Михаил Семенович ПаничВзрослые и дети
ПАМЯТИ МОИХ РОДИТЕЛЕЙ Ф. Н. и С. Я. ПАНИЧ
Родился человек. Каким же он будет?
Он должен быть счастливым. Мужественным. Сильным. Справедливым и добрым. Ему должно быть хорошо среди других людей, и людям должно быть хорошо с ним. Не в этом ли счастье — найти свое достойное место среди своих соотечественников, занятых великим делом строительства коммунизма? Большой мир, в котором живет человечество, должен стать лучше. И это мы его должны сделать — лучше!
Как важно не только согреть, накормить, напоить малыша, не только любоваться им, заботиться о нем, но и воспитать.
Автор наблюдает отношения между взрослыми и детьми, между старшими и младшими, и старается понять, что хорошо и что плохо.
«Взрослые и дети» — это продолжение другой книги, изданной ранее под названием «Дома и в школе». Но «Взрослые и дети» также будут продолжены. Такие книги никогда нельзя считать — законченными — ведь в них никогда не удается сказать всё. Автор хочет подумать вместе со своими читателями над сложными вопросами воспитания, над великой диалектикой воспитания. Его занимают не отвлеченные рассуждения, а жизненные, невыдуманные случаи, столкновения, открытия и ошибки. Он рад вместе с читателями отправиться в поиск и надеется на большой разговор с ними.
Ему только два года
ЕМУ ТОЛЬКО ДВА ГОДА
Кире совсем недавно исполнилось два года.
Почему-то в таких случаях годы часто называют уменьшительно — годиками.
— Сколько вашему? — спрашивают у матери.
— Два годика.
Получается: если ребенок мал, то и годы маленькие.
На самом деле это совсем не так. Детские годы наполнены таким хорошим ростом, таким великолепным ростом, таким прибыванием сил — ума и сердца, — что их можно считать огромными.
Вернемся на два года назад, даже немногим более.
Киры тогда еще и вовсе не было. О нем знали только, что он должен родиться. Но он уже жил. Он жил не только в теле своей матери — питался, дышал, рос. Он жил в мыслях своих родителей — согревал их, заботил, радовал.
Для него, еще не родившегося, уже шили какие-то легкие и нежные одежды. О нем разговаривали. Для него было отведено место — не то что в комнате — в сердце. Ему придумывали имя. О нем спорили. И всё, что изменялось в жизни людей за это время, изменялось и для него. Если усиливалась опасность войны, она и для него усиливалась. Если одерживали новую победу сторонники мира, она одерживалась для него и во имя его.
Воздвигали новые дома, сажали новые сады, менявшие облик города. Писали новые книги. Сочиняли новую музыку. Выпускали машины новых марок. В воздух взмывали более совершенные и быстроходные самолеты. Меняли систему образования в школах. И новые дома, и книги, и музыка, и машины, и школы, родившись, он примет в дар так же просто, как и совершившуюся за несколько десятилетий до его рождения величайшую в мире революцию, как полет искусственной планеты, заброшенной в мировое пространство рукой человека, по расчетам человека.
И вот Кирилл родился!
Он еще не говорит, не ходит. О нем еще можно только сказать, что он есть. И всё же в нем — всё! В нем, как и во всех других детях, связаны воедино вчера, сегодня и завтра человечества.
Вот малыш прикасается тонким и слабеньким пальцем к кнопке у электрической лампы, и комната сразу же озаряется светом.
Как всё просто и легко.
Свет!
Сколько великого вдохновения, замечательных открытий, упорного труда понадобилось людям многих и многих поколений, чтобы маленький Кира одним прикосновением слабенького пальца мог вызвать свет!
Свою силу, родившуюся в труде поколений, малыш принимает как должное, он не задумывается над ее источником. Впрочем, не задумываются и многие люди постарше.
Ребенок вырастет и захочет узнать, какая чудодейственная сила управляет движением спутника Земли, полетом самых совершенных летательных машин, какая сила вызвала к жизни полотна прославленных мастеров живописи, книги писателей, вдохновенную музыку композиторов. Тогда должно будет ему открыться, что это прежде всего сила человеческого разума и человеческой солидарности.
Прекрасные, драгоценные дары сложены у колыбели ребенка. Ему принадлежит вся Вселенная. Она принадлежит и всем другим детям. Что мог бы сделать один человек со всем богатством, унаследованным от поколений людей, если бы это богатство принадлежало только ему одному? Вселенной человек может владеть только вместе с другими людьми, — одному не справиться.
Итак, уже в первый день рождения, еще до рождения, ребенок получает в дар очень много.
Совсем иное дело, как он распорядится всем тем богатством, которое досталось ему в дар от старших поколений, от человечества. Умение распорядиться им, не растерять, не закопать в землю, а широко пользоваться и в то же время приумножать для себя и для всех людей — зависит от воспитания.
Человеческие чувства могут быть богатыми и бедными. Одни умеют наслаждаться прекрасным и находить в нем подлинную и глубокую радость, другие ко всему равнодушны. Одни умеют трудами своими, своим творчеством украшать землю, делать жизнь людей счастливее, другие же ее только засоряют и грабят.
С тех пор как повелась жизнь на земле и в эту жизнь вошел человек, способный мыслить и умеющий трудиться, жаждущий счастья, детей не только кормят, оберегают, но и воспитывают.
Что все дары Вселенной, если человек вырос, а у него нет к ним ключа? Воспитание — это ключ к богатствам Вселенной.
Ребенок всегда хорош, всегда мил.
Но всё в нем только предвидение, ожидание, замах.
Вот Кира стучится в какую-нибудь дверь большой коммунальной квартиры, к соседям. Это дружеский визит.
По тому, как он стучит, его сразу узнают. Но всё же, для порядка, спрашивают:
— Кто?
— Киа, — отвечает он, — Киа…
Слово «Кира» пока еще произнести невозможно.
Кира еще не умеет выразить себя в слове. Он выражает себя главным образом в поступке, в прямом действии. Так он выражает свои чувства, свои отношения, свой опыт.
— Ну какой еще там опыт? — говорит его отец. — Что Кира понимает?…
А между тем очень легко наблюдать, как появляется и закрепляется опыт у ребенка. Нужно только хотеть и уметь наблюдать, тогда можно установить, что один опыт дается ему как бы сам по себе, а вот другой он получает только с помощью взрослых, — это тот, к которому мы его ведем.
Первоначальный опыт ребенка — и тот, что получен им самим непосредственно из окружающей его среды, и тот, который он получает, когда мы его воспитываем, — может оказать влияние на всю его последующую жизнь, каким бы малозначительным этот опыт ни выглядел.
Интересно наблюдать за Кирой, когда он сталкивается с каким-нибудь явлением впервые. Вот он в первый раз в жизни увидел падающий снег. Вот в комнату проник первый весенний луч солнца, протянулся светлой полосой от окна. Кира пытается схватить его ручкой и смеется. Ничего как будто и не произошло, но появилась радость. Ее принес лучик солнца — тоненькая полоска, но такая особая, выделившаяся, светлая, пришедшая с такой высоты, с такого простора! И комната перестала быть тесной. И ребенок устремился за лучом света всем своим* существом. И глаз не оторвать от ребенка и луча.
Кира видит впервые в книжке картинку, рассматривает ее. На картинке человек. Кира протягивает ему ручонку. Он старается понять, чем этот человек на картинке отличается от настоящих людей.
Кира проходит мимо темной кладовой и рычит в темноту. Его никто, конечно, этому не учил. Откуда это пришло? Кого он хочет напугать? Должно быть, кого-то в этой темной кладовой.
Когда один из соседей умышленно через несколько минут проходит вместе с ним этим же путем, Кира не рычит. Он тянет его за руку и говорит:
— Свет!
Это слово он знает. Он знает даже, как нужно включить свет.
И вот кладовая освещена, — в ней нет никого, на кого следовало бы рычать. Затем они выключают свет и выходят.
Однако, когда Кира снова один проходит мимо темной кладовой, он опять рычит, пугает кого-то. Появляется всё тот же сосед, берет его на руки и включает свет. В кладовой, кроме них, никого нет. Там всё обычно, всё привычно. Проходит еще некоторое время, и малыш шагает мимо кладовой совершенно спокойно. На тайну пролито достаточно света. Некого пугать. И самому нечего пугаться.
Одно время нужно было во все глаза смотреть за тем, чтобы пришедший в гости Кира чего-нибудь не сбросил и чего-нибудь не рассыпал. Он притворялся, что совершенно не интересуется вашей чашкой, он смотрел в сторону, а затем одним быстрым движением сметал ее со стола на пол. Киру журили. В следующий раз он бросал на пол коробку с пудрой и с интересом наблюдал, как поднимается вверх ароматная белая пыль. Вот он сбросил на пол стеклянный абажур от лампы, — нет, не нечаянно, а нарочно. Спички он рассыпал часто, пока их не стали запирать. Если ему попадалась в руки книга, он ее рвал.
Что это, страсть к разрушению?
Нет, скорее страсть к узнаванию.
— Ах, Кира, Кира, — говорят ему взрослые укоризненно. — Как же так можно?
— Ах, Киа, Киа! — с той же укоризной повторяет малыш.
Как-то Кира, будучи в гостях у Ивана Яковлевича, соседа, разбил чашку. Тот стал его укорять, не очень строго. Но когда это повторилось и пострадала другая чашка, сосед повел себя более сурово. Он предложил Кире покинуть комнату и говорил с ним при этом совсем неуважительно:
— Ты не умеешь вести себя прилично. Если ты сейчас не уйдешь, я тебя выставлю!
Кира очень не любит это слово «выставлю». Он очень чувствителен к интонации. Есть слова, которым присуща своя интонация. Кира чувствует обидный смысл слова и отрицательно качает головой. Он не хочет, чтобы его выставили. Нет, не надо этого делать! Но лицо соседа сурово. Вина несомненна. Что же поделаешь?! Кира уходит сам.