Вся семья Микулиных отправилась на вокзал встречать Жуковского. Когда в дверях вагона показалась его высокая фигура, Шура бросился вперед и повис на шее у дяди. Жуковский был в шубе — в Москве было холодно и его одели потеплее. А в Киеве стояла чудесная теплая осень. Расцеловавшись со всеми, Жуковский приказал выносить багаж.
— А с этим поосторожнее, — показал он на ящик, — его нельзя переворачивать.
— Что в нем? — тотчас полюбопытствовал Шура.
— Завтра увидишь, — загадочно усмехнулся Жуковский.
В актовом зале Политехнического института, где должна была начаться лекция, яблоку негде упасть, В первых рядах амфитеатра темнели сюртуки профессоров Киевского университета и Политехнического института. Дальше синели форменные тужурки инженеров и студентов-политехников, вицмундиры преподавателей гимназии, среди них пестрели дамские платья. Встречались золотые и серебряные погоны офицеров. И в самых последних рядах преобладал серый цвет мундирчиков гимназистов и реалистов. За кафедрой был натянут экран для демонстрации кинофильма.
В первом ряду, разумеется, сидела семья Микулиных, и Шура то и дело привставал, чтобы оглядеть зал. Подумать только, весь цвет киевской интеллигенции.
Появление Жуковского встретили аплодисментами. Он поднялся на кафедру и раскланялся.
Жуковский начал с исторического обзора, с воздушных шаров и дирижаблей. Затем перешел к аэропланам. В зале погас свет, застрекотал кинопроектор и на экране перед изумленной аудиторией возникли кадры, изображавшие полет дирижабля. А вот и его конструктор — граф Фердинанд Цеппелин. Затем на экране состязались аэростаты в Бордо.
В темноте звучал высокий голос Жуковского. Он рассказывал о Парижском воздухоплавательном парке, все время подчеркивая, что будущий день авиации — это аппараты тяжелее воздуха. На экране в это время проносились аэропланы Фармана и Блерио. А вот и пионер воздуха Вильбур Райт в своем аппарате. Это люди, которые летят по воздуху, опираясь на силу разума.
Экран погас. В зале вспыхнул свет. Несколько мгновений аудитория молчала, осмысливая увиденное, а затем взорвалась овацией.
Но Жуковский еще не кончил. Он наклонился к ящику, вынул оттуда модель самолета с резиновым моторчиком и… запустил его. Модель полетела под потолком. Зал ахнул, в Киеве в это время никто не строил моделей. Самолетик долетел до конца зала, ткнулся в колонну и упал. Кто-то из гимназистов поймал его и тотчас же начал с интересом разглядывать.
Шура тревожно поглядывал на модель: не пропала бы. Жуковский тем временем отвечал на вопросы. Наконец, он кончил. Еще раз раздались аплодисменты, и Шура, вскочив с места, помчался в конец зала за моделью. Самолетик оказался в руках невысокого светловолосого юноши-гимназиста, который что-то с жаром доказывал толпе сверстников. Протолкавшись к нему, Микулин сказал:
— Будьте любезны вернуть модель.
— А разве это ваша модель? — удивился гимназист. — Ее же запустил господин Жуковский.
— Профессор Жуковский — мой дядя, — гордо объявил Шура.
— Неужели? — гимназист с завистью посмотрел на Микулина. — Давайте познакомимся. Я — Сикорский.
— Микулин, — коротко представился Шура, беря модель, — извините, меня ждут.
Возвращаясь домой, Шура внимательно разглядывал модель. Мысль построить такую же родилась у него еще на лекции. Дома он кинулся к себе в комнату. Из палочек он выстрогал фюзеляж. Плашки для крыльев выдернул из шторы. Пропеллер вырезал из кусочка дерева. Где взять резинку? Озираясь, он пробрался в комнату к сестрам и в комоде нашел дамский пояс. Резинка для мотора.
Итак, модель готова. Шура закрутил пропеллер, натягивая резинку, и запустил модель. Но самолетик тут же клюнул и упал. Снова запуск и снова модель падает. В чем дело? Огорченный Шура отправился в столовую, где отец, мать и Жуковский о чем-то оживленно беседовали.
Подойдя к Жуковскому, он требовательно подергал его за рукав сюртука. Тот вопросительно взглянул.
— Вот, дядя Коля, — огорченно сказал Шура, — сделал, а она, как твоя, не летает.
— Вот беда, — усмехнулся Жуковский, — хочешь я тебе свою модель подарю? Ведь я ее из Парижа привез.
— Нет, — запротестовал Микулин, — я хочу, чтобы моя модель летала. Только моя.
— Ну хорошо, — Жуковский взял в руки модель. — Видишь, какая она тяжелая, а площадь крыльев маленькая? — Он взял карандаш и на бумаге набросал чертеж. — Если сделать вот так, то модель полетит. Понял?
— Понял.
Взяв чертеж, Шура побежал в свою комнату. На доработку конструкции ушло полтора часа и вот уже модель летит по коридору, влетает в столовую и падает на стол возле самовара.
— Не хуже твоей летит, дядя Коля! — торжествует Шура.
— Господи, новые увлечения, — вздыхает мать, — то машины, то турбины, то автомобиль. Весь в масле домой приходил. Теперь аэроплан.
— Ничего, Верочка, — Жуковский ласково похлопал ее по руке, — ведь это все Шуре очень интересно.
Наутро Микулин, идя в реальное училище, захватил с собой модель и на перемене запустил ее. Весь класс тотчас же «заболел» авиамоделизмом. Начали даже проводиться соревнования, чья модель пролетит дальше всех.
А весной 1909 года в Киеве состоялись соревнования авиамоделистов. Среди участников были и гимназисты, и реалисты, и студенты. Для соревнований Микулин специально приготовил модель аэроплана, которую назвал «Воробей», потому что крылья самолета были полукруглые и напоминали крылья воробья.
«Воробей» замял второе место. На первом была модель Сикорского. Именно здесь они встретились вновь и подружились.
Игорь Сикорский, сын профессора Киевского университета, очень состоятельного человека, буквально бредил авиацией. Он собирал все вырезки из газет, в которых что-либо рассказывалось о самолетах и летчиках. Газеты сообщали, что осенью этого года в Россию приехал французский пилот Леганье, который выступил с гастролями 15 сентября в Варшаве, 10 и 11 октября в Гатчине под Петербургом и 19-го в Москве.
Вот что писала газета «Копейка» о полетах в Гатчине:
«Первые попытки не удались: аэроплан не поднимался выше ½ аршина. Следующие же оказались более удачными. Леганье поднялся на высоту 2—2½ сажени, продержался в воздухе секунд десять и благополучно опустился, Публика шумно приветствовала воздухоплавателя и, прорвав цепь городовых, устремилась к аэроплану. Леганье подняли на руки и стали качать».
Весной 1910 года афиши сообщили киевлянам, что знаменитый в прошлом автогонщик Сергей Уточкин совершит демонстрационные полеты в Киеве.
Разумеется, Микулин и Сикорский с большой компанией гимназистов и реалистов явились на первый полет.
Поле ипподрома было украшено разноцветными флагами, гремел духовой оркестр и под его звуки из большого сарая, служившего ангаром, выкатили «этажерку» Уточкина. Аэроплан чем-то напоминал Микулину воздушного змея, которого они запускали с Жуковским в Орехове. Паутина проволок и стоек соединяла крылья самолета, дрожащие от порыва ветра. И в середине восседал Уточкин. Механики несколько раз дернули винт, с пулеметным треском заработал мотор и пропеллер превратился в мелькающий диск. Аэроплан двинулся вперед все быстрее и быстрее, и вот он уже оторвался от земли и набирает высоту. Толпа зрителей ревела от восторга. Сделав над полем круг, самолет приземлился.
Микулин ходил на все полеты Уточкина. Но однажды произошло неожиданное. Когда аэроплан, сделав круг над полем, заходил на посадку, мотор несколько раз чихнул и остановился. Машина планировала. Казалось, сейчас самолет клюнет и врежется в землю, подняв столб пыли и дыма. Микулин замер в ожидании верной катастрофы. Но каким-то чудом пилоту удалось выровнять машину и посадить ее. Аэроплан, пробежав метров тридцать на своих велосипедных колесах, наконец остановился как раз невдалеке от Микулина.
Уточкин, бледный от волнения, соскочил на землю и кинулся к мотору. Туда же побежали механики и еще какие-то люди. По отдельным возгласам Микулин понял: двигатель заглох от того, что отказало магнето. Стоявший рядом с Шурой прыщавый человек в соломенном канотье, жестикулируя, говорил соседу:
— Представляешь, вот бы он сейчас гробанулся! Какой бы заголовок я закатил: «Смерть за плечами».
«Должно быть репортер», — подумал Микулин и зашагал домой. Он все время думал об аварии. Ему казалось, что там, в небе, только что избежал смерти не Уточкин, а он сам. То, что авиация — смертельный риск, он, разумеется, читал. Но только что он осознал это всем своим нутром. Нет, страха не было, была лишь напряженная работа мысли, как уберечь мотор, если откажет магнето там, в воздухе. Он шел, не разбирая дороги, спотыкаясь, а мысли мелькали в голове со скоростью курьерского поезда. Он лихорадочно перебирал в голове все, что он знал о магнето. Контакты разъединились. Если их не крепить винтами, а паять? Нет, не то. Пайка тоже может отлететь.
Внезапно он почувствовал толчок. Оказывается, он налетел на фонарный столб. Микулин вздрогнул и пришел в себя. Увидел, что забрел в какой-то переулок и стоит перед облупившимся кабаком с зеленой вывеской, из которого доносились крики и шум пьяной драки. Вдруг дверь кабака отворилась и из нее, покачиваясь, вышел захмелевший оборванец огромного роста. Один его глаз запух, закрытый огромным лиловым синяком, но второй победно сверкал.
Микулин вздрогнул. Вот оно решение. Сам случай подсказывает его. Один глаз не видит. Но есть же второй. Значит, надо на мотор поставить второе запасное магнето. Боже, как просто!
Микулин круто повернулся и побежал обратно. Когда он явился на поле, народ уже разошелся. Шура направился к ангару. У входа ему преградил дорогу какой-то человек, по-видимому сторож.
— Мне нужен господин Уточкин, — сказал Шура, — он еще здесь?
— Здесь. Но никого не принимает, — услышал он угрюмый ответ.
— Мне его очень нужно видеть.
— Все хотят его видеть. От газетчиков отбоя нет, полно гимназистов — летать хотят.
— Передайте ему, что его хочет видеть племянник профессора Жуковского Александр Микулин. — Шура пошел с козырного туза. Имя Жуковского произвело впечатление.