Сначала я вообще ничего не понял — какой к черту поезд⁈ Какие еще куры? Какой баян? Меня же машина сбила, когда я ребенка спасал, что на санках вылетел на дорогу и едва не погиб. Не погиб же, да?
Я потихонечку открыл глаза, впуская в наполненное мутной болью сознание, мерцающее пространство плацкартного вагона. Проморгал пару раз. А еще я увидел перед собой взволнованные лица.
— О, живой! — обрадовался ближайший ко мне парень, с широким как блин лицом и растрепанными рыжими волосами. — Саня, ты как⁈
— Нормально… — сделав усилие, ответил я. Сразу же ужаснулся тому факту, что вообще не узнал собственного голоса. Он и близко не был похож на мой настоящий голос, к которому я привык за многие годы.
Очень резкий контраст, который понять с ходу просто невозможно.
— Давай, поднимайся! Ничего не сломал? — теперь я увидел второго. Этот был коротко стриженный. — Болит что-нибудь?
— Голова гудит, кружится. Мутит.
— Пацаны, давайте поможем!
Меня посадили на полку. И я окончательно убедился, что нахожусь в движущемся поезде. А точнее в плацкарте.
Вагон мерно покачивался из стороны в сторону. И это окончательно сбило меня с толку — как я оказался в поезде?
Ладно бы только это, но следом за звуками неожиданно включилось и обоняние — запахи навалились целым букетом. Отчетливо различался запах беляшей с мясом и луком, грязных, носимых минимум неделю носков, еще пота и вяленой рыбы. Ох черт, ну и шлейф…
Сделав над собой усилие, я посмотрел на собственные ноги и маленько обалдел. На мне были поношенные серые кеды и мятые спортивные штаны, с двойной белой полосой на боках. Выше — клетчатая светлая рубаха с оранжево-желтыми пятнами неопределенного характера на груди. Помидор, что ли?
Я зажмурился, и открыв глаза вновь убедился, что поезд никуда не делся. Точно так же никуда не делись и трое парней, одетых словно по моде начала девяностых годов, а то и раньше. Перевел взгляд на окно и застыл в ступоре — там, постоянно смазываясь от скорости, бежала непрерывная череда зеленой травы и деревьев, а также медленно поднимающееся над их кронами солнце и голубое небо.
Что за дичь? Зима же, ну? Снег, снежная горка, несущиеся санки, гололед…
Почему за окном всё зелёное?
— А где я? — негромко произнес я. Оказалось, что получилось вслух.
— Саня, ты чего? Не пугай так!
— Я Саня? — повернул к Рыжему голову, удивленно спросил я.
— Да он наверное головой ударился, вот память и отшибло! А что, я про такое в журнале читал! Да и отец водителем скорой помощи работает, такие бывает истории рассказывает! — добавил кто-то слева, кого я не видел, концентрироваться на лицах было очень тяжело.
— Снегирев, варежку прикрой! — скривился словно от зубной боли Рыжий. — Голова уже от тебя болит! Парни, дайте человеку в себя прийти, а-то столпились, дышать нечем.
Резко посветлело. Те, что стояли в проходе, резко разбежались в обе стороны прохода, видимо по своим полкам.
— Чем воняет⁈ Пушкин, носки когда стирал последний раз? Фу! — сморщился еще один, лица которого я не разглядел.
— А что я им сделаю?
— Как минимум постирать, да⁈ — разозлился кто-то. — Вонища стоит, на весь вагон!
— Чего там у вас? — послышался строгий голос из прохода. — А?
— Фёдор Кузьмич, все нормально! — мигом отозвался Рыжий.
— Смотрите у меня там!
Я не обратил на эти слова никакого внимания, даже не задумался над смыслом сказанного. Голова буквально трещала.
— Снегирь! Что там твой батя говорил про такие случаи? — бросил Рыжий, уходящему короткостриженому парню.
— Чай ему нужен тёплый с сахаром! — отмахнулся тот и скрылся за перегородкой. — У проводницы есть!
Я внимательно посмотрел на собеседника, что сидел напротив и таращился на меня со смесью удивления и интереса. Будто ждал от меня какого-то скрытого подвоха.
— Друг, а где это мы? — еще раз спросил я.
— В поезде, Сань. Ты чего? — улыбнулся рыжий, с одной стороны ситуация его забавляла, а с другой чувствовалось сопереживание.
— Ничего не помню. Голова гудит. Слушай… — я помедлил, пытаясь вспомнить его имя. Тщетно.
— Генка! — тот быстро догадался, что от него требуется. Затем хмыкнув, он добавил на распев детской песни, — Я Гена, первый, рыжий крокодил.
На моём лице выступила рассеянная улыбка, правда, от давящей мигрени пришлось закрыть глаза.
— О! Улыбаешься, значит, все нормально. Да-а-а Саня, вчера тебя знатно втыкали да и сегодня успел полетать. Пока ты отлеживался от тренера влетело всей команде. Наш вчерашний разговор ты помнишь? — прищурившись, поинтересовался Генка.
— Э-э… Так, давай заново, а? — выдохнул я.
— Тренер сказал, что выгонит тебя если так будешь тренироваться! А ты его послал куда подальше, сказав не знаешь зачем тренируешься! — на одном дыхании произнёс Гена и улыбнулся.
— А потом? — не понял я.
— А потом он сказал, что до приезда в Воронеж с нами говорить вообще не будет! — в тон мне ответил Гена. — Ты бы это извинился что ли, Кузьмич же в нас вкладывается. Вон на открытые ковры возит даже!
Положив голову в ладони, опираясь локтями в бёдра, я судорожно выдохнул. Да что происходит?
— Да ты не бойся, правильно всё скажешь, не выгонит, Если что за тебя шефство возьму. Только тренироваться надо не два раза в неделю а каждый день.
— Я свое уже от тренировал в девяносто пятом… — пробормотал я, посмотрев в окно. А сам подумал — блин, как это странно все.
— Ха! — расхохотался Генка. — Ну ты даёшь! Сейчас восемьдесят третий, фантазер! Пока с полки падал, в будущее слетал?
— Что? — не понял я.
В голове все вверх дном перемешалось.
— Саня, хорош уже! Ты только никому не говори, а-то кликуху дадут, Алиса Селезнева или Мелафон! Не знаю, что хуже.
— Восемьдесят третий? — нахмурился я, вспомнив первое, что пришло в голову. — Год до смерти Андропова?
— Тихо ты! — шикнул на меня Гена, испуганно выглянув в проход. — Думай, что говоришь!
— А, что? — непонимающе спросил я.
Гена заговорщицки осмотрелся.
— Ты же знаешь, что советские агрономы вывели новый вид яблок «Андроповка», в отличии от старого сорта «Брежневка» он вяжет не только рот, но и руки?
Намек был более чем очевиден.
— Сейчас 1983 год? И мы едем в Воронеж? — как-то неуверенно произнес я. — А откуда?
— Из Тамбова, конечно! — криво усмехнулся Гена. — А так все верно, восемьдесят третий год. Второе июня. Четверг.
— Бред какой-то! — помотал я головой, чем вызвал снова приступ боли. — Ничего себе меня глючит!
— Ну Миелофон, рассказывай как там в 95-том? — вдруг произнес Гена, по-своему расценив мои слова.
Подняв голову, я сурово посмотрел в его голубые глаза.
— Еще раз назовёшь так меня назовешь, я тебе леща пробью! — резко выдохнул я.
— Какого еще леща? Я же по дружески, беседу поддержать! И ты у меня на ковре и балла забрать не можешь, если что. — ответил Геннадий.
— Вот я по-дружески и пробью.
Не знаю зачем я раздражаюсь. Радиопозывной Миелофон, был бы для моей службы в девяностых просто подарком, встречались кликухи и радио позывные и похуже. Другое дело, что солдат с плохими кликухами часто к радиосвязи не допускали.
— Ладно, извини. Я понимаю головой ударился. Ты это, давай уже приходи в себя. Хватит чудить.
— Проехали, — выдохнул я, — Странно просто всё это.
— Что странно?
— Да все это! — я произнес первое, что пришло в голову. — Хотя бы то, что люди без телефонов вокруг…
— Чего? А смысл? Провода за поездом сильно не потянешь, быстрый он! — продолжил улыбаться Гена.
— Я толком не знаю, чего хочу. Снегирёв кажется про чай что-то говорил. Сколько сейчас стоит чай?
— Четыре копейки!
— С ума сойти! — выдохнул я, после чего решил проверить свои карманы. Вытащил содержимое наружу.
Там оказался мятый коробок спичек, с изображением на нём красного цветка растущего на красном глобусе планеты с того самого места глобуса где был СССР. На коробке надписи даты «1917–1982», и слово октябрь, перечёркивающее низ коробка поперёк. Остатки сигарет, точнее их штучная россыпь табак вперемежку с переломанной бумагой. Были тут и деньги — мятая синяя пятирублёвая бумажка с Кремлём, еще жёлто-коричневый рубль, на обоих бумажках рамочка с текстом, на разных языках входящих в состав республик Советского Союза. Мелочь расположилась в другой ладони, в виде трёх монет, номиналом по двадцать, десять и три копейки.
— Да ты богат несметно! — усмехнулся Гена, видя как я перебираю в руках купюры, разглядывая водяные знаки, видимые лишь на просвет. Те самые, что в виде звёздочек.
— Пойду чая куплю. Тебе что-нибудь взять?
— О! Откуда такая щедрость Сань? — спросил Гена, но тут же решил, что надо соглашаться и добавил, — Пирожка бы яйцом и картошкой бы. Принесешь?
— С одним условием, ты мне без шуток и удивлений, разъяснительную работу проведёшь, если у меня вопросы возникнут. — кивнул я.
— Да легко!
Я встал и меня сразу же качнуло в сторону, зацепившись за верхнюю полку, я удержал равновесие и направился в конец вагона, где по моему мнению должен был находится проводник. Деньги и спички отправились в правый карман, а мусор в левый — выброшу по пути, если урна подвернется.
— Смотри, как пьяного штормит? А еще, что спортсмены, говорят. Куда ты поперся ты ж на ногах не стоишь?
Я обернулся.
На боковушках, правее от моего полу купе сидело два коротко стриженных парня в советской военной форме. Судя по лычкам, сержант и младший сержант. На погонах также виднелись буквы ПВ, а на петлицах звёздочка в обрамлении золотого венка. На ногах у них начищенные дочерна кирзовые сапоги.
«Дембеля?..» — мелькнуло у меня в голове.
Я скользнул взглядом по их столику на котором расположилось пара пустых стаканов в железных подстаканниках.
— Раз говорим, что не пьём, значит не пьём. А чая я себе хоть ползком возьму! — отозвался я.
— Раз туда идёшь и нам не забудь обновить! — сержант кивнул на стоящую на их столике тару.