Так думал Лён до сегодняшнего вечера.
А сейчас…
Сейчас было понятно, что все прежние мысли — пустые и наивные. Зорко — солдат. Он такой же солдат, как Лён, только из другой армии. И бесполезно его в чем-то убеждать. Он знает свою правоту. И она — не та, что у Лёна…
Да, Зорко боится отвратительных подземных крыс. Но умереть за свое дело, наверно, не побоится. Труса не послали бы с т а к и м заданием.
«Господи, помоги мне! Подскажи мне, что делать!»
«Зачем судьба свела нас там на площади?»
«А затем и свела, чтобы все было именно т а к», — пришло к Лёну безжалостное понимание.
Затем, что судьба на стороне империи. Она специально поставила юного гвардейца Бельского на пути мальчика Зорко… Ну и что же, что он — щуплый мальчик в матроске? Дело не в этом. Дело в том, что он — враг. Он несет империи зло. И, наверно, г р о м а д н о е зло. Не меньше того, что несет своим врагам Лён.
«И я обязан остановить его!»
А как остановить? Уговаривать? Смешно… Проследить Зоркин путь до конца? А что дальше? И, к тому же, у него, у Лёна, свое задание…
«И я не шпион!»
А может, связать Зорко и спрятать в подземелье?.. Но до какой поры? Все равно, его когда-нибудь найдут и освободят. Или сам вырвется… Если раньше не умрет…
«Если н е у м р е т…»
…Полковник Дан, обожженный в десятках боев десантник, негромко, даже грустно как-то говорил на лекциях затихшим пацанам в погонах и аксельбантах:
— Кто, по вашему, настоящий воин? Тот, кто храбр и умеет ловко одолеть врага? Если бы все было так просто!.. Перечисленных качеств, друзья мои, достаточно для бандита, боевика, террориста. А для воина Империи мало храбрости, силы и боевой выучки. Бывает, что врага нельзя победить, если прежде не победишь себя. Победа над собой — вот высшая доблесть солдата… — Голос полковника креп и повышался. — Случается, что душа твоя горит, внутри тебя отчаянный крик и рука отказывается нажимать спусковой крючок. А ты должен, должен, ДОЛЖЕН!.. Разве легко было нашим парням превращать в уголь село Крутые Холмы, когда эти йосские звери огородили себя кольцом заложников? Разве не мучительно понимать, что от вашего залпа станут мертвыми и обгорелыми дети?.. Но эти воины знали: тех, за кого они воюют, у них за спиной гораздо больше…
Стояла такая тишина, что за стеклами слышен был в листве шорох воробьев. А полковник успокаивал голос и опять говорил негромко:
— Я вижу, у кого-то намокли ресницы. Не надо стыдиться этого. Не надо выжигать в себе жалость, совесть и сочувствие к людям — настоящему солдату присущи все человеческие чувства. Но солдат должен скручивать эти чувства в себе ради высшей цели. Солдат, в кого бы он ни стрелял, будет оправдан и свят, если он делал это во имя Империи…
Ноги у полковника были слегка кривые, голова вжата в плечи и словно приплюснута. Казалось, на него сверху упало что-то тяжелое. Так оно, говорят, и было: полковника Дана придавило однажды плитой в разрушенном бункере. Но все равно он, маленький, худой, суетливо бегающий перед первым рядом аудитории, казался красавцем и титаном духа… Полковник всегда з н а л, как поступать…
«Я тоже знаю…»
Цикады за амбразурой сходили с ума — от них в уши ввинчивались стеклянные сверла. Это мучительное сверление было вместо тишины — даже в том горьком сне, в который наконец провалился Лён…
Он проснулся поздно. Измученный, будто не спал, а всю ночь ворочал камни. Знающий, что никогда больше не сможет смеяться. Но уже почти спокойный. Уверенный в себе.
Однако, тут же его обожгло испугом. Зорко не было!
А если он ушел крадучись, и уже на пути к своим?
Радостное облегчение, почти спасение, на миг согрело Лёна: «Вот и хорошо! Это случайно, я не виноват! И пусть он идет…»
«Нет, ты виноват! Ты упустил! А он не просто идет! В нем то, что нанесет удар твоей стране!»
«Но может, там какой-то пустяк!»
«У тебя не пустяк, а у него… Не ври самому себе!»
Лён подержал себя за голову и выскочил на верхнюю площадку бастиона.
Старик возился у карронады, которая стреляла в полдень.
— Дедушка Август! Где Зорко?!
— Ты чего всполошился? Он сказал: «Пойду под обрыв, искупаюсь, пока Лён спит. Он, — говорит, — сегодня что-то разоспался…»
Лён бросился к морю — через теплые камни развалин и колючки, на скалистую кромку, потом вниз по крутым изгибам тропинки.
Заваленный пористыми камнями и клочьями водорослей пляж был пуст. Лишь ходили две курочки тиви — родственники т о г о петушка, Зоркиного любимца.
И опять юный гвардеец Бельский испытал преступное облегчение. Несмотря ни на что. Но для очистки совести еще раз метнулся по пляжу глазами.
И увидел Зорко.
Зорко, видать, накупался всласть и потом уснул в тени нависшей скалы. Этакий маленький туземец-островитянин. Он улегся на кучу бурых водорослей, ничуть не боясь прозрачных водяных блох, которые густо прыгали по нему. А голову положил на выбеленную морем и зноем корягу, которую принесло сюда штормом.
Зоркины волосы были почти того же цвета, что коряга — с алюминиевым отливом. Они стали такими уже здесь, на Бастионе — видимо, тоже от соли и солнца.
Лежал Зорко на боку, калачиком, носом к скале, к Лёну спиной. Над ухом вздрагивал от струек воздуха завиток.
Лён смотрел на этот завиток. На висок.
Потом глянул под ноги. Прямо у пальцев его — просто как чья-то зловещая услуга — лежал кусок ракушечника, похожий на каменный топор.
Лён будто под гипнозом, нагнулся и взял камень.
Опять посмотрел на Зоркин заросший висок.
«Если острым концом, то сразу…»
Он глянул вверх. Нависшая скала высотой была метров семь. Все решат, что мальчик сорвался и ударился головой… Но ждать, когда его найдут, не надо. Лучше уйти сразу. В тот же миг… Нет, не получится, одежда-то в крепости. Придется забежать за ней. А по пути сказать старику, что Зорко нигде нет — наверно, ушел в город.
Получится ли вот так спокойно соврать на ходу — после того, что с д е л а л?
Не все ли равно! Если и заподозрят, никто его не найдет, не поймает. В Льчевске много мест, где можно укрыться до вечера. А потом — к тем, кто ждет. К н а ш и м…
«Лён… Месяц похож на малыша, который собрался купаться… Я помню, как меня мама купала…»
Не смей вспоминать! Нельзя!!
Он стиснул камень до онемения в суставах.
Это же один взмах. Поднять и…
Камень казался стопудовым. А завиток на виске замер, словно почуял что-то…
Ну…
Зорко шевельнулся. Повернулся на спину. Сел. Глянул синими веселыми глазами, заулыбался.
— Ой Лён! А ты мне только что приснился!.. Лён, ты чего…
Жребий
Зоркина улыбка пропала. Он что-то понял. Посмотрел на камень. И — Лёну в глаза. И повторил:
— Лён, ты чего…
Лён выпустил обломок. Тот, падая, ссадил ему кожу на косточке. Лён не шевельнулся. Тяжело сказал:
— Я знаю, кто ты…
Зорко сел прямее. Глаз не отвел и бросил отчужденно:
— Ну и что? Я и не скрывал, что я за йоссов.
— Ты не просто за йоссов, ты сам йосс.
— Ну и что?
— Ты не просто йосс, ты их гонец. С делом особой важности.
— Ну и что?
С каждым «ну и что» Зорко ощетинивался все больше. Глаза выбрасывали синие иглы. Коленки и локти торчали как шипы. Каждая жилка напружинилась.
А Лён, наоборот, обмяк. И сказал с бессильной сумрачностью:
— Ты не должен был мне доверять. Потому что я тоже… Только с другой стороны…
«Господи, что я говорю! Это же нельзя!..»
Зорко тоже обмяк. Приподнялся и опять сел. На корягу. Она качнулась, Зорко чуть не упал. Махнул руками, словно схватиться хотел за пустоту. И была в этом движении такая беспомощность… Но страха в глазах не было. Он опять глянул прямо и спросил шепотом:
— Почему же не убил?
Лён постарался разозлиться. Чтобы за счет злости вернуть твердость.
— Я, по-твоему, кто?! Наемный бандит? Солдаты не могут убивать спящих!
— Ох уж… не могут…
— Да!
— А ты, значит, солдат?
— А ты разве нет?
— Я… не знаю…
— Разве ты не давал клятву?
— Я? Да… да, я обещал. Конечно… Но я не хотел быть военным.
— Не важно, кем ты хотел. Важно, кто ты есть! — Лён снова попытался разозлить себя.
А Зорко смотрел вроде бы спокойно. И сказал без выражения:
— Ты же хотел ударить.
— Не важно, что я хотел. Важно, что не ударил…
— Это действительно важно, — согласился Зорко. Грустно и с капелькой насмешки. Да, страха в нем не было. И злости тоже. Стало ясно: Зорко просто не верит, что Лён может сделать ему плохое.
Лён скрежетнул зубами.
— Ты дурак, да? Не понимаешь, что это всерьез?
— Нет, я понимаю… — Зорко опустил голову. Большим пальцем ноги шевелил на песке полосатый каменный окатыш.
— Тогда слушай. Мы же не сможем переубедить друг друга! Перетянуть на свою сторону…
— Не-а… — Зорко еще ниже опустил голову.
— Тогда остается что…
— Что? — Зорко быстро глянул исподлобья.
— Когда встречаются солдаты двух армий, они воюют. Честно. Лицом к лицу.
— Лён, я не могу с тобой воевать. Ты сильнее… Я даже убежать не могу, я вчера пятку наколол, ступать больно… — Зорко виновато улыбнулся, словно речь шла об игре.
— Ты ничего не понимаешь! — с отчаянием сказал Лён.
— Нет, я понимаю… — Зорко сел прямо. И посмотрел прямо. — Лён, выхода нет, да? Один должен умереть?
«Как он просто об этом!»
— Да… Зорко…
Это прежнее «Зорко» вырвалось неожиданно. Лён даже испугался. А Зорко вдруг заплакал. Не морщась, не опуская лица.
— А вот реветь — это уже зря, — грубо сказал Лён. — Ничего от слез не изменится… Мне, между прочим, так же страшно, как тебе.
Зорко голой рукой вытер под носом.
— Я не потому, что страшно… Обидно. Все было так хорошо…
— Да. А теперь плохо, — согласился Лён с горьким злорадством. Не хватало еще разреветься и ему.
Зорко встал. Худой, обгорелый на солнце, решительный. К его ребрам прилипли сухие прядки водорослей.