— Вот человек, проявивший чудеса героизма. На маленьком суденышке, бриге «Меркурий», он вступил в бой с несколькими крупными турецкими кораблями и вышел победителем, — рассказывал Шорохов. — В Севастополе ему поставлен памятник с надписью: «Потомству в пример». Потомки помнят героические дела своих предков, умножают их боевую славу, а вот современники… О подвиге моряков брига «Меркурий» тогда говорилось очень скупо, Казарского даже в звании не повысили. И мало кто знает, что он последние годы жил в Николаеве, там и умер. На его могиле небольшое надгробие из черного мрамора. Оно почти совсем затерялось среди пышных памятников местной знати, именитых отцов города…
Не один час провели моряки с Олей в просторных залах музея. Оля с неутомимым любопытством расспрашивала обо всем. Особенно она оживилась, когда все перешли в отдел периода Великой Отечественной войны: первой подходила к витринам, внимательно осматривала каждый экспонат.
Вот и новый отдел, посвященный партизанскому движению в период оккупации города немецко-фашистскими войсками. Моряки осмотрели и его. Правда, отдел существовал и раньше, но сейчас стал шире, пополнился новыми экспонатами, документами.
Было уже поздно, когда моряки вышли из музея. Кузьмин, о чем-то пошушукавшись с товарищами, подошел к Шорохову.
— Разрешите, товарищ лейтенант, нам самостоятельно ехать в часть? Через пятнадцать минут автобус отходит.
Виктор подумал, взглянул на Олю и разрешил.
— Езжайте! Старшим — Коваль.
— Есть! — пробасил великан-моряк.
— Виктор Иванович, зайдемте еще на несколько минут в музей, — вдруг попросила Оля.
Он удивленно посмотрел на нее, но согласился. Они снова медленно прошли по залам отделов периода Великой Отечественной войны и партизанского движения. Оля, как и в первый раз, внимательно рассматривала экспонаты.
— Вы словно ищете что-то, — сказал Виктор.
— Да… То есть нет!.. — поправилась Оля и покраснела.
— Я уж было подумал, может быть, вы мужа или любимого человека потеряли.
— Ну, что вы! Ведь я во время войны была совсем девочкой.
Виктор и сам почувствовал, что сказал глупость, и смутился.
Они молча спустились вниз, молча вышли из музея и остановились на тротуаре. День клонился к вечеру. Ветер стих, солнце освещало только крыши домов, и на улицах стало как-то по-особому уютно.
— Вы что думаете сейчас делать? — как можно мягче, стараясь сгладить свою бестактность, спросил Виктор.
— Я даже не знаю… Хочется просто походить, помечтать, обдумать виденное…
Такое же настроение было и у Виктора, и он предложил:
— Походим по городу вместе.
— Хорошо, — согласилась Оля.
И они пошли. Куда? Они и сами не знали. Оле нравился этот высокий, темноволосый, немного молчаливый офицер, так вовремя тогда пришедший ей на помощь. Виктор тоже чувствовал себя хорошо. Ему приятно было слышать чистый грудной голос девушки, ее певучий южный выговор, видеть ее голубые, с зелеными искорками глаза.
Они шли и говорили. Оля рассказывала о себе, о своей учебе, о своих мечтах. Виктор тоже немного сказал о себе. Детство — мало интересное, глухая сибирская сторона, где даже во время войны не было затемнения; на кораблях плавать почти не пришлось. Учеба? Но о ней не принято говорить, так же как и о службе. Да о службе и рассказывать-то нечего — так, сухопутный моряк…
И хотя мало было у них общих тем, но разговор не иссякал; обычные пустяки в их устах были наполнены самым глубоким смыслом.
Как-то незаметно они пришли на приморский бульвар, затем на набережную и остановились около парапета. Виктор взял Олины руки в свои, она не отняла. Так и стояли они молча. Внизу лежало море, темное и такое спокойное сейчас, и ласково звенели волны в прибрежных камнях.
Отсюда открывался широкий простор. Внизу, сразу под ногами, уступами сбегая с гор, жались к бухте белые дома города; около причалов и в стороне от них виднелись овальные силуэты кораблей, и какими они маленькими казались сверху. Далеко, в самом углу бухты, Шорохов различил приземистые здания эллингов своей части.
А впереди раскинулось бескрайнее море. Оно казалось застывшим и в то же время постоянно менялось: то ярко блестело глубокой синевой, то бледнело до светло-голубого оттенка, то становилось матовым, как старинное серебро; временами легкий ветерок нагонял темные пятна ряби, затем они исчезали и море постепенно зеленело, словно подсвечиваемое из глубины.
Сверху казалось, что море выгнутое, как чаша; края его полого поднимаются к горизонту и там незаметно сливаются с более светлым, словно бледным отражением моря, небом, образуя сияющий шар. Вот на самом краю чаши показалась черная точка; она постепенно увеличивалась, и уже стало видно, что это корабль.
— Хорошо! — неожиданно для себя воскликнул Шорохов и взглянул на соседку.
Оля сидела, опустив руки на колени, и тоже смотрела на море, на далекую точку приближающегося корабля, и спокойная радостная улыбка чуть-чуть трогала ее губы. Вот она взглянула на Виктора, и в голубовато-зеленых глазах ее, казалось, отразилось и море, и небо, и солнечные блики.
От этого взгляда у Виктора сладко заныло сердце, он осторожно обнял ее за плечи и, волнуясь, тихонько заговорил:
— Вот так бы сидеть здесь всегда… «Вместе с тобой», — хотел добавить он, но почему-то не решился. — Смотреть на это море, небо, на далекую черту горизонта. И хочется сейчас лететь, — и снова он хотел сказать «вместе с тобой», и снова не решился, — туда, на край моря и неба, к просторам новых дальних горизонтов, в неведомое…
Оля неожиданно зябко передернула плечами, глаза ее потемнели.
— Что с тобой? — встревоженно спросил Виктор.
— Ничего, — голос у Оли был какой-то глухой, незнакомый. — Знаешь… Я страшусь этого слова — неведомое. Когда я его слышу, мне всегда становится не по себе…
— Ну что ж тут такого?! Неведомое — это для нас. А там, дальше, — такое же море, и идут по нему корабли, а на них такие же, как мы с тобой, люди. А еще дальше — новые страны, новые моря…
— Это я знаю… Но, понимаешь, само слово — неведомое… Это что-то такое, что не поддается определению, его нельзя понять…
Виктор что-то хотел сказать, но только смущенно пожал плечами.
— Может быть, только у меня такое… У нас… У меня пропал брат… Без вести…
— Когда?
— Как это страшно — без вести!.. Я понимаю — война. Погибло много людей. И на фронте, и в тылу, и в фашистском плену… Но от них что-то осталось — могилы, записи в архивах. А тут — без вести… Человек жил, кого-то любил, о чем-то мечтал и вдруг исчез, растворился в небытии, в неведомом… Я знаю, пропал не один Федор, таких много. Но от этого не легче…
— Ты пробовала его разыскивать?
— Да… Сообщили, что служил в отряде морской пехоты, во время боев пропал без вести.
— А…
— Однажды, — продолжала Оля, — я прочитала в газете, что есть человек, который после контузии ничего о себе не помнит. Его так и звали «Неизвестный». Я сразу же поехала туда, думала, а может быть, это брат… Нет, не он… Но все равно у Неизвестного найдутся родители, не родители, так родственники или друзья. А о брате…
— Где, в каких боях участвовал отряд, в котором он служил? — перебил Олю Шорохов.
— В этих местах… Я понимаю, это глупо, но я и на практику специально сюда попросилась: а может, что-нибудь удастся узнать… Я тогда и в музее так внимательно рассматривала экспонаты, думала, а вдруг о нем что-то есть… Но ничего… Ничего…
— Может быть, я сумею тебе помочь, — сказал Виктор и подумал:
«Надо обо всем рассказать Рыбакову, попросить у него совета».
Шли дни. Виктору все больше и больше нравилась работа в учебном кабинете, и, что бы ему сейчас ни поручали, он делал с большим увлечением.
Да и кабинет за это время преобразился. В нем появились новые учебные мины и торпеды, приборы, макеты, схемы. Многие из этих схем Шорохов начертил сам. Теперь в кабинете можно пройти полный курс минно-торпедного дела.
Нужно видеть, с каким вниманием молодые матросы слушали лекции об устройстве, назначении этого грозного оружия. Несколько раз занятия проводил лейтенант Шорохов, и он внутренне гордился тем, что успешно передавал свои знания. Но все-таки где-то в глубине души жила надежда, что когда-нибудь он будет участвовать в «настоящем» деле, когда-нибудь он совершит подвиг. Правда, в мирное время такие возможности не часто случаются, но все-таки…
«Хоть бы в море сходить… Вон Рыбаков почти все время в походах — испытывается новая аппаратура, проводятся учебные стрельбы. Да и сейчас он в море», — думал Шорохов, но в это время дверь открылась и в кабинет вошел Рыбаков.
«Уже возвратились катера…»
Капитан третьего ранга ответил на приветствия и, окинув взглядом кабинет, направился к Бондаруку. Шорохов заметил, что Рыбаков словно помолодел, а на посмуглевшем от загара лице как будто сохранился отблеск моря.
Бондарук и капитан третьего ранга о чем-то негромко говорили; до Шорохова долетали только обрывки фраз:
— Вы уверены, что может получиться? — спрашивал Рыбаков.
— Теоретически все правильно, но вот кое-какие технические трудности встречаются…
— Может быть, вызвать консультанта?
— Пока нет необходимости…
— Нужное дело… Продолжайте!..
— Как у вас дела? — поинтересовался Рыбаков, подходя к Шорохову.
— Идут помаленьку, — уклончиво ответил Виктор.
Рыбаков с минуту внимательно разглядывал чертеж, а затем одобрительно сказал:
— Я бы сказал, что не помаленьку, а хорошо идут дела. С учебным оборудованием хорошо ознакомились?
— Ознакомился…
— Как этот прибор работает?
— Вчера вечером проверял, показания хорошие. Сегодня утром проходили занятия, отклонений также не было.
— На катерах он пошаливает…
— Здесь он тоже немного пошаливал. Шланг питания нужно хорошо проверить, соединения, контакты…
— А этот?