— Мама, познакомься, это Алексей, — сказал я. — Он две недели назад вернулся из Чечни.
Мама, нарезая нам салат, спросила:
— Страшно там было?
— Страшно, — кивнул Лёха.
— Мой-то ничего о своей службе не рассказывает, — посетовала она.
— Я своим родителям тоже ничего не расскажу, — сказал Алексей.
А потом, допив водку, мы пошли на улицу — нет, на приключения нас не тянуло, нам нужно было пиво. И мы его нашли в ночном киоске: это было жуткое пиво того времени — «Балтика-9», которое выключало любого любителя алкоголя весьма быстро. Мы купили четыре бутылки и пошли к Лёхе. Было два часа ночи.
— Мама, познакомься, это Алексей, — сказал Лёха. — Он год назад вернулся с Кавказа.
Лёхина мама, кутаясь в домашний халат, тяжело вздохнула.
— Ну что ж, проходите.
Нарезая сыр и колбасу, она спросила меня:
— Страшно на войне?
— Страшно, — кивнул я.
— Мой-то ничего о своей службе не рассказывает…
Мамы… они такие одинаковые у всех нас. И ждали всех нас одинаково. Они не спали ночами, в бессильной злобе заливая подушку слезами — не имея возможности что-либо изменить. Каждый раз вздрагивая, когда кто-то звонит в дверь — а вдруг телеграмма. Та, которую лучше не получать…
Помню, когда я вернулся из армии, дома была только сестра. Родители были еще на работе. Какое же жуткое это было время. Мама и папа всегда приходили с работы вместе. Тогда отец был депутатом горсовета, возглавлял одну из служб в городском узле связи, а мама была там же начальником технического отдела — всю жизнь они проработали бок-о-бок. И всегда приходили домой вместе. Я сидел за столом и пил чай. В замке провернулся ключ. Пальцы, державшие кружку, побелели. Я перестал дышать. Первой зашла мама. Она увидели меня, и на мгновение остолбенела. Я ведь никого не предупредил, что приеду. В руках у нее были сумки. И обе сумки полетели на пол, со звоном разбитой банки с подсолнечным маслом. Не в силах что-то сказать, она тихо опустилась на стул.
— Что случилось? — пробасил тогда голос отца.
Он зашел, но сразу меня не увидел. Он взял маму за руку, наверное, пытаясь понять, отчего она бросила сумку с банкой масла.
— Лёшка приехал, — выдохнула она, и тут же разревелась.
Такой реакции я не ожидал. Мы обнялись, все втроём, и тут я почувствовал, как у меня потекли слезы…
И вот, год спустя, я сидел у новоявленного друга, и слушал точно такую же историю возвращения с войны.
— Вот, — Лёха притащил из комнаты видеоплеер. — Сейчас подключим, и будем кино смотреть…
Помните, были когда-то видеомагнитофоны? А еще были видеоплейеры, которые так же показывали фильмы, но обладали они меньшим количеством функций. Да и размерами они были куда как меньше видеомагнитофонов. Чуть шире видеокассеты. Как раз по ширине рюкзака десантного РД-54.
Лёха так и сказал:
— Это мы на окраине Гудермеса задачу выполняли… захожу в дом, смотрю — видеоплейер лежит. Ничейный. Я трупы разгрёб. Как раз в РД вместился…
До утра мы смотрели американские комедии. И пили «девятку».
Вскоре Лёха вернулся в свою часть — дослуживать контракт, а вокруг Лены неотступно стали околачиваться Гриша и Паша. Конкуренты на право обладания красавицей проявляли всевозможные чудеса ухаживания, но Лена оставалась недоступной — я с ней периодически общался, и знал, что служащего спецназовца ждёт вполне защищенная девушка.
Даже, помню, уже осенью, мы втроем, я, Гриша и Лена, забрались на крышу девятиэтажки. Сидели на крыше, и любовались красотами нашего маленького городка. И вдруг Гриша встал:
— Лена! Ради тебя я готов совершить любой подвиг!
— Спрыгни вниз, — улыбнулась она.
Он подошел к парапету, и перегнулся через него так, что даже мне вдруг стало за него страшно.
— Эй, перестань, ты мне еще как друг нужен, — крикнул я.
— Зачем мне жизнь, — спросил Гриша. — Без такой красавицы…
Лена подскочила к нему, схватила, и потянула от пропасти. Гриша поддался, но резко развернувшись, вдруг подхватил девушку на руки, и еще через пару секунд уже стоял на парапете. Под ним было 27 метров неосязаемого воздуха, с твердых асфальтом в конце пути.
— Мама! — крикнула перепуганная Лена.
Крикнула, и застыла, боясь нарушить хлипкое равновесие, которое отделяло две человеческие жизни от вечности.
— Ради тебя я готов спрыгнуть, — сообщил ей Гриша.
Я тоже застыл, мысленно уже попрощавшись с обоими. Даже успел подумать, что мне придется говорить Лёхе, когда он приедет на похороны своей подруги.
— Мамочка… — осторожно всхлипнула Лена.
— Прыгать? — уточнил Гриша.
— Не-е-ет… — проныла она.
Гриша сделал шаг назад, и опустил девушку ногами на крышу.
— Дурак!
Звонкая пощечина стала Грише наградой за такой поступок.
— Надеюсь, — Гриша посмотрел ей в глаза: — Что ты всё поняла.
— Что ты — дурак, — в запале крикнула она. — Это я сейчас точно поняла.
— А мне хочется, чтобы ты поняла другое! — жестко произнес Гриша.
— Что еще?
— Что нельзя так играть чувствами людей!
Она подошла ко мне, и, ища поддержки, кивнув в его сторону головой, спросила:
— Чего он хочет?
— Тебя, — я рассмеялся. — Но не может, ведь ты ждешь из армии парня, которого любишь.
Лена вспыхнула:
— Идите вы все… знаете куда?
— Догадаемся, — ответил Гриша.
Как-то поздно вечером дома зазвонил телефон. Отец взял трубку, и спустя какое-то время позвал меня к телефону. На том конце провода, за завесой шипящих и щелкающих помех, я узнал голос Лёхи:
— Здорово, брат, — крикнул он сквозь треск эфира.
— Здорово!
— Слышь, брат, сходи к Ленке, узнай, что там у неё! А то, как не позвоню, так её мать говорит, что Лены нет дома. Даже тогда, когда специально прошу быть, чтобы поговорить! Прямо не знаю, что там…
В этот момент связь оборвалась. На следующий день, выскочив с работы на полчаса, я заглянул к ней. Позвонил. Она открыла дверь.
В её глазах явно читался испуг. Она куталась в халат, и стояла босая, дыша так, как будто пробежала стометровку за пять секунд. В коридоре я узнал Пашкины пакистанские горные ботинки. Ни у кого другого таких ботинок в городе не было. И быть не могло.
— Привет, — растерянно сказала она.
— Привет, — растерянно сказал я.
От нее буквально пахло сексом.
— Лёха просил… — начал было я, но вдруг понял, что никакого значения это уже не имеет.
Она протянула руку, чтобы включить свет, и неподпоясанный халат на миг оголил её грудь. Она резко прижала руку к груди.
— Я пойду, — сказал я.
Развернулся и ушел.
Внизу я сел на лавочке, и некоторое время тупо смотрел в асфальт. Я даже стал различать на нём не только трещины, но и муравьиные дорожки, по которым сновали эти неутомимые труженики. Нет, это не меня предали. В то время я еще не познал, что такое предательство. Но за друга мне было неприятно и обидно. Он в неё искренне верил. С её лицом перед своими глазами, с её фотокарточкой в нагрудном кармане, он поднимался в атаку, ходил в разведку, летал на досмотры и рисковал своей жизнью, защищай покой огромной страны. Он знал — это она в его сердце спасает его от смерти, спасает его от сумасшествия от увиденного и пережитого. А она… а она просто посылала ему письма…
Сколько я до этого, особенно находясь в армии, слышал подобных историй о подругах, которые не дождались своих парней… но вот столкнулся с этим так близко впервые. Ведь раньше это были какие-то эфемерные девицы, которые, наверное, на своих лицах сразу носили печать шалавости, и парни просто не рассмотрели эту печать сразу… а оказалось, что они совсем не такие… а именно — красивые, стройные, неотразимые…
Что-то перевернулось в глубине моей души.
Из подъезда вышел Паша. Сел рядом. Закурил.
— Да ладно, — сказал он. — Она сама этого хотела. Лёха не узнает. Если ты не скажешь. А ты ведь не скажешь, ты ведь не хочешь, чтобы твой друг переживал. Ты ведь не хочешь, чтобы их дружба треснула и разлетелась в разные стороны.
— Не скажу, — кивнул я. — Но ты, Паша, козёл.
— А что я? Она сама затащила меня в постель. Ты же знаешь: сучка не захочет — кобель не вскочет.
— Иди ты нахер, Паша, — сказал я.
— Иди ты сам нахер.
Он встал и ушёл.
Я оставался сидеть, не в силах подняться. Из подъезда вышла Лена. Всё в том же халате.
— Зайди, — сказала она. — Поговорить надо.
— О чем? — безразлично спросил я.
— Об Алексее.
Я встал, и вошел в подъезд. Она уже стояла в лифте, придерживая его ногой.
— Ко мне. Чаю попьем и поговорим.
В квартире она повернулась ко мне, и блеснула глазами:
— Ты ему всё расскажешь?
— Не знаю.
— Не надо, Лёша.
— Почему же?
— Это была слабость. С кем не бывает.
— Лена, ты не понимаешь, как человек, который на войне, ждёт и верит…
— А мне это и не надо понимать. Придёт — и я снова буду с ним. А пока его нет… как мне быть без секса?
— Сомневаюсь, — я покачал головой. — Что ты снова будешь с ним.
— Потому что ты ему все расскажешь? Да? Вы ведь друзья… всё расскажешь…
Я промолчал.
— Не надо ему говорить, — сказала она. — Лёша, я его люблю. А Пашка — это так, чтобы не болело…
— Не ври.
— Ну, пожалуйста! Ну что мне надо для тебя сделать, чтобы ты ему ничего не говорил? А? Может…
Она скинула с себя халат. В другой ситуации я, может быть, ослеп бы от той красоты, что стояла предо мной. Но не сейчас. Я повернулся и вышел.
— Ну и дурак, — донеслось мне в след. — Могли бы здорово потрахаться. Ты мне нравишься…
— Я не скажу ему про Пашу, — сказал я, переступив порог и выходя к лифту. — Будь вечером дома. Лёха обязательно позвонит.
Вечером, через все эти жуткие позывные, «Катун», «Боевик», «Докладчик», я таки дозвонился до «дежурного по „Складу“», и убедил его вызвать Лёху к телефону.
— Ничего, — сказал я. — Всё нормально. Вечером позвони ей. Она будет ждать…