Напротив, современные исследования доказали, как мы это видели в двух предыдущих главах, что, с самых ранних времен своей до-исторической жизни, люди собирались уже в роды, которые держались вместе идеей об единстве происхождения всех членов рода и поклонением их общим предкам. В течение многих тысячелетний родовой строй служил, таким образом, для объединения людей, хотя в нем не имелось решительно никакой власти, чтобы сделать его принудительным; и эта бытовая организация наложила глубокую печать на все последующее развитие человечества.
Когда узы общего происхождения стали ослабевать, вследствие частых и далеких переселений, причем развитие отдельной семьи в пределах самого рода также разрушало древнее родовое единство, — тогда новая форма объединения, основанная на земельном начале, — т. е. деревенская община, — была вызвана к жизни общественным творчеством человека. Это установление, в свою очередь, послужило для объединения людей в продолжение многих столетий, давая им возможность развивать более и более свои общественные учреждения и вместе с тем способствуя им пройти чрез самые мрачные периоды истории, не разбившись на ничем не связанные между собою сборища семей и личностей. Благодаря этому, как мы видели уже в предыдущих двух главах, человек мог сделать дальнейшие шаги в своем развитии и выработать целый ряд второстепенных общественных учреждений, из которых многие дожили вплоть до настоящего времени.
Теперь нам предстоит проследить дальнейшее развитие той же, всегда присущей человеку, склонности ко взаимной помощи. Взявши деревенские общины так называемых варваров, в тот период, когда они вступали в новый период цивилизации, после падения Западной Римской империи, мы должны теперь изучить те новые формы, в которые вылились общественные потребности масс в течение средних веков, — особенно средневековые гильдии в средневековом городе.
Так называемые варвары первых столетий нашего летосчисления, так же, как и многие монгольские, африканские, арабские и т. п. племена, до сих пор находящиеся на том же уровне развития, не только не походили на кровожадных животных, с которыми их часто сравнивают, но напротив того, неизменно предпочитали мир войне. За исключением немногих племен, которые во время великих переселений были загнаны и бесплодные пустыни или на высокие нагорья, и таким образом вынуждены были жить периодическими набегами на своих более счастливых соседей, — за исключением этих племен, громадное большинство германцев, саксов, кельтов, славян и т. д., как только они осели на своих ново-завоеванных землях, немедленно вернулись к сохе или заступу и к своим стадам. Самые ранние варварские Уложения уже изображают нам общества, состоящие из мирных земледельческих общин, а вовсе не из беспорядочных орд людей, находящихся в беспрерывной войне друг с другом.
Эти варвары покрыли занятые ими страны деревнями и фермами[186]; они расчищали леса, строили мосты чрез дикие потоки, прокладывали гати чрез болота и колонизовали совершенно необитаемую до того пустыню; рискованные же военные занятия они предоставляли братствам, scholae, или дружинам беспокойных людей, собиравшихся вокруг временных вождей, которые переходили с места на место, предлагая свою страсть к приключениям, свое оружие и знание военного дела для зашиты населения, желавшего одного: чтобы ему предоставили жить в мире. Отряды таких воителей приходили и уходили, ведя между собою родовые войны из-за кровавой мести; но главная масса населения продолжала пахать землю, обращая очень мало внимания на своих мнимых вождей, пока они не нарушали независимости деревенских общин[187]. И эта масса новых засельщиков Европы выработала тогда уже системы землевладения и способы обработки земли, которые до сих пор остаются в силе и в употреблении у сотен миллионов людей. Они выработали свою систему возмездия за причиненные обиды, вместо древней родовой кровавой мести: они научились первым ремеслам; и, укрепивши свои деревни частоколами, земляными городками и башнями, куда можно было скрываться в случае новых набегов, они вскоре предоставили защиту этих башен и городков тем, кто из войны сделал себе ремесло.
Именно это миролюбие варваров, а отнюдь не их будто бы войнолюбивые инстинкты, стало, таким образом, источником, последовавшего затем порабощения народов военным вождям. Очевидно, что самый образ жизни вооруженных братств давал дружинникам гораздо больше случаев к обогащению, чем их могло представляться хлебопашцам, жившим мирною жизнью в своих земледельческих общинах. Даже теперь мы видим, что вооруженные люди по временам предпринимают разбойничьи набеги, чтобы перестрелять африканских матабэлов и отнять у них их стада, хотя матабэлы стремятся лишь к миру и готовы купить его, хотя бы дорогой ценой; что в старину же дружинники, очевидно, не отличались большею добросовестностью, чем их современные потомки. Так приобретали они скот, железо (имевшее в то время очень высокую ценность) и рабов[188]; и хотя большая часть награбленного добра растрачивалась тут же, в тех достославных пирах, которые воспевает эпическая поэзия — все же некоторая часть оставалась и служила для дальнейшего обогащения.
В то время было еще множество невозделанной земли, и не было недостатка в людях, готовых обрабатывать ее, лишь бы только достать необходимый скот и орудия. Целые села, доведенные до нищеты болезнями, падежами скота, пожарами или нападениями новых пришельцев, бросали свои дома и шли вразброд, в поисках за новыми местами для поселения, — подобно тому, как в России, по настоящее время, села бредут врозь по тем же причинам. И вот, если кто-нибудь из hirdmen'oв, т. е. старших дружинников, предлагал выдавать крестьянам несколько скота для начала нового хозяйства, железа для выковки плуга, а не то и самый плуг, а также свою защиту от набегов и грабежей, и если он объявлял, что на столько-то лет новые посельщики будут свободны от всяких платежей, прежде чем начать выплату долга, то переселенцы охотно садились на его землю. Впоследствии же, когда, после упорной борьбы с недородами, наводнениями и лихорадками, эти пионеры начинали уплачивать свои долги, они легко попадали в крепостную зависимость у защитника этой области.
Так накоплялись богатства; а за богатством всегда следует власть[189]. Но все-таки, чем больше мы проникаем в жизнь тех времен — шестого и седьмого столетий, — тем более мы убеждаемся, что для установления власти меньшинства потребовался, помимо богатства и военной силы, еще один элемент. Это был элемент закона и права — желание масс сохранить мир и установить то, что они считали правосудием; и это желание дало вождям дружин, — князьям, герцогам, королям и т. п. — ту силу, которую они приобрели двумя или тремя столетиями позже. Та же идея правосудия, выросшая в родовом периоде, но понимаемого теперь как должное возмездие за причиненную обиду, прошла красной нитью чрез историю всех последовавших установлений; и в значительно большей мере, чем военные или экономические причины, она послужила основой, на которой развилась власть королей и феодальных владетелей.
Действительно, главною заботою варварских деревенских общин было тогда (как и теперь, у современных нам народов, стоящих на той же ступени развития), быстрое прекращение семейных войн, возникавших из-за кровавой мести, вследствие ходячих в то время представлений о правосудии. Как только возникала ссора между двумя общинниками, в нее немедленно вступалась община, и мирской сход, выслушавши дело, назначал размер виры (wergeld), т. е. возмездия, которое следовало выплатить пострадавшему, или его семье, а равным образом и размер пени (fred) за нарушение мира, которая уплачивалась общине. Внутри самой общины раздоры легко улаживались таким путем. Но когда являлся случай кровавой мести между двумя различными племенами, или двумя конфедерациями племен, тогда — несмотря на все меры, принимавшиеся для предупреждения подобных войн[190], — трудно было найти такого посредника, или знатока обычного права, которого решение было бы приемлемо обеими сторонами, по доверию к его беспристрастию и знакомству с древнейшими законами. Затруднение еще более осложнялось тем, что обычное право различных племен и конфедераций не одинаково определяло размеры виры в различных случаях.
Вследствие этого явился обычай брать судью из среды таких семей, или таких родов, которые были известны тем, что они сохраняют древний закон во всей чистоте, — что они обладают знанием песен, стихов, саг и т. д., при помощи которых закон удерживался в памяти. Сохранение закона таким путем стало своего рода искусством, «мистерией», тщательно передаваемой из поколения в поколение в известных семьях. Так, например, в Исландии и в других скандинавских странах на всяком Allthing, или национальном вече, lovsogmathr (сказитель прав) распевал на память все обычное право, для поучения собравшихся; в Ирландии, как известно, существовал особый класс людей, имевших репутацию знатоков древних преданий, и вследствие этого пользовавшихся большим авторитетом в качестве судей[191]. Поэтому, когда мы находим в русских летописях известие, что некоторые племена северо-западной России, видя все возраставшие беспорядки, происходившие от того, что «род восстал на род», обратились к норманнским варягам (varingiar) и просили их стать судьями и начальниками дружин; когда мы видим далее князей, выбираемых неизменно в течение следующих двух столетий из одной и той же норманнской семьи, мы должны признать, что славяне допускали в этих норманнах лучшее знакомство с законами того обычного права, которое различные славянские роды признавали для себя подходящим