Ферзь насыпал матовые коричневые зерна в турецкую кофемолку, проверил расстояние между жерновами: он любил тонкий помол, что называется, в пыль, покрутил ручку. Комната наполнилась бодрящим ароматом свежемолотого кофе. Джезва уже стояла на плите, вода достигла нужной температуры. Ферзь аккуратно пересыпал кофе в медный раструб и сосредоточился на самом ответственном моменте: не допустить закипания и разрушения кофейной пробки. В нужный момент, завершая священнодействие, перелил дымящийся напиток в керамическую чашку с толстыми стенками, не позволяющими кофе остывать слишком быстро. Поставив чашку на журнальный столик, вернулся к буфету. Выдвинул ящик, где вместе с гостевым запасом отечественных сигар, скрученных на табачной фабрике в городе Погаре[6], хранились дефицитные кубинские в металлических тубах. Аккуратно отрезав кончик «Монтекристо» золотой гильотиной, раскурил от длинной кедровой спички. К аромату кофе добавился густой запах сигарного дыма. Удобно устроившись в кресле с высокой спинкой, поднес к губам чашку, сделал первый обжигающий глоток, посмаковал вкус, почувствовал, как внутри разливается приятное тепло. Говорят, что генсек портит кофе молоком. Впрочем, чего ожидать от сына помощника вальцовщика из Курской губернии?
Ферзь откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза, сосредоточился, возвращаясь к телефонному разговору. В том, что Турок выполнил поручение, соблюдая все данные ему инструкции, Ферзь не сомневался. Но действовал помощник не один. А чем больше участников, тем больше вероятность ошибки. Да и вся операция была на грани авантюры. Благодаря случайному стечению обстоятельств появилась возможность, пожертвовав пешками и легкими фигурами, эффектно завершить партию. Но времени на подготовку не оставалось, требовались немедленные действия. И Ферзь рискнул. Настоящий мастер не тот, кто вызубрил дебютные варианты и комбинации, а тот, кто не боится импровизаций и экспромтов.
Сейчас, прокручивая в памяти события недавнего прошлого, Ферзь думал, что поступил правильно. Второй раз такой шанс не выпадет, а внутренний звонок тревоги, к которому он всегда прислушивался, упорно молчал. Значит, нет повода для беспокойства. Турок сказал: «У нас проблема». Любую проблему можно свести к элементарной шахматной задаче – белые начинают и выигрывают.
За четыре месяца до взрыва на станции Сортировочная.
Москва, площадь Дзержинского, инспекторское управление КГБ СССР
Начальник отдела по контролю за деятельностью милиции полковник Коновалов внимательно перечитывал рапорт майора Гнездилова. Что-то не давало ему наложить на бумагу привычную резолюцию «в архив». Казалось бы, дело закрыто, шубы известной певицы, любимицы генсека, найдены и возвращены хозяйке. Правда, заслуги милиции и комитета в этом нет. Все решила случайность. Так не первый раз и не последний. Случайность – немаловажный фактор в следственной работе.
Но сидела в рапорте майора некая заноза, тревожащая профессиональную интуицию полковника. А к своей интуиции Коновалов относился с уважением.
Полковник дошел до предпоследнего абзаца текста, написанного убористым, но хорошо читаемым почерком. Стоп! Вот оно: «…на изъятых шубах фабричного производства отсутствуют установленной формы ярлычки с ГОСТом, а также следы их удаления после приобретения». То есть не срезала певица ярлычки острыми ножничками. Изначально ярлычков не было. И где же куплены шубы? Ну конечно, в «Березке» на Горького за… Читая в первый раз, полковник пропустил стоимость как несущественную деталь. Однако теперь эта деталь вместе с отсутствием маркировки и фабричным происхождением шуб приобрела особое значение. Итак, что получается? На какой-то из меховых фабрик Союза шьют дефицитную левую продукцию, которую сбывают через «Березки», а возможно не только «Березки», за большие деньги. Это наносит серьезный ущерб советской экономике.
Полковник поднял трубку внутренней связи:
– Гнездилова ко мне, срочно!
Глава 3
Около четырех часов бесконечного дня пили чай у Сергеева в общежитии. Смена затянулась почти до часа. Трижды пришлось возвращаться на Сортировку, откуда вывезли восемь пострадавших. Смертей больше не было, но двое из восьми оказались тяжелые, в том числе девочка-подросток с обширными ожогами третьей степени.
После дежурства Оксана в институт не пошла, позвонила маме, успокоила, сказала, что побудет до вечера у Андрея. Сергеев тоже на работу не пошел: проверять карты вызовов и отвечать на вопросы коллег настроения не было. Он сбегал в ближайший гастроном, купил чекушку[7] водки, две бутылки кефира, батон, пачку печенья и полкило сосисок. Колбасные изделия в гастрономе не появлялись уже больше месяца, а сегодня пожалуйста: «докторская», «любительская», «ливерная», молочные сосиски. И никто не кричит: «Граждане, колбасы не больше палки в одни руки!» Выбросили в связи с аварией, чтобы народ отвлечь, решил Андрей. Хотел взять «докторскую» про запас, но обнаружил, что в кошельке осталось только три рубля с мелочью, а до зарплаты почти неделя.
Они устроили настоящий пир, Оксана пила водку наравне с Андреем, поэтому бутылку опустошили быстро. После еды попытались вздремнуть, Оксана на кровати, Андрей на надувном матрасе. Но сон не шел, слишком велико было возбуждение. Через полтора часа поднялись разбитые, с головной болью, заварили покрепче чай, открыли пачку печенья.
Пришел расстроенный Коля Неодинокий, врач линейных бригад, бывший однокурсник, товарищ по стройотряду, надежный и преданный друг. В ночь взрыва он не дежурил, на аварию не попал и страдал по этому поводу. Заметив пустую водочную бутылку, еще больше огорчился: «Вот так всегда, все интересное мимо проходит, кто-то, рискуя жизнью, раненых спасает, кому-то слава, медали, ценные подарки, наркомовские сто грамм! А кто-то бабушкам в заднее место магнезию колет». «Ой, спасибо тебе, сынок, сейчас чай заварю, варенье у меня домашнее», – Коля забавно передразнил безымянную пациентку и потребовал подробностей о ночных подвигах. Но и здесь Неодинокого поджидало разочарование. Делиться впечатлениями Андрей с Оксаной не захотели.
Колины расспросы напомнили Сергееву про зеленую тетрадь, которую Оксана вынесла из рухнувшего здания. Тетрадь лежала в рабочем портфеле Сергеева, вместе с объяснительной доктора Широкого, опоздавшего на дежурство «по личным обстоятельствам», «Комсомольской правдой» с материалами пленума ЦК для политинформации и «Выстрелом в спину» Николая Леонова про сыщика Льва Гурова.
Содержимое стандартной тетради в сорок восемь листов оказалось странным. Страницы в клетку были аккуратно расчерчены на четыре колонки без оглавления. В первой колонке каллиграфическим почерком вписаны даты. Во второй – цифры с двумя знаками после запятой. Перед цифрами стоял плюс или минус. В третьей колонке каждой цифровой записи соответствовали имена, инициалы или адреса. В четвертой записей было немного, лишь несколько раз шли пояснения вроде «уточнить у Ф», «передать Т» или «списать». Обороты расчерченных страниц заполнены рядами пятизначных цифр – несколько абзацев или весь оборот целиком. В конце еще несколько листов сплошь с рядами цифр.
– Какая-то китайская грамота, – разочарованно вздохнул Николай. – Повесьте в рамку на стену, будет сувенир.
– Не скажи, друг мой, – возразил Андрей, сосредоточенно рассматривая записи. – Ручки разные, а почерк один и тот же. Думаю, это не просто сувенир.
– А что это, Андрюша? – Оксана наклонилась, заглядывая Андрею через плечо.
Каштановые волосы щекотали щеку; девушка приняла душ, от нее приятно пахло мылом и чистой кожей; в его плечо упиралась ее волнующая округлость. То ли водка еще не выветрилась, то ли адреналин после ночного стресса продолжал действовать, но загадочные записи вдруг отодвинулись на второй план.
– Старик, давай выкладывай, что ты про это думаешь.
– Про что? – переспросил Андрей.
– Ну, про это! – Николай нетерпеливо постучал по тетради.
– Ты «Черный маклер» «Знатоков»[8] смотрел? – ответил Андрей вопросом на вопрос.
– Это какая серия? Когда показывали?
– Вышла в семьдесят первом.
– Ну ты даешь, старик! – искренне изумился Неодинокий. – Это когда было? Мы еще на первом курсе учились.
– В прошлом году повторяли по второй программе.
– Ладно, не томи. – Николай махнул рукой. – При чем здесь твой маклер?
– Во-первых, не мой, а Центрального телевидения СССР. Во-вторых, там нечто похожее было. – Андрей показал на тетрадь. – Черная бухгалтерия.
– То есть?
– То есть бухгалтерия преступной группы. Даты и цифры – это поступления денег или расходы. Адреса, имена, инициалы – кому и от кого. Четвертая колонка – видимо, примечания.
– А почему обязательно черная? Может, личные записи: кому сколько заплатил, от кого получил.
– Ты когда деньги получаешь?
– Пятого и двадцатого.
– А здесь, – Сергеев провел указательным пальцем по странице, – через день поступления. Первые два месяца одни минусы. Потом начались плюсы, чем дальше, тем чаще и больше. Нам с тобой столько за десять лет не заработать. Даже если Оксанину повышенную стипендию добавить.
– И что?
– А то, – Андрей посмотрел дату на первой странице, – что в феврале семьдесят седьмого кто-то организовал подпольное производство…
– Швейное, – вставила Оксана.
– Откуда ты знаешь? – удивился Неодинокий.
– Там станки были швейные. Я такие видела, нас в школе на уроке труда на швейную фабрику водили.
– В феврале семьдесят седьмого кто-то организовал подпольное швейное производство, – закончил мысль Андрей. – Первые месяцы были расходы: закупалось оборудование и материалы. Потом начали продавать продукцию, появились доходы, и немалые. На вышку[9] тянут.
– А почему ты думаешь, что это подпольное производство? – спросил Неодинокий.