— Понятно, конечно, но ведь ребенок всё же огорчен. А он такой маленький!
— Что ж, огорчения также входят в школу жизни. Совсем без огорчений нельзя, поверьте мне!
И, как бы подчеркивая сказанное, Иван Яковлевич повторил:
— Когда это совершенно необходимо, нужно не бояться огорчать. Нарочно огорчать, без смысла огорчать, со зла огорчать — глупо. Но, если это необходимо, не надо бояться. Ребенок будет огорчаться, пока не поймет, а затем это станет для него естественным, простым — считаться не только с собой, но и с другими. Вот в чем дело! И огорчение пройдет.
У Ивана Петровича Павлова, великого физиолога, в его статье «Физиологическое учение о типах нервной системы, темпераментах тоже имеется такой весьма важный вывод:
«…жизнь к тому и сводится, что мы в определенной обстановке и в определенный момент должны проявить известную деятельность, а в другой — задержать ее.
На этом основывается высшая жизненная ориентировка».
Активность человека выражена в стремлении удовлетворить свои желания. Но не в меньшей мере его активность выражена и в непреклонности, с которой он умеет отказываться от желаний. Одно в жизни — можно, а другое — нельзя!
Родители, старающиеся удовлетворять все желания ребенка, изнеживают его.
— Пока я жива, — говорит иная мать, — я своему ребенку ни в чем не стану отказывать… Уж лучше я себе во всем откажу…
Так мать лишает своего ребенка «высшей жизненной ориентировки», превращает его в безвольное себялюбивое существо, наносит ему, любимому, величайший вред.
— Ну как я ему скажу «нельзя», когда он просит?
А в жизни в одном случае нужно непреклонно идти к цели, добиваться желаемого, а в другом — отказаться.
Это положение А. С. Макаренко сформулировал как весьма важную закономерность воспитания вообще и воспитания семейного в частности. Вот как он говорит об этом:
«Главный принцип, на котором я настаиваю, — найти середину — меру воспитания активности и тормозов. Если вы эту технику хорошо усвоите, вы всегда хорошо воспитаете вашего ребенка.
С первого года ребенка нужно так воспитывать, чтобы он мог быть активным, стремиться к чему-то, чего то требовать, добиваться, и в то же время так нужно воспитывать, чтобы у него постепенно образовывались тормоза для таких его желаний, которые уже являются вредными или уводящими его дальше, чем это можно в его возрасте. Найти это чувство меры между активностью и тормозами — значит решить вопрос о воспитании».
Итак, с первого года!
А Кире уже два года.
Есть дети, о которых родители и педагоги говорят: «Они трудные!»
Каких же детей называют трудными? Тех, с кем нам, взрослым, трудно справиться. Но еще труднее этим бедным детям справиться с собой.
Их в раннем детстве жалели. Им старались ни в чем не отказывать. Удовлетворяли все их желания. Так воспитывались дети, с которыми трудно.
Так не должно случиться с Кирой.
Вот он подходит к двери и стучит в нее. В собственной комнате ему уже стало скучно, в коридоре тоже, он ищет новых переживаний и вспоминает, что есть соседи. Надо их навестить. Он стучит в дверь и ждет, чтобы ему помогли ее открыть, — она тяжелая, а он еще маленький, ему с дверью самому не совладать.
Кира пробует навалиться на дверь плечиком, упираясь в пол ногами. Никто его этому не учил. Это пришло к нему, возможно, как повторение пройденного далекими предками пути развития. Если им было необходимо и вместе с тем трудно сдвинуть тяжелый камень, они так же наваливались плечом и упирались ногами, образуя собственным телом подобие рычага. Но плечико Киры очень маленькое и слабенькое, — ничего не получается.
Тогда он кричит:
— Киа!..
Затем вспоминает, как надо говорить в этом случае, — Можно? — спрашивает он. — Можно?
— Можно, — отвечают ему.
Со стороны комнаты нажимают на ручку и тянут дверь к себе. Тянут тихо. Дверь медленно открывается. Кира протискивается в комнату, как только образуется щель, достаточная, чтобы пропустить его.
Но бывает, что из-за двери до него доносятся другие слова:
— Нет, Кира, нельзя! Я работаю…
Проверив на опыте, что слова «нельзя, я работаю» означают категорическое запрещение входить в комнату, Кира отходит от двери. Более того, даже тогда, когда он уже в комнате, когда он здесь играет, но раздается слово «нельзя», малыш подчиняется его магической силе.
Взрослый и сам играет с Кирой. Он отдыхает во время этой игры. Чем больше шума при этом, чем больше возни, тем веселее. Но истекает время, и нужно работать.
— Всё! — говорит взрослый. — Больше нельзя. Надо работать!
И малыш уходит из комнаты.
Иван Яковлевич смотрит на малыша, складывающего игрушки, и радуется. Он думает: ты становишься сильным человеком, малыш, ты учишься управлять своими желаниями. Надо же, чтобы человек владел своими желаниями, а не желания владели им. Даже если человеку всего два года.
— Вот еще! — говорит по поводу таких мыслей знакомая уже нам добрая старая родственница родителей Киры, проживающая в этой же большой коммунальной квартире. — Когда любишь ребенка, не станешь его огорчать. В этом всё дело!
И обращается к малышу:
— Иди сюда, Киа мой! Тебя, бедненького, обижают. Подумаешь, воспитание! Малышу нужно одно, — чтобы его любили! Еще придет его время, хлебнет он воспитания!..
Что ж, это верно, что малышу необходима наша любовь. Но какая любовь? В чем она должна проявляться? В чем ее сила и в чем ее слабость?
Любовь к ребенку рождается вместе с ним.
Конечно, его могли любить еще до рождения, ждать его, готовиться к его появлению на свет.
Но всё же образ его был еще неясен. Он был только желанием. Но его самого еще не было.
И вот он родился. Его можно взять на руки, почувствовать его тепло, прикоснуться к нему губами, увидеть в нем свои черты. Дети рождаются в любви, в порыве сближения, в надежде и страхе, в радости и в боли, — возможно, если бы всё происходило иначе, их меньше любили бы.
Весь первый материнский опыт сводится к угадыванию желаний малыша. Он может заявить о своих желаниях только криком, в котором выражена потребность, и улыбкой, в которой выражено удовлетворение. Он еще не в состоянии ничего сделать для себя сам.
Но приходит время, когда его нужно учить по возможности обходиться без помощи, накапливая необходимые в жизни умения и очень важные для него решимость и уверенность.
Взаимоотношения матери и ребенка становятся сложными.
Как в симфонической поэме, в основную тему, тему любви, вплетаются какие-то новые темы, которые как бы борются с основной, сталкиваются с ней, преображаясь, уходя и снова возникая, покоряясь и побеждая. Но господствующей остается всё та же тема неиссякающей любви.
Малыш говорит матери:
— Я хочу!
Мать впервые отвечает:
— Нет! Нельзя!
Ребенок жалобно плачет. Почему это так — я хочу, а ты отказываешь? Раньше ты делала всё, что я хотел. Почему же ты сейчас отвернулась? Почему у тебя сердитое лицо? Ты перестала меня любить? Что это с тобой? Почему ты стала такой «непослушной»?
— Ах, — говорит мать, слабея, — я ничего не могу с собой поделать. Ребенку так нужна любовь!..
И она снова становится во всем «послушной».
Но не лучше ли, чтобы у «непослушной» матери рос послушный ребенок?
Конечно, речь идет не об угнетающем послушании, когда в ребенке убивается всякое самостоятельное желание, всякий порыв. Речь идет не о хождении по струнке. Такая муштра ничего хорошего не дает.
«Можно» — это хорошее, радующее, нужное слово. Но, если почему-либо слова «нельзя» и «надо» очень долго не появляются в жизни ребенка, — это опасно. Если они совсем не появляются на протяжении всего его детства, — это катастрофа.
В удовлетворении всех желаний ребенка часто видят проявление силы любви. Между тем в этом выражена слабость любви. Не недостаточность любви, а именно слабость ее, вялость.
Любовь — естественное чувство. Она приходит сама.
Требовательность к ребенку возникает как осознанная необходимость.
Любовь, как говорится, от сердца. Требовательность — от ума.
В воспитании необходимы ум и сердце.
В том случае, когда идут навстречу любому желанию ребенка, он, конечно, не оказывает никакого сопротивления. Зачем ему сопротивляться, если взрослые следуют за его желаниями? Здесь нет конфликта. Значит, не требуется преодолевать сопротивление ребенка, на что не всегда способны родители, когда ребенок мал. Особенно, если родители слабохарактерны или считают, что о воспитании еще рано думать. Успеется!..
Кира в гостях у Ивана Яковлевича приучен спрашивать: «Можно?».
И если можно, ему так и говорят. Если нельзя, ему так и отвечают.
Пусть не кажется его родителям, что это не столь уж значительно. Нет! Это и есть школа жизни.
Конечно, воспитание только началось. Ребенок обогащается всё новым и новым опытом. Всё в нем еще не крепко, не устойчиво. Вокруг него сталкиваются не только различные мнения, но и различные влияния.
И многое в его жизни, в его формирующемся характере зависит от того, какие влияния победят.
С какого-то момента в жизни ребенка рядом с любовью, лаской возникает требование как новое выражение любви, более сложной.
Любви, выраженной в заботе, было достаточно, пока ребенка только растили.
Другая, более сложная форма любви появляется, когда ребенка начинают воспитывать.
Когда Кира с помощью взрослых уже разобрался в том, что не следует бросать чашки на пол, все обрадовались:
— Вот видите!..
Но отнюдь не все связывали это с воспитывающим воздействием требовательности.
— Вся штука в том, — говорит отец малыша, — что Кира вырос. Дети растут и становятся умнее. Вот и всё!
К педагогическим идеям Ивана Яковлевича отец Киры относится несколько иронически, хотя и очень уважает его. И вот отец Киры схватился однажды за ремень. Когда его спросили, зачем он это делает, он ответил: