При очередной переформировке я оказался в офицерском резерве 51-й армии, которой командовал генерал-лейтенант Яков Григорьевич Крейзер — после войны генерал армии. Крейзер получил звание Героя Советского Союза в 1941 году, будучи командиром 1-й Московской Пролетарской дивизии. В армейском тылу я был впервые. Поразило огромное количество праздных офицеров всех рангов, с деловым видом сновавших с папками и без. Неужели для них всех есть здесь работа?
Чем ближе к передовой, тем меньше народа. Сначала тыловые, хозяйственные и специальные подразделения, медсанбаты, артиллерия покрупнее, а потом помельче, ближе к передовой минометчики, подойдешь к переднему краю — охватывает сиротливое чувство: куда все подевались? На войне, как и в жизни, каждый знает, чего он не должен делать… В офицерской столовой еду разносили в тарелках! Я был потрясен. По поселку парами прогуливались молодые женщины и девушки в госпитальных халатах. Не сразу сообразил, что меня в них озадачило — ни бинтов, ни костылей, ни руки на «каретке». Спросил у проходящего офицера: «Кто это?» В ответ услышал: «Ты что, лейтенант, дурной? Это венерический госпиталь». Мужчин в тот период войны не лечили. Только если попал по ранению в госпиталь — попутно. Скучно. Ни я никого не знаю, ни меня никто. К концу недели услышал, что погиб заместитель командира армейской штрафной роты. И я пошел в управление кадров. Не спешите записывать меня в герои. Я не храбрец. Скорей наоборот. Но я уже воевал в пехоте и знал, что большой разницы между обычными стрелковыми ротами и штрафными нет. Да, штрафные роты назначаются в разведку боем, на прорыв обороны противника или встают на пути его наступления. А обычные стрелковые батальоны не назначаются? Именно в рядовом стрелковом батальоне обычного стрелкового полка, назначенном в разведку боем, я должен был погибнуть. И когда объятое черным отчаянием сознание угасало, меня спас мой товарищ Саша Кисличко, погибший в следующую минуту. И все эти годы я мучительно думаю: если бы он не полез меня спасать, остался бы Саша жить? Так что рисковал я немногим. Сыну «врага народа», кроме стрелкового батальона, ничего не светило. Зато преимуществ много. Первое: штрафные роты, как правило, в обороне не стоят. Пехотные солдаты поймут меня и без подробностей. Полное наше наименование: Отдельная Армейская Штрафная Рота — ОАШР. Последние две буквы послужили основанием к тому, что позывные штрафных рот на всех фронтах были одни и те же — «Шу-Ра». Но особое значение имели первые две буквы. Для обычной роты, кроме своих командиров, в батальоне были два заместителя, парторг и комсорг, да в полку три зама и те же политработники, еще и в дивизии штабные и политотдел. И все они, поодиночке или скопом, в затишье между боями, когда хочется написать письмо или просто отдохнуть, являются по твою душу занудствовать по поводу чистых подворотничков, боевого листка, партийного и комсомольского собрания. В штрафную роту не придет никто. Мы — не их. У них своих забот хватает, и никто, тем более на фронте, не станет делать больше положенного. А партийной или комсомольской организации у нас попросту нет. Штатные офицеры стоят на партучете в запасном полку и там изредка платят взносы.
Командир штрафной роты по своим правам приравнивается к командиру полка и подчиняется в оперативном отношении тому командиру дивизии, которому будет придан для конкретной операции. Это входит в понятие «отдельная». А армии не до нас. У них дела поважнее. Был, правда, случай, когда приехал майор из политуправления и говорит: «Вы кормите ваших штрафников похуже. Командиры жалуются: пригрозишь солдату штрафной ротой, а он тебе: «Ну и отправляйте! Там кормят хорошо». И это так. Обычная рота получает довольствие в батальоне, батальон — в полку, полк — с дивизионных складов, а дивизия — с армейских. Еще Карамзин заметил: «Если захотеть одним словом выразить, что делается на Руси, следует сказать: воруют». Не нужно думать, что за двести с лишним лет что-нибудь изменилось. Во всех инстанциях сколько-нибудь да украдут. Полностью до солдата ничего не доходит. А у нас, как это ни странно, воровать некому. И здесь вступает в силу слово «армейская». Наш старшина получает довольствие непосредственно с армейских складов. Правда, и ему «смотрят в руки». Но мы не бедные, что-нибудь из трофеев и привезем. Продукты старшина получает полностью и хорошего качества, водку неразбавленную. Офицерам привезет полушубки длинные, и не суконные бриджи, а шикарные галифе синей шерсти. И обмундирование для штрафников получит не последнего срока, а вполне приличное. Кроме того, у нас есть неучтенные кони, вместо двенадцати лошадей — небольшой табун. При необходимости забиваем коня помоложе, и что там твоя телятина! Кому-то и огород вспашем. Да еще один важный фактор. Помимо извечной русской жалости к страдальцу-арестанту, каждый тыловой интендант всегда опасался когда-нибудь «загреметь в штрафную». Обеспечивали нас честно. Были и другие преимущества: полуторный оклад, ускоренная, даже против фронтовой, выслуга лет. Впрочем, я этого почти не ощутил. Курировал нас армейский отдел Смерш. Но я не помню, чтобы они мешались под ногами или вообще нас часто навещали. У них в Прибалтике своих дел было невпроворот.
Одним словом, «живи — не хочу». Хорошо в штрафной роте. Хорошо-то хорошо, да не очень. Ближе к концу войны, когда никто уже не хотел умирать, дезертировали сразу три человека. Мы с командиром роты предстали «пред светлые очи» члена Военного совета армии, который в популярной форме, с употреблением «фольклорных выражений», чтобы было привычней и понятней, разъяснил, что мы, по его мнению, из себя представляем, достал из какой-то папки наградные листы на орден Александра Невского на командира и на орден Отечественной войны первой степени на меня, изящным движением разорвал их и бросил под стол, одновременно сообщив, что присвоение нам очередных воинских званий задержано. И уже в спину бросил: «Найти! И расстрелять!». Не нашли. И очень жалели. Что не нашли. И не расстреляли. Тогда. Теперь не жалею.
Случались и многие другие эксцессы, за которые совсем не гладили по головке…
В литературе утвердилось понятие «штрафные батальоны». Батальон — это звучит гордо. В самом слове есть что-то торжественно-печальное, какой-то внутренний ритм и романтика… А в бой идут штрафные роты!
Были и штрафные батальоны. Это совсем другое. Штрафные батальоны создавались при фронтах, в конце войны их было в армии около семидесяти, практически по одному штрафному батальону на каждую общевойсковую армию. В них рядовыми бойцами воевали не разжалованные трибуналом офицеры, в чине до полковника включительно. У каждого своя причина попадания в штрафбат. Оставление позиций без приказа, превышение власти, хищение и даже дуэли(!).
Состав штурмовых батальонов — была и такая разновидность — вышедшие из окружения или бежавшие из плена командиры Красной Армии, прошедшие «чистилище» лагерей НКВД, где должны были доказать, что не бросили оружия и не перешли на сторону врага добровольно. Для них сроки не варьировались. Срок был один для всех: шесть месяцев! Численность переменного состава штрафных подразделений на практике строго не регламентировалась. Батальон мог иметь до тысячи человек — полк! Но могло и быть всего сто человек.
В управлении кадров на меня посмотрели с некоторым удивлением: «У нас там любители работают…» Отвечаю: «И я буду любитель, не в тыл прошусь». Получил предписание и задумался. Надо бы с чем-то в роту прийти. Выбор тут небольшой. Постучался в крестьянский дом, краснея, протянул солдатское белье. Хозяйка вынесла бутылку самогона, заткнутую бумажной пробкой. Вещмешка я не носил, бутыль в полевую сумку не влезает, запихнул в карман шинели, на подозрительно торчащее горлышко напялил рукавицу. На попутных машинах быстро добрался до передовой. Минометчики, стоявшие на опушке леса, показали на одинокое дерево в поле — КП командира роты — и сказали: «Ты до вечера туда не ходи. Это место снайпер держит на прицеле». Помаялся я, помаялся, до вечера еще далеко. Дай, думаю, рискну, и дернул, что было сил. Тихо… Снайпер, видно, задремал. В углу землянки сидел малого роста старший лейтенант. Он представился: «Демьяненко Василий, зам по строевой». И, подозрительно покосившись на мой карман, спросил: «Шо это в тэбэ рукавиця насупроти настромлена?» Достаю бутыль. Демьяненко сразу расцвел: «О! Це дило! И командиру оставымо». Так я попал в штрафную роту.
— Насколько сильной была мотивация штрафников «искупить кровью» свою вину?
— Не следует думать, что все штрафники рвались в бой. Вот вам пример. Атака захлебывается. Оставшиеся в живых залегают среди убитых и раненых. Но нас было намного больше! Где остальные? Вдвоем с командиром роты, капитаном Щучкиным, под немецким огнем возвращаемся к исходному рубежу. Так и есть! В траншее притаилась, в надежде пересидеть бой, группа штрафников. И это когда каждый солдат на счету! С противоположных концов траншеи, держа в каждой руке по пистолету, в левой — привычный ТТ, в правой — трофейный парабеллум, он тяжелее, чуть не разрываясь над траншеей — одна нога на одном бруствере, другая — на противоположном, — двигаемся навстречу друг другу и, сопровождая свои действия соответствующим текстом, стреляем над головами этих паразитов, не целясь и не заботясь о целости их черепов. Проворно вылезают и бегут в цепь. Сейчас, когда вспоминаю этот эпизод, думаю: «Господи! Неужели это был я?»
В штрафных и штурмовых батальонах подобного не может быть. Здесь все поставлено на карту. Эти офицеры не лишены званий и в большинстве случаев не имеют судимости. По ранению или отбытии срока они имеют право на прежние должности (право-то они имели, но, как правило, возвращались в части с понижением). В одном из таких батальонов, своей блестящей атакой положившем начало Ясско-Кишиневской операции, воевал мой товарищ Лазарь Белкин. В день атаки выдали им по 200(!) граммов водки, привезенной на передовую прямо в бочках, дали по полпачки махорки и зачитали приказ: «В пять часов утра, после залпа «катюш», батальон идет в атаку». В пять часов все приготовились. Тишина. В шесть часов — тишина. В семь утра сообщили: наступление отменяется. Разочарованные солдаты разб