сейчас у него невольно мелькнула мысль: «А смогу ли я стать настоящим минером? Сумею ли, если потребуется, разрядить мину?» Что из того, что учился он отлично, хорошо знал все схемы, макеты и опытные образцы мин, которые имелись в училище. Вдруг встретится мина новой, еще неизвестной конструкции? Что он будет с ней делать?
Виктор взглянул на сидевшего напротив, рано поседевшего, с усталым взглядом офицера, открыл было рот, чтобы извиниться за свое хвастовство, но Рыбаков неожиданно тепло улыбнулся, лицо его просветлело.
— Ну, вы не пугайтесь, — заговорил он. — Помните: какую бы хитрость не применил человек, всегда ее можно разгадать. Но для этого нужны знания, опыт, терпение, осторожность и настойчивость.
От этих дружеских слов приунывший было Шорохов воспрянул духом.
«Пошлют меня-таки на настоящее дело», — решил он.
— Ну, а поскольку знания у вас уже есть, — и Рыбаков, улыбаясь одними глазами, взглянул на Шорохова — то пойдете помогать старшему технику-лейтенанту Бондаруку. Он сейчас оборудует новый учебный кабинет.
…И вот лейтенант Шорохов сидит за обыкновенным канцелярским столом и вычерчивает на листе схему якорной мины. Как он ни старается убедить себя, что это тоже очень важное, нужное дело, что по его схемам и макетам будут учиться сотни моряков-минеров, — где-то в глубине души все-таки осталась обида.
«Не допускают к боевым минам… А впрочем, сам виноват. Расхвастался!.. Вот и не доверяют…».
Он провел последнюю линию и, хотя на память хорошо знал схему, тщательно проверил все по наставлению. Затем отложил рейсфедер и огляделся. Весь огромный зал был уставлен приборами, макетами, учебными минами и торпедами. На стенах висели схемы. Неподалеку от него возился над прицельным прибором матрос Кузьмин. Невысокий, но крепко сбитый, подвижный, с постоянно сдвинутой на затылок, вопреки всем уставным правилам, бескозыркой, из-под которой выбивался смоляно-черный чубчик, Кузьмин был на редкость весельчаком и балагуром. Однако сейчас его лицо было сосредоточено — с прибором что-то не ладилось. Как тщательно ни прицеливался он по макету, вспышки получались где-то в стороне.
— Это называется: стрелял в ворону, а попал в корову, — пробормотал Кузьмин и скрылся за прибором.
В дальнем углу обширного помещения склонился над столом старший техник-лейтенант Бондарук. Рыбаков очень тепло отозвался о нем, выразил надежду, что офицеры подружатся, но дружба как-то не получалась. Бондарук показался Шорохову замкнутым, неинтересным человеком. Да и внешность… Плохо пригнанный китель на его худощавой фигуре висел мешковато, русые, слегка вьющиеся волосы, как ни приглаживал их Бондарук тыльной стороной левой руки, оставались растрепанными, бледное лицо с белесыми бровями и небольшими точечками рябинок казалось невыразительным. Только вот лоб — высокий, чистый — привлекал внимание, но на него почти всегда падали пряди волос. А тут еще эта привычка прятать кисть правой руки в рукав, так что выглядывали только кончики двух пальцев. От этого правое плечо поднималось выше и фигура казалась кособокой.
Сейчас старший техник-лейтенант сидел спиной к Шорохову и что-то делал, насвистывая грустный мотив.
«Они чувствуют себя здесь, как дома, — подумал Шорохов. — Привыкли уже!..»
— Товарищ старший лейтенант! — обратился матрос Кузьмин. — Что-то прибор у меня заартачился…
— Сейчас посмотрим!..
Бондарук, по привычке пряча кисть правой руки в рукав, подошел к прибору, присел около него на корточки.
— Что же вы, дорогой мой, тут наплели? Проверьте соединение контактов по схеме.
Матрос присел рядом с Бондаруком, с минуту смотрел то на схему, то на клеммы контактов, а затем свистнул:
— Действительно, у меня получается — шила милому штаны, а вышла рукавица… Сейчас, сейчас… Так, а ну-ка теперь.
Он нажал на замыкатель. Щелчок — и красный огонек вспыхнул на днище карабля.
— Попадание! А ну еще… Попадание! А теперь — залп!
Три красных блика мелькнули на макете.
— Порядок!
Бондарук направился к своему столику. Проходя мимо Шорохова, он остановился:
— Как у вас дела?
Шорохов молча показал на чертеж. Бондарук тоже молча с минуту разглядывал его, затем похвалил:
— Хорошо!
— Хоть на это оказался способным, — недовольно проговорил Шорохов.
— Вы, наверное, думали, что вам сразу предложат разрядить мину с «сюрпризом»? — улыбнулся Бондарук, и лицо его неожиданно преобразилось, вдруг стало добрым, приветливым и красивым, а улыбка получилась такой заразительной, что Шорохов тоже улыбнулся.
— Хотелось бы! — ответил он.
— Что ж, может быть, еще и придется…
Отцветала акация. Сладкий дурманящий запах кружил голову. Осыпающиеся лепестки снежным покровом устилали тротуары.
Город казался пустынным: взрослые на работе, хозяйки заняты домашними делами, а детишки, конечно, у моря. Кто-кто, а они уже давно открыли купальный сезон.
С окраинных улочек моря не видно, но дыхание его чувствуется во всем: из порта доносятся гудки кораблей, слышен звон металла на морзаводе; вот прошла группа матросов в белых робах: и ветер, свежий ветер морских просторов, посвистывает в проводах, треплет косматые ветви акаций, катит по мостовой розовато-белую пену лепестков.
Вот и центральная улица. Здесь народу больше. Машинально приветствуя встречных офицеров, Шорохов рассматривал город. За годы учебы город совсем преобразился. Тогда еще нередко можно было увидеть разрушенные во время войны здания, хотя уже кругом высились краны, леса строек. А сейчас белоснежные, словно мраморные, дома стоят вдоль просторного проспекта, поднялись, раскинули над тротуарами тенистые кроны деревья. Давно ли их вместе с товарищами по службе садил Шорохов.
Показалось море, и Виктор даже пошел быстрее. Оно осталось таким же, знакомым, родным, вечно зовущим и вечно что-то обещающим, полюбившимся на всю жизнь. Сегодня море постарело — свежий ветер вздымал крутые валы, они мчались к берегу, взметались вверх и обрушивались на берег, обдавая бетон набережной брызгами и пеной. На мгновение вода отступила, обнажая широкую полосу галечного пляжа, и опять все скрывалось под пенистыми водоворотами. Бурная погода, и все же на волнах, за линией прибоя, плавало несколько купающихся.
Виктор остановился около парапета набережной и стоял, всем своим существом впивая чудесную музыку волнующегося моря.
— Расходится шторм, — произнес кто-то рядом густым басом.
Шорохов оглянулся. В нескольких шагах от него стоял невысокий широкоплечий человек в морском кителе без погонов, во флотской фуражке с офицерской кокардой и золотым орнаментом на козырьке. Заложив руки за спину и чуть прищурив глаза, он смотрел на море. В седых, прокуренных снизу до желтизны усах торчала короткая трубочка.
«Настоящий морской волк», — подумал Шорохов и, так как молчать было невежливо, согласился:
— Да… — и тут же невольно воскликнул: — Хорошо!
— Н-да, хорошо… с берега да на картинке, — негромко, не меняя позы, проговорил «морской волк». — А я, например, предпочитаю хорошую погоду…
Виктор несколько удивленно взглянул на соседа и возразил:
— Все-таки красиво, когда шторм! Море пенится, волны захлестывают палубу, а корабль идет к цели. Шторм — настоящая проверка мужества моряков!
— Все это, конечно, правильно, но в хорошую погоду и к цели быстрее дойдешь, и на вахте спокойнее стоять, и кораблю легче: идет без перегрузок.
Это, как показалось Шорохову, прозаичное отношение к морю несколько обидело Виктора. Он промолчал, затем достал папиросу и, что делал весьма редко, закурил. Ветер сразу же сбил огонь на один бок папиросы, а затем и вообще выдул табак.
— Если уж хотите настоящим моряком быть — привыкайте к трубочке, — опять пробасил «морской волк». — Это, если хотите знать, не только дань традиции… Это — необходимость: и ветер не задувает, и волна не заливает…
Виктор молча глядел на море.
— Вы, молодой человек, не обижайтесь, — дружелюбно продолжал «морской волк», — я на своем веку немало и послужил, и поплавал, так что могу и посоветовать кое-что.
— Я не обижаюсь, — буркнул Шорохов.
Замолчали. Завороженный могучим дыханием вспененного моря, Виктор забыл и о разговоре, и о своем собеседнике, и обо всем на свете. Шторм набирал силу. Ветер гнал из-за горизонта тяжелые валы, они, словно стремясь догнать друг друга, мчались к берегу и чем ближе, тем выше поднимали свои пенистые гривы. Усиливающийся шторм почти всех купальщиков выгнал на берег.
— Не кажется ли вам, молодой человек, — после недолгого молчания заговорил «морской волк», — что вон та женщина себя чувствует совсем неважно?
Виктор взглянул туда, куда указывал своей трубочкой его сосед. Неподалеку от берега, среди волн, мелькала голубая купальная шапочка. Женщина, по-видимому, хотела выплыть на берег, но боялась водоворотов прибоя. Но вот решилась, поплыла вперед.
«Ее же о набережную ударить может!» — мысленно воскликнул Шорохов.
Но отхлынувшая волна отбросила купальщицу назад, и голубая шапочка ее снова время от времени стала появляться на гребнях волн.
— Она уже несколько раз пыталась выплыть, да все неудачно, — продолжал моряк. — Мне кажется, что следует вызвать спасательную шлюпку…
— Зачем шлюпку? Я сейчас…
Виктор сбежал вниз, быстро разделся, зашел в воду и, подождав, когда очередной набегающий вал высоко взметнулся вверх, нырнул. Миг — и он очутился за линией прибоя, а затем торопливо поплыл к мелькающей голубой шапочке.
Вот она рядом.
— Слушайте… Вы… Мне показалось…
Молодое девичье лицо с широко раскрытыми испуганными глазами сразу же повернулось к Виктору, к нему протянулись руки.
«Ухватится за меня — оба утонем», — мелькнула мысль. Увернувшись, Шорохов крепко взял девушку за шапочку и волосы на затылке и, поддерживая ее голову, успокаивал:
— Отдохните… Дышите ровнее… Вот так… Все будет нормально…
Говорил, а сам, таща за собой свою невольную спутницу, отплывал немного в сторону, туда, где, как он успел заметить, прибрежная полоса была шире. Так длилось несколько минут.