— Он в другом доме?
— Конечно, он в другом доме.
Кира доволен. Он хочет сунуть ручку в ящик радиоприемника.
— Нельзя, — говорит Иван Яковлевич.
— Здесь ток? — спрашивает Кира.
— Что ты еще знаешь? — говорит сосед и включает приемник.
Все лампы в своих гнездах, но задняя стенка еще не поставлена. Лампы зажигаются, нагреваются; сперва несколько хрипло, а затем широко и чисто звучит передача из Большого зала филармонии.
— Какой хороший голос у музыки, — говорит Кира.
Помолчав немного, он убежденно повторяет:
— Хороший, хороший голос у музыки.
БИБИП!
Кира говорит:
— Я нечаянно.
Сосед говорит:
— Это черт знает что такое!
Соседка возмущается:
— С ребенком нет никакого сладу, вчера точно так же он наехал на меня.
— Проси прощенья! — кричит на малыша мать. — Ах ты дрянь мальчишка! Чтобы этого больше не было! Сегодня же закину велосипед на шкаф!
Взрослые где-то наверху, они высятся над малышом. А он где-то внизу, весь виноватый, весь посрамленный. Сосед держит велосипед, не отпускает. А вдруг действительно закинет на шкаф? Что тогда будет?
Что, в самом деле, должен чувствовать человек, когда на него наезжает велосипед, пусть даже детский, но наезжает внезапно в темном и длинном коридоре? Разве это место для езды на велосипеде — коридор большой общей квартиры? И хотя бы предупреждал криком, что он, малыш, едет!
Правда, если вдуматься, Кира лишен необходимого ему простора. Родители его занимают небольшую комнату. Мать всегда занята. На прогулку малыша берут редко. В детский садик его только еще устраивают. И чаще всего малыш затевает свои игры в коридоре — длинном, со многими поворотами.
Как он хорошо изучен, этот коридор, — Кира мог бы проехать по нему с завязанными глазами. Но зачем завязывать глаза, если в коридоре и так темно, — соседи, как правило, забывают включать свет. А малыш не признаёт медленной езды. А малыш не признаёт осторожной езды. Когда этого требует выдуманная им игра, он предупреждает о себе криком:
— Бибип!
Это означает:
— Берегитесь! Я еду! Я еду! Бибип!
Иногда в игру входит другое — наезд! Бац, бом, бум — и крик:
— Ах, что за ребенок!
Бывает и так: малыш разбросает в коридоре кубики, и все спотыкаются.
Бывает и так, что он в темноте просто сунется кому-нибудь под ноги.
И снова — общее негодование. Ах, этот ребенок, житья от него нет.
Постучал малыш в комнату к Ивану Яковлевичу, спросил:
— Можно?
— Ну входи!
Зашел, осмотрелся. Вот он — проигрыватель, источник музыки.
— Включите музыку, — говорит Кира.
— Не время, — говорит Иван Яковлевич.
Малыш говорит:
— Чайковского.
Он уже многое успел запомнить. Он просит:
— Сен-Санса… Джильи…
— Ну и ну, — говорит сосед. — Кого ты еще помнишь?
Но музыку не включает. Не время.
Ивану Яковлевичу нужно выйти из комнаты, — что-то понадобилось на кухне. Он предусмотрительно говорит малышу:
— Пойдем вместе на кухню.
— Я ничего не буду трогать, — говорит Кира. Малыш успокаивает:
— Я не буду трогать пластинки. Я не буду трогать записи. Я не буду трогать ножницы.
Уйдя из комнаты, Иван Яковлевич на всякий случай оставляет дверь приоткрытой. Он старается побыстрее справиться со своими делами на кухне. Он торопится обратно в комнату, где Кира, пластинки, записи, ножницы и еще многое другое. Вернувшись, он обнаруживает, что оставленная приоткрытой дверь плотно закрыта. Открывает, и — о ужас! — из рук малыша на пол падает пластинка. И вдребезги.
Малыш понимает, что он виноват. Он смотрит на соседа, он готов принять любое возмездие. Он покорно ждет, что же с ним сейчас сделает Иван Яковлевич.
— Уходи сейчас же, — сердится Иван Яковлевич. — Видеть тебя не хочу.
Малыш не уходит. Он готов на всё. Но он не хочет уйти.
— Уходи сейчас же, — повторяет Иван Яковлевич. — Сейчас же уходи, немедленно.
Кира уходит. Он плотно закрывает дверь. Пути обратно в эту комнату отрезаны. А как он дорожит дружбой Ивана Яковлевича, как дорожит! И всё кончено. Ну что же, терять больше нечего. Через несколько минут Кира возвращается к двери Ивана Яковлевича с трубой, дудит в нее изо всех сил, — надо же было купить ребенку такую игрушку!
Кажется, что вся квартира наполнена одним только дудением, что всю ее захватил малыш.
И вдруг, в какой-то день, всё это сразу же кончается. Малыш заболел. У него температура. К нему ходит врач. Малыша выслушивают трубочкой, выстукивают, ему делают уколы. Он лежит в кроватке притихший, присмиревший. Так проходит день, другой, третий… Тихо в квартире. И всем как-то не по себе. Что это такое, в самом деле, ребенка совершенно не слышно, как будто его и нет. И велосипед стоит где-то в сторонке, и никто не дудит в трубу, и никто не разбивает ничего. Что это такое, в самом деле?!
Проходит время. Иван Яковлевич возвращается вечером домой и, как всегда, забывает включить свет в коридоре. И вот на него со всего разгона наскакивает велосипед. Это исключительно неприятно, когда в темноте на вас неожиданно наезжает велосипед, пусть даже детский. Это неприятно и даже больно. Но Иван Яковлевич почему-то весело кричит на всю квартиру:
— Выздоровел!
А малыш с запозданием предупреждает:
— Бибип! Бибип!
Через несколько минут малыш стучит в дверь к соседу и спрашивает:
— Можно?
— Можно! Входи! Давай входи!
БЕК ЕГО УЖЕ НЕ БОИТСЯ
Бек всего только собака. Правда, великолепная собака. Сторожевая. Сильная. С широкой грудью и могучей пастью. С яростными глазами, в которых всегда горит желтый огонь. Когда Бек бросается на всю длину цепи, любому может показаться, что цепь недостаточно крепка.
Но всё же Бек — только овчарка. А Кира — человек. Он маленький. Он маловат даже для своего небольшого возраста. Но весь он крепенький, ладный, глаза его прямо и открыто смотрят на большой мир.
Нет, я не могу об этом не думать: когда Кире исполнится столько же лет, сколько мне сейчас, на календаре будет XXI век. Подумать только: рядом с нами живут люди, которые спокойно и уверенно войдут в новый век — и какой век!
Нет, нельзя относиться безразлично, равнодушно к тому, как мы, люди нашего замечательного века, обращаемся с ними, людьми другого, следующего, замечательного века. Иногда мне кажется — мы обращаемся с ними несколько небрежно. Иногда мы не очень-то задумываемся над тем, какими они должны стать, наши малыши. Но это особый разговор…
Я хотел рассказать о встрече Киры с Беком, с огромным сторожевым псом, которого предусмотрительно держат на цепи. Все мы очень боялись этой встречи. Дом, который сторожил Бек, и дом, в котором летом жил Кира со своими родителями, были рядом. И калитки рядом. И одна калитка всегда была распахнута настежь, — хозяин не боялся, что в дом может зайти посторонний. Он хорошо знал свою собаку, своего свирепого пса. Но он не знал Киру.
И вот это случилось. И, конечно, именно тогда, когда ни деда, ни бабушки, ни родителей не было поблизости. Кира вышел покормить кур, потрогать калитку — а вдруг она открыта? — и калитка случайно действительно была открыта. Это была своя калитка, знакомая. А там, рядом, он увидел другую калитку, и ему захотелось посмотреть соседний двор с его большим садом. Малыш толкнулся в эту чужую калитку, она распахнулась перед ним еще шире, и…
Кира увидел Бека.
Бек увидел Киру.
Некоторое время они разглядывали друг друга и что-то молча решали. Затем Кира подошел к Беку и ударил его ручонкой.
Малыш ударил Бека, и пес, волоча за собой цепь, ушел от малыша в свою конуру. Кира пошел к конуре, но Бек скрылся, и малыш его не смог достать.
Через несколько дней я увидел его на дворе радостным, довольным, в одной сандалии (вторая, вероятно, осталась где-нибудь возле конуры). Он шел от Бека. Он сказал мне:
— Бек меня уже не боится…
Вот и всё. Может быть, я и не стал бы об этом рассказывать, если бы не слышал часто, как запугивают маленьких детей страшным псом или волком, которому «я тебя отдам», доктором, который «сделает укол».
Многим можно запугивать. Но зачем это делать? Зачем воспитывать страх, вместо того чтобы воспитывать и укреплять решимость и бесстрашие? Зачем воспитывать слабость, вместо того чтобы укреплять силу? Хозяин Бека сказал мне, что его огромный и свирепый пес никогда не бросится на ребенка, но всё же нельзя ни за что поручиться, если ребенок побежит, закричит, проявит страх.
Кира не стал убегать. Он не такой. Ему очень понравился Бек, и единственное, чего он хотел, — чтобы Бек перестал его бояться.
И Бек действительно перестал его бояться.
ИГРА
Малыш берет в руки книгу, перелистывает страницы, находит картинку. На картинке нарисован дядя. Кира подает человеку на картинке ручку и говорит:
— Здравствуйте!
Затем спрашивает:
— Как вы поживаете, как ваше здоровье? Вы простудились?
Кира очень вежлив с этим человеком на картинке. Это — старая дружба. И книга, в которой картинка с этим знакомым ему человеком, самая для него, малыша, любимая.
Человек не отвечает ни на один из вопросов. Но малыш не огорчается. Завтра он снова придет ко мне, возьмет ту же книгу, обязательно ту же, с тем же человеком на картинке, и подаст ручку, и скажет: «Здравствуйте! Как вы поживаете? Как ваше здоровье?».
Здесь можно бы пуститься в рассуждения о восприятии маленького ребенка, который-де еще не разбирается в том и в этом, представления которого, увы, во многом обманчивы. Он, малыш, видите ли, не понимает разницы между действительным и воображаемым, у него нет необходимого опыта.
А малыш просто-напросто играет. Всё это — игра, вот в чем дело.
Особенно он рад, что мы вместе с ним участвуем в этой игре.
— Поздоровайся, Кира, с дядей на картинке, — говорят ему.