Я его убила. Истории женщин-серийных убийц, рассказанные ими самими — страница 1 из 5

Микки НоксЯ его убила. Истории женщин-серийных убийц, рассказанные ими самими

Предисловие

Женщинам не свойственно убивать. Они приходят в этот мир, чтобы дарить жизнь и хранить семейный очаг, поэтому у них крайне редко возникает тяга к кровопролитию. Такие рассуждения встречаются в обывательских разговорах или в устаревших исследованиях. До определенного времени считалось, что женщин-маньяков вообще не существует. Сегодня известно, что это не соответствует действительности. На самом деле роковую черту может переступить как мужчина, так и женщина. Безусловно, между убийцами разных полов есть различия, но они имеют отношение скорее к социальной статистике, чем к биологии. К примеру, для убийств женского типа характерно стремление выяснить биографию жертв. Такие преступления совершаются скрытно, они чаще всего бескровны и направлены преимущественно против родственников, детей и стариков. Убийцы, действующие по мужскому типу, предпочитают лишить человека жизни быстро, доставив максимум страданий в единицу времени, при этом жертва нередко обезличивается. Ряд исследователей объясняют такие особенности тем, что мужчины по своей природе «охотники», а женщины – «собиратели». Женщинам присущи более упорядоченные и последовательные действия, при этом мужчины чаще демонстрируют более яркие эмоции.

Как можно догадаться, доказать это с научной точки зрения практически невозможно, опровергнуть, впрочем, тоже. Следует лишь уточнить, что расхождения в условно мужском и условном женском типе убийств, очевидно, объясняются не только и не столько биологией, сколько социологией.

Наряду с физиологическими различиями мужчины и женщины имеют психологические особенности, однако в науке нет единого мнения относительно того, с чем это связано. Сегодня все чаще можно встретить исследования, которые доказывают, что эти несходства обусловлены давлением общества и стилем воспитания, а не генетикой. Неверно рассуждать о специфически мужском или женском характере преступлений. Всегда стоит делать оговорку о том, что это условность. Можно провести аналогию с извечным спором ученых о том, как разнится тип мышления в зависимости от пола. Согласно статистике, для женщины не характерны радикальные решения, ей более близка приспособленческая позиция. В таком виде спорта, как шахматы, мало представительниц слабого пола, а вот в школу обычно идут работать именно они. Это объясняется и тем, какую роль общество отводит женщине, и тем, что у них чаще встречаются те или иные особенности личности. Однако это вовсе не значит, что история не знает бунтарок или гениальных шахматисток. Если речь идет об убийствах по женскому типу, из этого не следует, что их обязательно совершили женщины, это лишь свидетельствует об определенном паттерне поведения, который им чаще свойственен. То же и с убийствами по мужскому типу. Под этим обычно подразумевается стиль охотника: убийца не интересуется биографией жертвы, обращает внимание лишь на то, насколько она подходит под его требования. Среди женщин-убийц попадаются и те, кто действовал в рамках такого паттерна, но их статистически меньше. Стоит также отметить, что в поведении любого человека можно найти условно мужские и условно женские способы принятия решений. В modus operandi конкретного серийного убийцы представлены черты как мужского, так и женского паттерна поведения, однако всегда есть доминирующий вектор, согласно которому развивается и действует преступник.

Чтобы кто-то оказался способным на убийство, необходим ряд условий: наличие особенностей психики, которые необязательно лежат в области патологии, социально-средовой фактор, а также возможность и физическая способность совершить преступление. Женщина слабее мужчины, и в большинстве социумов ей издревле отводилась роль сподвижницы и помощницы. Ее редко допускают в сферы деятельности, где можно получить специальные знания, своего рода «подготовку» к осуществлению убийства. В том числе поэтому среди серийных убийц меньше женщин. Гендерное неравенство привело к возникновению такого явления, как социально одобряемое убийство. Если мужчина, склонный к насилию, может адаптироваться в социуме, выучившись, например, на военного или полицейского, то представительницам противоположного пола этот путь доступен далеко не всегда.

Во все времена отношение к абортам было неоднозначным, в результате чего количество детоубийц неизменно оставалось высоким – ими часто становились повитухи и медсестры. В данном случае речь идет не о тех, кто умерщвляет собственного новорожденного ребенка, – такие поступки обычно объясняются кратковременным психозом матери, – но о системных детоубийцах, которые помогали роженицам избавиться от нежеланного дитя. Подобные преступления всегда представляли собой сложную этическую дилемму для правосудия.

Еще одной «территорией для убийств» стали супружеские отношения. Социальное порицание разводов, дошедшее до наших дней, породило феномен черных вдов. Статус вдовы позволял женщине получить некоторую долю самостоятельности, приобрести вес в обществе, поэтому вместо сложного, а зачастую и невозможного расторжения брака возникал соблазн физически устранить супруга. Иногда это превращалось в способ преуспеть в жизни, так как у женщины было очень мало возможностей реализовать себя. Сегодня эти системные преступления относительно редкое явление, что в немалой степени объясняется развитием криминалистики, которая за последние десятилетия шагнула далеко вперед; в результате раскрываемость таких дел выросла. Негласная установка полиции на то, что убийцу нужно искать среди родных и выгодополучателей, также сыграла позитивную роль в этом процессе. При этом, безусловно, одним из основных факторов стала демократизация общества, при которой перед женщиной открылись иные пути для достижения финансового благополучия. Многие профайлеры, включая выдающегося Роберта Ресслера, не относят системных мужеубийц к маньякам, так как убийства из корыстных побуждений выходят за рамки серийных. Тем не менее история знает много случаев, когда женщины отправляли мужей на тот свет не из желания обогатиться, или же этот мотив был для них вторичен.

Весьма интересен еще один феномен – убийства, совершаемые в паре. Роль жертвы социально приемлема для представительниц прекрасного пола, поэтому, когда женщина становится равноправной участницей преступления, она также получает большее снисхождение, так как делает это «не по своей воле». Мужчин, вовлеченных в смертельные дуэты, история знает не слишком много, ведь к ним отношение традиционно гораздо менее лояльное.

В книгу вошли рассказы о женщинах – серийных убийцах, написанные от первого лица и составленные на основе их признаний, интервью и свидетельств современников. Истории скомпонованы в соответствии с типом преступлений. Следует пояснить, что эта книга – не документальное расследование, но психологическая реконструкция, которая поможет увидеть мир глазами убийцы, понять мотивы поведения самых известных преступниц.

Часть I. Черные вдовы

К двадцати пяти – тридцати годам человек усваивает условно мужскую или женскую модель поведения. Грубо говоря, к этому возрасту мужчина уже умеет обустраивать домашний очаг, а женщина – оберегать это пространство. Вот почему мужеубийцы обычно начинают свою «карьеру» именно в эти годы. Низкий уровень эмпатии, признаки расстройства личности, средовой фактор, угроза собственной жизни или безопасности детей заставляют этих женщин впервые пойти на убийство супруга, а спустя какое-то время такой способ решения проблем начинает казаться им наиболее эффективным. Как уже говорилось, в классическом понимании этого термина черную вдову сложно назвать серийной убийцей, так как ею руководят корыстные мотивы. Само название вошло в обиход благодаря Белль Ганнес, которая превратила убийства в бизнес, при этом очевидно, что она действовала не только из финансовых соображений. Как выяснилось, в большинстве случаев лишь первое убийство можно объяснить логически, а все последующие – это следствие психических нарушений. В среднем криминальный путь черной вдовы длится десять-пятнадцать лет, однако известны случаи, когда женщина убивала мужей и членов своей семьи на протяжении тридцати и даже сорока лет. По объективным причинам в большинстве случаев такого рода преступления веками оставались нераскрытыми или недоказанными, поэтому изученными считаются истории мужеубийц, чей пик «карьеры» пришелся на ХХ век.

1. Письма счастья. Белль Ганнес

(1859–1908)[1] Сельбу (Норвегия), Иллинойс, Индиана (США)[2]

В наше непростое время женщина может претендовать на то, чтобы ее считали человеком, только в одном случае – если она овдовела. А что вы скажете о той, кто сбилась со счета, хороня мужей? Достойна ли она прослыть кем-то большим, чем простая смертная?

Мое имя Белль. Родители нарекли меня Брунгильдой, но все, чего я добилась, не их заслуга, поэтому теперь я зовусь иначе. Брунгильдой впору величать злую колдунью из средневековой сказки. Представляете себе красивую девушку с таким именем? Вот и родители не могли. Они никогда не считали меня привлекательной или умной. Я была чересчур пухлым младенцем с такими светлыми волосами, что казалась лысой. Конечно, я этого не помню, но сестры, потешаясь, рассказывали, с какой горечью, качая люльку, мать смотрела на меня, ведь она понимала, как сложно будет выдать замуж такую дурнушку.

Брунгильда. Уродливая, одинокая ведьма из замка на горе. О том, что красота – вопрос спорный и не всегда значимый, мои недалекие родители ведать не ведали. Они считали ее товаром, который легко продать родственникам будущего зятя. На моей родине, кстати сказать, такой обычай никогда не был в ходу. Уже поселившись в Америке, я не раз встречала женщин, которые впервые увидели мужа на свадьбе. В Норвегии парень и девушка должны познакомиться, пообщаться и только потом прийти к отцу с матерью за благословением. Впрочем, кого мы обманываем, последнее слово всегда и во все времена оставалось за родителями.

Я появилась на свет в 1859 году в обветшалом домишке в Сельбу. Наша коммуна – это несколько деревень на берегу озера. Все ходят в одну церковь. Школа тоже общая. И все же каждое из поселений предпочитает жить само по себе. В Штатах мне часто доводилось слышать о том, что деревенские люди чище и проще, что они держатся друг за дружку и, если кто-то попадет в беду, тотчас приходят на выручку. Ничего, кроме ухмылки, такие россказни у меня не вызывают. Соседи поспешат на помощь, только если случится пожар и огонь с вашего дома грозит перекинуться на их жилище. Во всех остальных случаях деревенские отличаются от городских только тем, что обязательно позубоскалят, а то и швырнут вслед ком грязи, случись кому-то оказаться в нужде. В городе же до тебя никому нет дела. Поверьте, мне много раз требовалась поддержка, но всякий раз вместо этого меня норовили облить помоями.

Расскажу о своем детстве. Наше семейство ютится в хлипкой хибаре на окраине деревни. У меня семеро братьев и сестер. Обычно все спят вместе в одной комнате, ведь протопить дом непросто, а в Норвегии большую часть года холодно. Почему-то все относятся ко мне как к младшей, хотя у меня есть сестра, которая родилась годом позже, но она смазливая и смышленая, тогда как я никому особо не нравлюсь.

Сельская жизнь безумно скучна и однообразна. Поднимаешься с рассветом, чтобы потом до сумерек вкалывать. Мать обычно хлопочет по хозяйству, братья помогают отцу на стройке или чистят коровник, а потом шагают в школу при церкви. Сестры ухаживают за скотиной. Меня же частенько отправляют пасти коз и коров, а заодно собирать хворост. Вообще-то девочек редко отряжают на такие дела, ведь их, не ровен час, изнасилуют, и тогда сидеть им вечно на родительской шее. Меня отпускать никто не боится: отец пару раз видел, как я дерусь с деревенскими мальчишками, и с тех пор ни о чем таком не тревожится. Соседские дети кричат мне вслед «побирушка», но это никого, кроме меня, не задевает. Жители деревни покупают дрова на растопку и лишь изредка посылают кого-нибудь из сыновей за хворостом. Я же должна каждый вечер возвращаться с целой вязанкой, иначе мы все замерзнем.

И вот бреду я однажды из леса со своей ношей и слышу, как меня кто-то кличет. Вижу – сын местного судьи. Парень мне знаком – он учится в одном классе с моими братьями.

– Побирушка! Иди-ка сюда, я тебе денег дам!

Мальчишка стоит на каменном крыльце дома и машет мне рукой. Этот постамент с колоннами, слишком роскошный для здешних мест, смастерил в прошлом году мой отец. Я помогала ему размешивать раствор для облицовки. Сын судьи, на редкость красивый парень с ямочками на щеках, улыбается мне. Он выглядит хозяином жизни и достойным сыном своего отца, но обращается ко мне, дочери простого каменщика. Я предпочитаю не замечать то, что он назвал меня побирушкой, откладываю вязанку и медленно, словно завороженная, подхожу к нему.

– Смотри, что это там? – Мальчишка показывает куда-то мне под ноги.

Я опускаю голову, стараясь рассмотреть то, о чем он говорит, но в следующую секунду негодяй ловко спрыгивает с крыльца, поддевает ногой коровью лепешку и подкидывает ее так, что она пачкает мне лицо и одежду. Я столбенею, не понимая, как реагировать, и в тот же миг со всех сторон слышится заливистый хохот. Кажется, вся деревенская детвора выскочила из своих домов, чтобы поглазеть на мое испорченное платье. Я в ужасе озираюсь. Везде знакомые лица, среди которых и два моих брата. Вы знаете… Они смеются громче всех.

День ото дня я все больше ненавижу родителей. Ко всему равнодушная мать никогда не обращает внимания на своих детей. Лишь иногда она рассаживает нас, своих дочерей, вокруг стола и учит шить.

Вскоре я соглашаюсь пасти соседских коров и коз, чтобы на вырученные деньги купить немного дров. Не самая остроумная затея. Во-первых, оказывается, у отца на эти гроши совсем другие планы: «Дрова нам не нужны, хворост ты и так принесешь». Во-вторых, люди не жалуют тех, кому нужно платить. Вскоре все в деревне начинают поглядывать на меня с неприязнью, презрением и даже отвращением.

– Ты же девчонка, тебе не пристало такое занятие! Зови хотя бы брата, когда придет время рассчитываться. Ты даже цифр не знаешь, да и не положено тебе, – ворчит местный судья, расплачиваясь со мной.

Позови я брата, придется делиться с ним теми жалкими медяками, которые я умудряюсь выручить за свою работу. Да и цифры я уже знаю, а вот читать не умею, хотя и очень хочу научиться. Образованные девушки всегда выглядят умнее и привлекательнее, но таких у нас в деревне можно по пальцам пересчитать, и все они грезят о свободной стране по ту сторону океана. Одна из них берется обучить меня грамоте за разумную плату, но вскоре наши занятия сводятся к рассказам об Америке, куда она отчаянно хочет попасть. По ее словам, там все имеют равные права, и у каждого есть шанс разбогатеть. Больше всего в тех краях ценятся предприимчивые дельцы, которым ни бог, ни черт не страшен. Во время одной из наших бесед я вдруг понимаю, что там, на другом континенте, никто не будет звать меня побирушкой и кидаться грязью, никто не станет пренебрежительно выгребать из карманов мелочь, чтобы заплатить пастушке за услуги. В Америке можно будет начать новую жизнь, стать кем-то большим, чем дочь деревенского работяги.

Она всегда была очень грубой и неприятной, скорее напоминала парня, чем девушку. Ее интересовали только деньги, если она что-то там сделала, связала или сшила. Она без конца считала деньги, никогда и ни с кем не водила дружбу. Мы, честно сказать, брезговали с ней общаться.

Из воспоминаний жителя Сёр-Трёнделаг, односельчанина Белль Ганнес

Когда мне исполняется тринадцать, умирает мать. С тех пор с каждым годом мы живем все хуже, нуждаемся все больше. Старшая сестра Олина вместе с женихом тайно покидает Сельбу, а потом я получаю от нее письмо уже из Америки. Ей удалось…

Отец потерял интерес ко всему на свете и теперь влачит жалкое существование, кажется, только из чувства долга перед нами. Постепенно братья и сестры находят спутников жизни и уезжают в город, а я все так же вожу коров на выпас, таскаю вязанки хвороста, а по вечерам без устали вяжу варежки и шапки на заказ. Мой план состоит в том, чтобы как можно скорее накопить достаточно денег на билет до Америки. Он безумно дорогой: три недели плавания в каюте третьего класса стоят как небольшой дом в нашей деревне. Смешно надеяться на то, чтобы заработать столько вязанием, но я продолжаю грезить о прекрасной жизни на дальних берегах. И, знаете, ничто не красит человека так, как мечта. Я замечаю это, когда вдруг на меня начинают поглядывать молодые люди. С годами красоты у меня не прибавилось, но я так увлечена идеей купить билет на пароход до Америки, так неистово стучу спицами по вечерам и так часто секретничаю со своей учительницей, что многие проявляют ко мне интерес. Конечно, кого-то я раздражаю, но, думаю, это просто зависть – не всем дано стремиться к чему-то большему. Редко кто решится помыслить о чем-то, кроме двойного жалованья. Спроси у человека, на что он потратит миллион долларов, и убедишься в моей правоте. Только единицы придумают что-то, кроме покупки десятка домов.

– Побирушка, пойдешь сегодня со мной на танцы? – спрашивает однажды сын судьи.

С годами он превратился в восхитительного красавца. Стоит мне взглянуть на него, и мои щеки заливает стыдливый румянец. Лучезарная улыбка, блестящие глаза, потрясающие ямочки на щеках – все выдает в нем человека, который не ведает печали и не знает забот. Такие люди всегда завораживают тем, как легко они живут и как просто им все дается.

Конечно, я соглашаюсь, и весь вечер мы проводим в соседней деревне, где есть небольшая таверна. Там по вечерам царит настоящее веселье: звучит музыка, и устраиваются танцы. Я ловлю на себе завистливые взгляды девушек, и это меня безумно забавляет. Вдруг начинает казаться, что ни сын судьи, ни кто бы то ни было другой уже не помнит, как он вымазал мое платье коровьей лепешкой и смеялся вослед. Только прозвище Побирушка приклеилось ко мне навечно, и я даже начинаю думать, что оно не такое уж обидное.

Между нами вспыхивает страсть, и этот роман в одночасье путает все мои планы. В конце концов, в Америку я стремлюсь только ради того, чтобы такие, как сын судьи, почитали меня за равную. Сейчас же я получила даже больше, никуда не уезжая. Парень смотрит на меня влюбленными глазами, а я с жадностью ловлю каждое его слово, слежу за каждым жестом и всеми силами стремлюсь доказать свою полезность и нужность. Я берусь помогать его семье по хозяйству, ухаживаю за скотиной, а потом вдруг понимаю: главное, что способна подарить женщина мужчине, – это ребенок. Отчаянное желание забеременеть вскоре осуществляется, и я со всех ног несусь к возлюбленному, чтобы сообщить радостную новость. Грезится, что вот теперь начнется совсем другая жизнь и на меня наконец станут смотреть как на настоящего человека.

– Приходи сегодня вечером, есть серьезный разговор, – заявляет он в тот день.

Я еще очень молода, и поэтому меня ничто не настораживает. Одна из сестер и даже отец прекрасно знают, куда я иду, и тоже надеются, что сегодня мне сделают предложение. Я чувствую волны зависти вперемешку с уважением. Никто в моей семье и помыслить не мог, что я, со своей неуклюжей крестьянской фигурой и грубым деревенским лицом, когда-нибудь выбьюсь в люди и удачно выйду замуж. Наверное, тот день можно назвать самым счастливым в моей жизни, а вот следующей ночи суждено стать самым страшным испытанием.

Мне кажется, мой суженый пришел один. Поначалу он ведет себя вполне спокойно и сдержанно, но, как только я завожу речь о свадьбе, вдруг начинает хохотать и заталкивает меня в хлев. В глазах темнеет, поэтому я не успеваю заметить, откуда появляются его дружки. Кажется, это те самые парни, что потешались надо мной в детстве.

– Ты что, и правда думала, я такую в жены возьму, Побирушка? – заливается смехом сын судьи, размазывая по моему лицу грязь, а молодчики набрасываются на меня и принимаются колотить.

Всю ночь меня бьют и насилуют, пока по моим ногам не начинает струиться кровь. Не помню, как я доползла до дома. Несколько последующих недель распадаются в моей памяти на отдельные картинки. В какой-то миг я решаю, что семья должна отомстить за меня, как это заведено в деревне. А может, подать в суд? Но мои робкие просьбы натыкаются на презрительный смех отца и братьев, а младшая сестра отводит глаза, будто стыдясь меня.

Я бы пережила произошедшее со мной, если бы на этом все закончилось. Но иногда случается то, что меняет вашу жизнь навсегда. Когда я прихожу в себя, оказывается, что в этом мире мне теперь нет места. Грамота об окончании школы с отличием вместе с другими достижениями больше ничего не значит. Всякий раз в лавке или на ярмарке люди при виде меня отворачиваются, а в церкви норовят пересесть куда-нибудь подальше. В конце концов я привыкаю оставаться в одиночестве на воскресной службе. Даже моя младшая сестра, неловко извиняясь, усаживается на соседнюю лавку. Мечты о том, чтобы выйти замуж, можно оставить. Детей после той ночи я тоже, конечно, иметь не смогу. В довершение бед я обнаруживаю пустой свою коробку – деньги, которые я копила на билет до Америки, исчезли.

– Я забрал их себе. Девушка не должна иметь своих денег. Мне они нужнее. Вы все на моей шее висите, – вполне дружелюбно и небрежно бросает отец, когда я кидаюсь к нему. Мечту об Америке я хороню в саду, закопав пустую жестяную коробку рядом с хлевом, где закончилась моя прежняя жизнь.

Пастор Агатон Ханстен склоняет меня уйти в монастырь и посвятить себя Богу. Сначала это лишь пространные рассуждения, но постепенно от душеспасительных бесед он переходит к жестким отповедям. Через месяц я перестаю посещать воскресные службы.

Сложно представить стезю более благородную и верную, чем посвятить себя Всевышнему. Уйти в монастырь – значит удостоиться чести, а не обречь себя на муки. Остается лишь пожалеть человека, для которого общение с Богом мучительно.

Пастор Агатон Ханстен

Наблюдать за тем, как люди при виде меня вжимают голову в плечи и начинают пристально изучать землю у себя под ногами, невыносимо. Я бы справилась с этим, будь у меня мечта и хотя бы крошечная надежда на то, что ей суждено когда-нибудь сбыться.

Я вынуждена искать заработок, но никто не может мне ничего предложить. Кому-то требуется помощница по хозяйству или продавец в лавке, но люди тут же умолкают, завидев «ту самую злосчастную Брунгильду». Спустя несколько недель мне удается устроиться кухаркой на одной ферме, но, как только хозяин узнает, кого нанял его управляющий, меня сразу же выгоняют, ничего не заплатив. Я соглашаюсь на любую, даже самую тяжелую и неприятную работу, сношу все унижения и издевки, а главное, раз за разом примиряюсь с тем, что денег мне не видать. Хитрые управляющие прекрасно понимают, что я ничего не смогу сделать, мои жалобы никто даже слушать не станет, поэтому они легко находят повод, почему мне можно не платить даже те гроши, о которых мы договаривались. После нескольких месяцев мытарств я оказываюсь в мясной лавке добряка Бьерна. Старик долго сомневается, стоит ли брать меня в мясники, но отчаяние, написанное на моем лице, смягчает его сердце, и он все же соглашается обучить меня премудростям своего ремесла.

Это тяжелая и грязная работа, но мне она по душе, а главное, сюда, в лавчонку старика Бьерна, я прихожу с тем же чувством, с каким обычно люди возвращаются домой. Здесь я учусь разделывать туши, и работы всегда хватает. По вечерам хозяин поит меня чаем и рассказывает бесконечные истории. Неважно, кем и где ты трудишься, человеку нужно знать, что он на своем месте. Никакие деньги не окрылят вас так, как доброе слово.

Целыми днями я провожу за тем, что свежую туши, а по полу снуют крысы. Эти мерзкие твари, рискуя собственной жизнью, прыгают на мясо, пытаясь урвать хоть кусочек. В углу стоит большая бутыль со стрихнином, которым Бьерн травит этих вредителей, но, сколько бы трупиков ни обнаруживали мы по утрам, вечером всегда прибегают новые грызуны.

– Смотри не переусердствуй, эта отрава может прикончить не только крысу, – предупреждает однажды старик.

Я запоминаю этот совет, но делаю собственные выводы. Признаюсь честно: едва я встала за прилавок и поприветствовала первого покупателя, мысль о крысином яде уже не покидала меня. Сын судьи отсаживается от меня на церковной службе и переходит на другую сторону улицы, едва завидев мою неуклюжую фигуру. Он тот, из-за которого моя жизнь переломилась надвое. Мерзавец не видит меня в упор, даже когда я отвешиваю ему говяжью вырезку. Конечно, он ничего не забыл, но кому есть дело до какой-то помощницы мясника?

Проходит несколько месяцев, прежде чем я разрешаю себе снова задуматься о покупке билета на пароход. К этому времени мне удается скопить разве что на дорогу до Лондона. Оттуда отчаливают гигантские лайнеры, изображения которых часто публикуют в газетах. Я зачитываюсь подробными описаниями комфортабельных кают и феноменального сервиса. Моих сбережений должно хватить на переезд в Тронхейм, единственный крупный город поблизости и главный порт Норвегии. Олина постоянно пишет нам из Америки. Прошло несколько лет после того, как она уехала туда, и, похоже, у нее все складывается хорошо. Сестра вышла замуж, родила детей и обзавелась собственным домом. Есть чем похвастаться родным. Отец ничего не хочет слышать о беглянке, но я решаюсь ответить ей. В письме я рассказываю обо всех ужасах, которые приключились со мной, и признаюсь в том, как мечтаю увидеться с ней и побывать в загадочном Чикаго, где есть настоящая маленькая Норвегия. Олина отвечает очень быстро. Она искренне сочувствует мне и жаждет утешить свою младшую сестренку при встрече. Наша переписка дарит мне призрачную надежду. Это первая ниточка, которая связывает меня со страной грез, и я намерена сделать все возможное, чтобы она не оборвалась. Каждое свое письмо я перечитываю и переписываю сотни раз, ведь оно должно понравиться Олине. Что моя дорогая сестра хочет узнать о нашей жизни в Норвегии, о семье и обо мне? В каком настроении она получит это письмо и каким будет ее ответ? Эти вопросы занимают меня. Я будто разгадываю загадку, распутываю клубок, чтобы нащупать нить Ариадны, которая выведет меня на свободу. С каждым днем у меня получается все лучше.

Отец практически забросил хозяйство, предпочитая зарабатывать трудом каменщика. Так как большинство моих братьев и сестер давно разъехались и обзавелись семьями, все ежевечерние отповеди достаются мне одной.

Сын судьи со временем привыкает притворяться, что не узнает меня. Он настолько преуспел в этом, что поначалу я действительно принимаю все за чистую монету, но потом вижу, как старательно этот негодяй прячет глаза и смотрит куда угодно, только не на меня. Это даже забавляет. Стыд не так просто выносить. Обычно мы начинаем ненавидеть людей, перед которыми нам совестно. Долго такое продолжаться не может. Стыд перерастает в оправдание себя, а затем в ненависть. Спустя несколько месяцев поведение этого человека меняется: теперь, всякий раз заходя в лавку, он издевается надо мной и старается унизить. Порой мне кажется, он специально забегает, чтобы позлорадствовать над тем, как низко я пала.

– Курице не положено пялиться на тех, кто умеет летать. Не ровен час, шею свернет, верно? – зубоскалит проходимец, забирая заказ – вырезку, цыплят и говяжий язык, который в их семье любит только он.

Через пару недель он начинает жаловаться на горьковатый привкус мяса, купленного у нас в лавке. Настает мой черед веселиться. Стрихнин из подсобки с завидной регулярностью попадает на говяжий язык. Мне нравится наблюдать за тем, как он худеет, а его кожа приобретает нездоровый серый оттенок. Под глазами у парня залегают черные тени, а его лоб вечно покрыт испариной. Рассказывают, в один из дней он почувствовал такую резкую боль в животе, что рухнул прямо посреди площади. Когда вместо него за мясом приходит работник с их фермы, я понимаю, что пора уезжать. О смерти моего обидчика я узнаю из газет за день до того, как покинуть Тронхейм и отбыть в Лондон. 

* * *

– Брунгильда Полсдоттер Сторшетт.

– Как, вы сказали, вас зовут? – удивляется служащий, когда мы оказываемся на острове Эллис, в Нью-Йоркской бухте. Именно здесь высаживают всех иммигрантов, прибывающих в Америку третьим классом.

– Белль, запишите просто Белль Петерсон, – машу я рукой, мечтая только о том, чтобы найти уголок, где можно хоть немного поспать.

В пункте приема иммигрантов я провожу долгие две недели. По заявлению властей, все эти процедуры требуются для того, чтобы предотвратить распространение болезней, которые мы везем с континента. Будто пассажиры первого и второго класса здоровы по праву рождения. Те же, у кого не нашлось средств на отдельную каюту, вынуждены после многодневного плавания на нижней палубе лайнера целую вечность ютиться по пятьдесят человек в бараках, выстроенных на этом крошечном острове. Воистину, деньги в этой стране решают все.

Путь до Чикаго, где сестра и ее муж обещают дать мне приют, занимает больше месяца. Они живут в коммуне норвежцев, на берегу озера Мичиган. Дела у них обстоят вовсе не так радужно, как писала Олина, но в одном она права: здесь действительно кажется, что ты никуда не уезжал. Ровные ряды простых деревянных жилых построек. На площади мальчишки – разносчики газет. Пара-тройка особняков, принадлежащих зажиточным коммерсантам. Дом пастора, несколько магазинов и крупный рынок, куда приходят торговать почти все мужчины коммуны. Поначалу я решаю, что это и есть весь Чикаго, но потом понимаю, что город намного больше, чем норвежское поселение у озера.

Вскоре я устраиваюсь экономкой в один из богатых домов, а по вечерам снова шью и вяжу, как в юности. Двое детей сестры по вечерам вечно возятся на полу, пока я сижу с рукоделием. Двухлетняя племянница залезает ко мне на колени и играет с бусами. Кажется, она очень привязалась ко мне, тем более что мать не обращает на девочку внимания. Олину и ее мужа Джона занимает только один вопрос: что о них подумают соседи. По приезде я поразилась тому, какой красивый у них дом, а когда поняла, что внутри еще ничего не устроено, свежевыкрашенный фасад стал удивлять меня все больше. Джон поколачивает жену за плохо вымытые тарелки, но исправно посещает воскресную службу. Олина тщательно следит за тем, чтобы одежда ее детей выглядела опрятно, но совершенно не заботится о том, чем они пообедали.

Все это мелочи. Ненадолго мне начинает казаться, что я вернулась в детство и теперь у меня есть настоящая и почти счастливая семья. Иногда по вечерам мы с сестрой разговариваем о будущем. Я мечтаю, что вскоре смогу приобрести дом по соседству с ними. Олина со смехом замечает, что весь свой заработок я отдаю им, а тех жалких центов, что остаются, едва хватает на пряжу.

– Как же, интересно знать, ты собираешься купить дом, если ты не замужем? – спрашивает она однажды, когда я в очередной раз заговариваю об этом.

Оказывается, у незамужней женщины нет такого права. Для этого требуется разрешение мужа или отца. Я не слышала о таком законе. С этого времени я начинаю все чаще задумываться о поиске мужа. Эта перспектива пугает меня, уже взрослую женщину двадцати четырех лет, но желание считаться настоящим человеком оказывается сильнее.

Своего благоверного я не люблю. Пожалуй, я могла бы выйти за того, кто мне по сердцу. Но все мужчины смахивают на молодчиков, разрушивших мою жизнь той страшной ночью в хлеву. Мэдса Соренсена я не боюсь. Похоже, это главная причина, по которой я выбрала его. Он довольно привлекательный, к тому же безобидный и покладистый. Мэдс работает на продуктовом складе, и начальство им довольно. Мы женимся в 1884 году. Ему почти тридцать. В этом возрасте уже видно, какое будущее уготовано человеку. Мэдса не ждут великие свершения, но и побирушкой меня с ним уже не станут называть. Остается только открыть лавочку, завести детей и жить долго и счастливо в нашей маленькой Норвегии на берегу озера Мичиган. Наверное, так и должно было случиться, но я слишком устала считать каждый цент и экономить на хлебе. Я безумно хочу разбогатеть, воплотить американскую мечту, покорить эту страну и заслужить, наконец, уважение.

Она очень любила детей и прекрасно с ними ладила. Ее знали в каждой воскресной школе Чикаго. При любой возможности она старалась помочь сиротам, найти им кров. Некоторые ее чуть ли не святой называли.

Из воспоминаний сестры Белль Ганнес

Наверное, с высоты прожитых лет я могу немного присочинить. Невозможно в столь молодом возрасте опустить руки из-за безденежья. Безысходность и отчаяние копятся в моем сердце еще очень много лет, постепенно вытесняя все добрые чувства.

Когда мы с Мэдсом берем ссуду на собственный дом, я начинаю оставлять у себя Олли, мою племянницу. Сначала она проводит у нас пару дней, а потом гостит по нескольку месяцев. Девочка заменяет нам дочь, но, когда приходит время отдать ее в школу, Олина противится тому, чтобы ребенок и дальше жил с нами. Полагаю, сестре глубоко плевать на такие мелочи, как собственный ребенок, но, видимо, соседи стали судачить, называть ее никудышной матерью, и она спохватилась.

Мы тогда серьезно повздорили и почти перестали общаться, встречаясь только на каких-то праздниках. Но со временем Олина снова начинает заглядывать к нам с мужем.

Семь долгих лет я пытаюсь заставить Мэдса хоть что-то делать и к чему-то стремиться, но ему ничего не хочется. Разве что обзавестись собственными детьми. По крайней мере, именно их отсутствие всегда становится его последним доводом в семейных скандалах. Не бывает настоящей семьи без детей, а значит, и я фальшивая жена. Его слова больно ранят, и я начинаю искать возможность усыновить ребенка. В окрестностях Чикаго, как и вблизи любого крупного города, открыты церковные приюты, где могут найти пристанище нерадивые матери, зачавшие вне брака или в результате изнасилования. Мне никогда не было жалко этих женщин. По большей части они сами виноваты во всех своих бедах. Им, очевидно, повезло больше, чем мне. Ведь они уже живут в Америке, да к тому же могут забеременеть вновь. Я задаюсь целью подыскать светлокожего малыша, похожего на нас с Мэдсом, чтобы соседи не болтали лишнего.

Случайно мне удается познакомиться с мужчиной, который собирается отдать свою новорожденную дочь в приют. Его жена смертельно больна, и он понимает, что не сумеет позаботиться о дочке. Я предлагаю свою помощь и навещаю умирающую. Несчастная женщина видит во мне будущую мать своей девочки, и через пару месяцев мы оформляем все бумаги. После этого Мэдсу больше нечего поставить мне в вину, и он соглашается потратить все наши накопления на открытие бакалейной лавки. Предполагается, что я возьму на себя заботу о Дженни, так зовут нашу приемную дочь, а Мэдс будет заправлять делами. Однако в супружеской жизни редко все идет так, как расписывает пастор. Мэдс увольняется со службы и целыми днями торчит дома, а я разрываюсь между хозяйством и лавкой. Всегда и везде требуется разрешение супруга. Рабочие, поставщики, покупатели – буквально все поголовно требуют от меня бумаги с его подписью. Мэдс чувствует свою власть и наслаждается этим. По мере того как растут наши долги, множится и моя ненависть к мужу, который только и делает, что вставляет мне палки в колеса. Ненависть гораздо чаще, чем любовь, становится взаимной.

Когда Дженни было восемь месяцев, ее мать смертельно заболела. Миссис Соренсен умоляла нас доверить воспитание ребенка ей. Моя жена сама передала малышку на руки Белль и взяла с нее клятву, что та будет заботиться о девочке, оберегать и растить как родную. Белль обещала все исполнить, уверив, что эта клятва для нее священна. Вскоре моя супруга скончалась. После того как мою девочку удочерили, я часто с ней виделся. Когда Белль приводила Дженни ко мне, та всегда была нарядно одета и выглядела счастливой.

Энтони Олсен, родной отец Дженни Ганнес

Однажды, разбирая счета, я замечаю несколько странных конвертов с печатью страховой компании. Согласно этим документам, мы ежемесячно отчисляем без малого десять долларов, хотя едва сводим концы с концами и не всегда можем позволить себе купить товар в собственной лавке.

– А если магазин сгорит? Ты думала, с чем мы останемся тогда?! – негодует Мэдс в тот вечер.

Оказывается, он без моего ведома застраховал на кругленькую сумму не только лавку, но и свою жизнь. Конечно, муженек просто развесил уши, когда агент вещал ему о выгодности этих трат, но чем больше он понимает, что его облапошили, тем ожесточеннее доказывает свою правоту.

– У нас же ребенок! – выкладываю я свой главный довод.

– Всего один ребенок, да и то не мой! Женщины по пятеро детей без мужа воспитывают, а ты жалуешься! – орет Мэдс.

В это мгновение я отчетливо понимаю, что этот размазня свинцовой гирей повис на моей шее. Ближе к четырем утра нужно отправляться в лавку. Я беру с собой Дженни, и мы вдвоем шагаем по пустынной улице, отворяем тяжелую дверь магазина и какое-то время разглядываем товары на полках. Когда предрассветная дымка начинает рассеиваться, я снимаю колбу с закопченной керосиновой лампы и «случайно» роняю ее на кучу тряпья, сваленного на полу. Огонь распространяется в считаные секунды. Мы с Дженни пару мгновений наблюдаем за тем, как пламя беспощадно уничтожает все, что было создано за годы моего труда, и выбегаем прочь, заслышав звон пожарного экипажа.

Раз уж мы так долго платили по страховке, пора бы и компании немного раскошелиться. Впрочем, как я и ожидала, эти деляги не спешат выдавать нам компенсацию и даже учиняют судебное разбирательство, но мы выигрываем дело. Когда вспыхнул пожар, внутри были только мы с Дженни, а какой спрос с женщины и ребенка?

Мэдс ни о чем не догадывается и теряет голову от тех шальных денег, которые внезапно сваливаются на него. Муж начинает тратить их совершенно бездумно, скупая всякий хлам и соглашаясь буквально на любые сомнительные схемы обогащения. Половину вырученных денег Мэдс отдает некоему господину, который предлагает вложиться в золотодобывающую компанию на Аляске. Потом, конечно, выясняется, что этот человек мошенник. Впрочем, на выплату по страховке мы все же успеваем купить приличный дом и на зависть Олине переезжаем в престижный район. Естественно, как только проносится весть о том, что мы выиграли суд у страховщиков, сестра тут же загорается желанием наладить родственные связи. Правда, она в основном действует через Мэдса, при любой ссоре всякий раз вставая на сторону моего муженька. По ее словам, без него мне не стоило бы и мечтать о том, чтобы жить в таком доме. Вдобавок ко всему она твердит о том, что семья с одним ребенком – это не семья. Мэдс соглашается с ней и в этом. Сдавшись, я отправляюсь в приют и беру на попечение сразу четырех сироток. Благо мы только недавно поселились на новом месте, поэтому соседям я просто говорю, что на время переезда мы оставляли детей у родственников.

Уже через пару дней Мэдс начинает лезть на стену из-за неумолчного детского плача, наполнившего наше новое жилище. Каролина и Аксель не унимаются ни на секунду, а вот Миртл и Люси ведут себя куда спокойнее. Богу угодно забрать шумных детей первыми. Я непричастна к этим смертям. Много ли шестимесячным сироткам надо? Не дай им вовремя поесть, оставь случайно на сквозняке – и вот уже Всевышний прибрал их на небеса.

Досаждают не дети, а Мэдс, который отравляет мою жизнь куда сильнее, чем неугомонные малыши. Он для меня словно кость в горле: мешает вести дела, раздражает вечными придирками, а с некоторого времени еще и начинает ревновать. Последнее вовсе не так приятно, как мне всегда представлялось. У нас останавливается парень по имени Питер, который недавно приехал из Норвегии. Этот человек на несколько лет моложе моего мужа и так красив, что меня охватывает смущение. Питер живет в нашем доме несколько месяцев, и каждый вечер Мэдс, недобро ухмыляясь, твердит, что такая никчемная и уродливая старуха, как я, вызывает лишь жалость, когда смотрит на кого-то вроде Питера.

– Что губу-то раскатала? Все равно Питер на тебя даже под дулом пистолета не взглянет. Верно говорю? А, Питер? – зубоскалит муж, а я пытаюсь сдержать подступающие к глазам слезы и прячу лицо под изучающим взглядом молодого человека.

Такие разговоры повторяются из раза в раз, отчего во мне копится ненависть не только к мужу, но и к нашему гостю. Питер уезжает, найдя работу в соседнем штате, и к этому времени я уже твердо убеждена в том, что больше не хочу видеть Мэдса в своей жизни.

Я покупаю несколько пузырьков крысиной отравы, но пока не уверена, смогу ли ее использовать, захочу ли. Конечно, равнодушие постепенно превратилось в лютую ненависть, но тринадцать прожитых лет – это все же немалый срок. В тот день мы сильно ссоримся. Я обнаруживаю, что теперь муж застраховал свою жизнь на две тысячи долларов. Страховка заканчивается через пару дней, а Мэдс все еще жив, так что все потрачено впустую. Вместо того чтобы признаться в собственном промахе, он, хлопнув дверью, уходит из дома с намерением снова купить страховку на сумму вдвое больше предыдущей.

Вечером муж действительно приносит подписанный договор. Выпив чаю, он чувствует недомогание и ложится отдохнуть. Миртл и Люси гостят у сестры, дома только Дженни. С наступлением темноты Мэдсу становится хуже, он мучается животом, а я приношу ему отвар, чтобы «успокоить желудок». Через несколько часов он начинает тяжело дышать. Я наблюдаю за тем, как он хрипит и корчится от боли в попытке сделать вдох. Его глаза широко раскрыты, но он ничего не видит перед собой. Мэдс знает, что я наблюдаю за ним. Уверена, что знает. Вскоре его сердце останавливается навсегда.

Когда все кончено, я поднимаюсь с кушетки и внезапно замечаю, что все это время Дженни не спускала с меня глаз. Этого я не ожидала. Девчонка невесть что может наплести полиции, но делать нечего. Остается надеяться лишь на то, что дочь не выдаст меня. В полиции уже и так с большим подозрением отнеслись к внезапной смерти двух сироток. Если умрет не только Мэдс, но и Дженни, расследования не избежать.

Полицию мало интересует смерть обычного работяги, а вот коронер сначала долго изучает тело, а потом просит пузырек из-под лекарства, которое принял на ночь мой муж.

– Знаете, как бывает? Аптекарь перепутает препарат или дозировку, а потом нет человека, – извиняющимся тоном говорит он, видя перед собой вдову, которая осталась одна с тремя детьми на руках. Ему и в голову не может прийти, что женщина способна навредить супругу, от которого она и ее дети полностью зависят.

Я очень долго «ищу» этот пузырек, но он «куда-то подевался». Коронер сетует на мою рассеянность и прощается. На всякий случай я прошу нашего семейного врача дать заключение о том, что у мужа было больное сердце. Это должно окончательно отвести от меня все подозрения. На сей раз у страховщиков нет ни единого шанса не выплатить положенную сумму. Самое удивительное, что мне удается получить сразу две страховые выплаты: по договору, который истекает на следующий день, и по документу, подписанному днем ранее. Наконец-то я по-настоящему богата. Не знаю никого из норвежцев, живущих в Америке, кроме, пожалуй, мистера Олсена, магната и владельца газеты «Скандинавиен», кто так же преуспел. Наверное, такие счастливчики есть, но я про них не слыхала, да и вряд ли они заработали состояние без посторонней помощи.

На похороны Мэдса собирается уйма народу. Приходит и рыдающая Олина с домочадцами.

– Это ты сделала! Ты во всем виновата, – шепчет она, когда мы стоим у гроба.

– Не понимаю, что за блажь пришла тебе в голову. Коронер дал вполне ясное заключение.

Ее дочь, маленькая Олли, всего на несколько лет старше Дженни, поэтому, вернувшись с кладбища, девчонки тут же убегают на задний двор, а вот сестра весь день не сводит с меня глаз.

– Я знаю, что ты этого хотела. Только ты.

– Убирайся из моего дома, побирушка, – шиплю ей я. Кажется, это наш последний с ней разговор.

Для всех я безутешная вдова, мать троих малолетних детей и владелица внушительного состояния. Ничто так не пробуждает любовь и сострадание к женщине, как ее счет в банке. По городу ползут нехорошие слухи, но едва речь заходит о размере страховки, все домыслы моментально выветриваются из голов охотников до богатых вдовушек. Впрочем, я все же принимаю решение переехать и вскоре нахожу нечто стоящее: роскошный загородный дом в Ла-Порте. Когда-то он принадлежал хозяйке элитного борделя. Наверное, кто-то назовет его безвкусным, но, думаю, это всего лишь зависть. Прекрасная напольная плитка в просторном холле, невероятные кровати с балдахинами в спальнях, а на втором этаже – даже библиотека, которую я начинаю исследовать в первый же день. В основном на полках классические романы и многочисленные томики со стихами английских поэтов. Хозяйка дома умерла за несколько месяцев до того, как мы заселились сюда, но я заочно влюбляюсь в эту образованную и смелую женщину.

Теперь-то уж никто не будет диктовать мне, что делать. Ни представители закона, ни соседи больше не потребуют от меня предъявить разрешение мужа, если я надумаю чем-то заняться. Я уже немолода, но вдруг начинаю замечать искры живого интереса в глазах собеседников мужского пола. Впрочем, я не настолько глупа, чтобы не заподозрить их в жажде наживы.

Я не ношу траура по почившему супругу, но и замуж снова пока не тороплюсь. Через полгода я решаю навестить двоюродную сестру, живущую в соседнем штате, и там встречаю Питера. За те годы, что мы не виделись, его лицо изрезали глубокие морщины – свидетельство непростой жизни. Но в остальном он все так же привлекателен, как и в нашу первую встречу. Мы проводим вместе несколько чудных дней, по истечении которых он вдруг делает мне предложение. Несколько месяцев назад он овдовел. Его прекрасная, белокурая и синеокая жена скончалась при родах их второго ребенка, и сейчас Питер едва сводит концы с концами, пытаясь прокормить младенца и уже подросшую девочку по имени Сванхильд. Работая мясником, сложно обеспечить двум детям достойное существование. Питер не видит ничего предосудительного в том, чтобы обвенчаться. Все вокруг, конечно, решают, что его привлекло мое состояние, а не я сама, но как же соблазнительно поддаться искушению и поверить в то, что такой видный мужчина может искренне полюбить кого-то вроде меня.

Не очень умно идти на поводу таких фантазий, и, наверное, не стоит соединять свою жизнь с человеком, только что похоронившим супруга. Моя судьба тому живое подтверждение. Почти сразу Питер начинает меня поколачивать, а Сванхильд подбрасывает дров в огонь, то и дело рассказывая небылицы и жалуясь отцу на мое дурное отношение. Чтобы люди прекратили судачить о моем новом муже, я подкладываю подушку под платье и притворяюсь беременной. С соседями этот трюк срабатывает, а вот на Питера известие не производит никакого впечатления.

Я покупаю в аптеке успокаивающую настойку в надежде, что без активного вмешательства его детей наша жизнь переменится, но ошибаюсь в дозировке. Старшая девочка теперь действительно ведет себя спокойнее, а вот младшая засыпает навсегда. После смерти дочери Питер становится еще агрессивнее. Теперь он чуть ли не каждый вечер говорит, какая я уродливая и как плохо веду хозяйство. По его словам, это мне стоило умереть, а не малышке.

– Нечего было жениться, – однажды не выдерживаю я.

– А можно и развестись. Думаешь, эти хоромы тебе достанутся? Как бы не так. Я мужчина, и по закону все имущество перейдет мне. Тебе этот дом перепал случайно, так же и потеряешь его по глупости!

Он говорит и говорит, но я уже не слушаю его. Я вижу перед собой столь же уродливого внутри человека, что и сын судьи, растоптавший мои чувства когда-то. Ненависть буквально оглушает меня на мгновение. На плите стоит большая кастрюля с рассолом, и я сдергиваю ее так, что кипящая жидкость выплескивается на Питера. В этот миг со стола с грохотом падает мясорубка. Я хватаю ее и в неистовстве бью мужа по голове. Металлический корпус слишком глубоко входит в череп, чтобы можно было вытащить мясорубку из раны и ударить еще раз. Если бы не это, думаю, я бы продолжила молотить ею того, кто когда-то казался мне прекрасным принцем из скандинавских сказок.

Заслышав шум, на кухню прибегает Дженни. Нет сомнений: она прекрасно понимает, что здесь случилось. Двенадцать лет – уже не тот возраст, когда можно убедить ребенка в любой легенде. Дочь молча стоит и с ненавистью разглядывает отчима, распластавшегося на полу. То омерзение, с которым она смотрела на него в тот день, запоминается мне навсегда, заставляя поверить в то, что это действительно моя девочка и мы всегда будем с ней заодно.

– Что ты стоишь? Зови на помощь соседей! – приказываю я, опомнившись. 

* * *

Все разрешается как нельзя лучше. Соседи приводят врача. Коронер, конечно, чует неладное, но на суде свидетели обстоятельно рассказывают о том, как, прибежав на зов, они увидели несчастную и растерянную беременную женщину. Хотя полиции известно, как я получила свое состояние, суд оправдывает меня и верит в то, что муж сам случайно опрокинул на себя кастрюлю, а затем уже на него упала мясорубка. Дженни полностью подтверждает мои показания. Присяжные, среди которых одни мужчины, просто не могут представить, как женщина на сносях сумела бы совершить такое.

Изучив останки и опросив свидетелей, мы пришли к выводу о том, что смерть наступила в результате ранения, полученного вследствие падения мясорубки с кухонной плиты. Удар пришелся на затылочную область и привел к перелому черепа и внутреннему кровоизлиянию, повлекшему за собой смерть.

Из заключения коронера

Спустя какое-то время я беру из приюта еще одного младенца. Теперь у меня пятеро детей. Дженни, Миртл и Люси достались мне от первого брака, а Сванхильд – от второго. Стало быть, маленький Филипп появляется уже после смерти моего последнего супруга. Соседи относятся ко мне с недоверием и пренебрежением, но я и не стремлюсь завязать с ними дружбу, тем более что это весьма неприятные люди. Они вечно норовят запустить свою скотину на мою землю, но негодуют, когда я поступаю так же. Потом уже злые языки утверждали, что мои дети приходили в школу со следами побоев, всего боялись и жались по углам. Интересно, нечего сказать. А сколько раз моих девочек колотили школьные учителя? Конечно, за шалости они получали нагоняй, но я никогда не перегибала с ними палку и честно исполняла свои обязанности.

Огромный дом и хозяйство требуют уйму сил и нервов. Свиньи, коровы, козы и куры нуждаются во внимании и заботе. Домашнее хозяйство необходимо содержать в порядке, поле обрабатывать, урожай сбывать на ярмарке. На вырученные деньги я кормлю и одеваю детей. Помимо всего прочего, на мои плечи ложится покупка техники, без которой поля не засеять и урожай не снять. Согласитесь, немало для одинокой сорокалетней женщины. Прибавьте к этому еще пятерых малолетних детей, и, надеюсь, у вас сложится примерное представление о моей жизни в тот период.

Несколько раз я прошу соседей подсобить мне с посевной и даже предлагаю за это неплохие деньги. Пару раз мне помогают, но потом мы окончательно ссоримся, и я вынуждена озадачиться поиском помощника. Я даю объявление в газету для норвежцев, и очень скоро ко мне на службу нанимается тридцатилетний, ничего не добившийся в жизни недотепа. У меня есть подозрения, что его цель – завоевать расположение богатой вдовы. Намерения парня очевидны, и я стараюсь держать его на расстоянии, но вскоре по Ла-Порту все равно ползут скабрезные слухи, которые происходят из пьяных россказней этого глупца. Однажды он, выпив лишнего, заявляется в мою спальню и пытается изнасиловать меня. Для таких случаев я всегда держу под рукой кочергу, которую тут же пускаю в ход. А ночью приходится закапывать его останки на заднем дворе. Ни жалости, ни грусти этот никчемный человек не заслуживает. Его чемодан я ставлю в чулан, а все сбережения забираю себе в качестве компенсации за перенесенные страдания. Соседям я говорю, что парень решил попытать счастья в другом месте, а затем вновь даю объявление в газете. Вскоре на его место приходит другой работник, но и он ведет себя не лучше.

Я покупаю номер «Скандинавиен», чтобы посмотреть, как выглядит моя заметка о поиске помощника на ферму. Полистав газету, я замечаю на последней странице колонку с брачными объявлениями. Одинокие вдовы и вдовцы ищут супругов не столько для любви, сколько для подмоги по хозяйству. Это буквально сквозит между строк. Чуть поразмыслив, я тоже составляю такое объявление и отправляю его по почте вместе с небольшой платой за публикацию.

Честно сказать, я не упомню всех, кто приезжал ко мне на ферму в те годы. Их было очень много, и все они нашли вечный покой в хлеву, рядом со свиньями. Как жестока судьба, ведь эти мужчины ехали к скандинавской красавице Белль. Очарованные ее внешностью и сладкими речами, восхищенные ее мужеством и бесконечно влюбленные, они устремляются через всю страну, чтобы обрести счастье и умиротворение. Сюжет для рыцарского романа, не меньше. На самом же деле каждый из них думает только о деньгах, планируя облапошить богатую и глупую вдовушку, которой по чистой случайности досталось огромное состояние. Наверное, не все намерены обокрасть меня и скрыться, есть и те, кто искренне надеется начать новую жизнь на ферме, но никто этого не достоин. Они пальцем о палец не ударили, чтобы купить такой дом и обзавестись таким хозяйством. Им кажется, женщина в моем возрасте готова выйти замуж за любого неудачника. Но я уже настоящий человек и не собираюсь менять этот статус на сомнительное счастье называться чьей-то женой.

Миловидная вдова, владеющая большой фермой в одном из лучших районов округа Ла-Порт, штат Индиана, желает завести знакомство с не менее обеспеченным джентльменом, чтобы объединить состояния. Письменные ответы не рассматриваются, если только отправитель не желает назначить время для визита.

Объявление Белль Ганнес

Не подумайте, что все так просто и мною движет лишь жажда наживы или что-то вроде того. Нет, тогда бы все можно было организовать куда проще. Каждый день почтальон приносит мне стопку писем от потенциальных женихов, и каждый вечер я поднимаюсь на второй этаж, запираюсь в библиотеке и строчу ответные послания. В такие мгновения я вспоминаю юность, когда сочиняла трогательные письма сестре, жившей за океаном, и представляю себя принцессой Брунгильдой, за сердце которой сражаются благородные рыцари. Я вольна выдумать какие угодно истории для этих мужчин и, что еще прекраснее, могу писать не от своего лица, а от имени привлекательной и уверенной в себе дамы, которая знает себе цену. Мнится, что именно такой меня видят окружающие, но тогда все эти поденщики не рассказывали бы про меня скабрезные и унизительные истории.

Обычно я живописую, как чудесно мы заживем, если объединим капиталы и устроим на ферме все по собственному вкусу. Далее хитрость заключается в том, чтобы угадать, как именно все захочется видеть этому безликому жениху. Одному представляется кресло-качалка на заднем дворе, другой с детства мечтает о шотландском пони – его, к слову, пришлось купить ради одного такого чудака. Если попадешь в точку, дальше все просто. Я рассказываю «жениху», как ему следует поступить со своими деньгами, советую, как выгоднее продать дом и в какой банк обратиться за ссудой, а затем прошу поскорее приехать со всеми своими пожитками.

Боже, сколько же ненужных вещей хранят мужчины! Один тащит с собой чудовищного вида шкаф на львиных лапах, другой – громоздкую статую какой-то девы. Мои гости полны надежд и мечтаний, но вскоре показывают себя во всей красе. В свое оправдание могу сказать, что никогда не убиваю просто так, всякий раз на то меня вынуждают обстоятельства. Очень быстро мои новые знакомые начинают сыпать оскорблениями и распускать руки. Они не выносят присутствия чужих детей в доме и заглядываются на Дженни, которая постепенно превращается в настоящую красотку и грезит о том, как бы вылететь из родного гнезда и поступить в женский колледж в Калифорнии. Чем привлекательнее и моложе мужчина, тем больше я им очаровываюсь в первые дни знакомства и тем сильнее ненавижу, когда он показывает свое истинное нутро.

Она была очень сильной и выносливой женщиной. Дни напролет проводила под открытым небом, невзирая на дождь или снег. Всегда сама ездила за новой техникой. Однажды я видел, как она привезла на телеге мешок пшеницы, а потом взвалила его на плечи и отнесла в амбар. Не всякому мужчине под силу поднять такую тяжесть.

Из воспоминаний жителя Ла-Порта

Когда чемоданов в чулане набирается больше десятка, приходится нанять человека, чтобы выкопать две большие ямы «для мусора». Поздней ночью я отношу туда останки двоих гостей, а затем засыпаю яму дерном. Новый работник какое-то время остается на ферме, и я замечаю, что он любезничает с Дженни. Вечером я устраиваю ей выволочку: нечего раньше времени засматриваться на мужчин. Но дочь, обычно кроткая и молчаливая, вдруг ощеривается на меня:

– Не тебе указывать, с кем мне общаться, а с кем – нет. Я еще в том году должна была уехать на учебу, а ты до сих пор молчишь. С кем хочу, с тем и говорю, куда хочу, туда и иду. Будешь придираться, всем расскажу, как ты с отцом обошлась, или с Питером, или…

Она перечисляет имена, а я смотрю на нее и не могу признаться себе в том, что решение уже принято. Мать должна защищать своего ребенка, и в первую очередь от совершения глупых поступков.

– В колледже есть вступительные экзамены, а ты все школьные знания уже растеряла, – нахожусь я с ответом.

– А кто в этом виноват?! – причитает Дженни.

– Я напишу одному образованному человеку, он подтянет тебя по всем предметам перед отъездом, – тихо говорю я.

Дженни замолкает, кажется, не веря услышанному, а я с тяжелым сердцем поднимаюсь в библиотеку.

На следующий день я выгоняю этого мерзавца и начинаю подмешивать Дженни успокоительную настойку. Тяжко наблюдать за тем, как угасает моя девочка, но другого выхода я не вижу. В конце концов, она хотела уехать в колледж, а потом остаться жить в Калифорнии. Она бы все равно покинула меня и встретилась с жестоким, слишком жестоким для нее миром. Я успокаиваю себя тем, что оказываю ей услугу и спасаю ее чистую душу.

Поздним вечером 1901 года ее сердце останавливается. Она лежит на кровати, почти невесомая и прекрасная, как принцесса, а я плачу, наверное, впервые за много лет. Мне приходится похоронить дочь там же, где нашли последнее пристанище мои женихи. Позволить себе выкопать полноценную могилу я, конечно, не могу.

На некоторое время я будто проваливаюсь в черную яму и полностью теряю интерес к жизни, но сидеть без дела и горевать – непозволительная роскошь для фермерши. Коровы, овцы, козы и свиньи сами себя не накормят. Я нанимаю нового работника, жителя Ла-Порта. Смазливый тридцатилетний молодой человек с пышной шевелюрой, добрым нравом и лучезарной улыбкой – Рэй Ламфер слишком хорош, чтобы батрачить на ферме. Я сразу же начинаю жалеть о том, что наняла его. А уж когда узнаю, что он из благородной семьи местного судьи, и вовсе намереваюсь выгнать взашей.

– Почему ты нанялся ко мне в работники? – спрашиваю я как-то вечером.

– Мне нравится этот дом, и я вроде бы неплохо справляюсь, да и вы очень добрая женщина, – пожимает он плечами и улыбается.

Он столь красив и добродушен, что во мне тут же вскипает ненависть. Сын судьи. Иногда мне начинает казаться, что именно он избил и изнасиловал меня в юности, лишив права на настоящую жизнь. Впрочем, я ведь говорила, что никогда не убивала без явной на то причины? Рэй все никак не дает мне повода. Иногда парень напивается в местном кабаке и пару раз ломает новую борону, которую я купила на выставке, но он никогда не позволяет себе грубого слова в мой адрес и отлично ладит с детьми. Конечно, я начинаю опасаться, что он прознает про моих женихов. Чулан, в котором хранятся чемоданы и пожитки незадачливых ухажеров, я запираю на тяжелый замок и запрещаю ему общаться с почтальоном. Ко мне заявляется очередной друг по переписке, и вскоре я уже скармливаю его останки свиньям. Рэй, кажется, не замечает ничего странного, и я немного перевожу дух.

Через месяц ко мне должен приехать Эндрю Хельгелайн. Я давно готовилась к этому визиту. Он не самый богатый и уж точно не самый привлекательный из тех, кто мне писал, но я потратила на него слишком много времени.

Ла-Порт – золотой город, о котором мало кто знает. Он находится рядом с Чикаго, земля здесь год от года дорожает, но пока еще ее можно купить за совсем небольшую сумму. Здесь потрясающие люди, плодоносная почва и все овеяно любовью… Когда ты приедешь, я буду готовить тебе кремовый пудинг и другие блюда, которые ты любишь. Ты так много работал, что заслужил провести в покое остаток дней.

Из письма Белль Ганнес Эндрю Хельгелайну

Мы переписываемся вот уже десять месяцев, а он все никак не решается продать свой дом. Впрочем, есть еще кое-что важное. Мне правда нравится с ним переписываться. Сорокадевятилетний, серьезный и уважаемый мужчина, вдовец и отец двух взрослых сыновей, он описывает себя ровно таким человеком, с которым хочется провести остаток жизни. Эндрю пишет о том, что в соседнем штате живет его брат с семьей, и мы могли бы гостить у них по праздникам. Эта перспектива тоже кажется мне весьма привлекательной. На деле Эндрю оказывается даже хуже тех, кто приезжал ко мне раньше. Сойдя с повозки, он бросает на дороге огромный чемодан, который мне приходится тащить до самого дома. На ферме ему не нравится абсолютно все, от мебели до свиней и шотландского пони, а уже через пару дней он отвешивает мне первую затрещину. Вместо извинений Хельгелайн заявляет:

– Ты же понимаешь, что сама виновата. Если бы ты была хорошей хозяйкой, то не осталась бы одна в таком возрасте. Раз уж я решил связать свою жизнь с такой, как ты, то должен научить тебя вести хозяйство.

В ответ я предлагаю ему выпить успокаивающего чая, а когда он засыпает, душу подушкой. Свиньи недавно поели, поэтому придется засыпать останки этого скверного человека негашеной известью и закопать. Поздно ночью я притаскиваю мешок с телом во двор и начинаю рыть яму. Разгорячившись от работы и смертельно устав, я не замечаю, как ко мне подходит Рэй. Он молча наблюдает за моими мучениями: земля твердая как камень, и вдобавок ко всему из мешка вываливается рука убитого. Заметив Рэя, я вскрикиваю от неожиданности и замахиваюсь на него лопатой. Он отбрасывает папиросу, делает шаг в сторону, вырывает лопату у меня из рук и втыкает ее в землю. Какое-то время я молча наблюдаю за тем, как мой работник копает, а потом берусь ему помогать. Так и не проронив ни слова, мы хороним Эндрю Хельгелайна, а затем идем в дом.

– Почему ты помогаешь мне? – тихо спрашиваю я.

– Я бы тоже его с удовольствием прикончил, – пожимает он плечами и улыбается своей широкой обезоруживающей улыбкой.

С тех пор я перестаю его опасаться, а вскоре мы сближаемся. Рэй становится первым человеком после сестры, с которым мне легко. Женихи продолжают приезжать, хотя и реже. Рэй помогает мне в делах. Дети подрастают. Жизнь на ферме идет своим чередом, пока на пороге внезапно не возникает хмурый мужчина средних лет.

– Асле Хельгелайн, – учтиво представляется он. – Понимаю, что вы не ждали моего визита, однако мой брат Эндрю несколько месяцев назад собирался переехать к вам в Ла-Порт, и с тех пор я не получал от него весточки.

– Не понимаю, о ком вы. Ко мне заезжал друг по переписке, но он отбыл буквально на следующий день и адреса не сообщил, – отвечаю я и ухожу в дом, ясно давая понять, что не хочу продолжать разговор.

Асле оказывается настырнее, чем можно было себе представить. Он селится в гостинице Ла-Порта и затевает настоящее расследование. Прознав об этом, Рэй приходит в ужас. Он предлагает мне отправиться в полицию и рассказать, что Эндрю на меня напал, поэтому ему, Рэю, пришлось убить негодяя, чтобы защитить свою хозяйку. При благоприятном исходе можно было бы надеяться на оправдательный приговор, если бы расчлененное тело Хельгелайна не нашло свой последний приют на заднем дворе моего дома.

Моя дочь отвезла его на станцию. Он собирался в Мичиган-Сити. Это городок в двенадцати милях от Ла-Порта. Он пробыл на ферме один день и больше не возвращался.

Из письма Белль Ганнес Асле Хельгелайну

В тот вечер мы с Рэем ссоримся, а наутро я объявляю ему, что больше не нуждаюсь в его услугах. Он отправляется в ближайший бар, а я, дабы показать серьезность своих намерений, сразу нанимаю нового работника. Вечером того же дня я начинаю горько сожалеть о своем поступке, но одергиваю себя, чтобы не броситься за Рэем и не вернуть его.

Асле Хельгелайн каким-то образом узнает, что перед исчезновением его брат снял крупную сумму со своего счета в отделении банка Ла-Порта. Находится свидетель, который вспоминает, что я в тот раз его сопровождала. В другом банке я снимала деньги уже по доверенности Эндрю, но Асле пока этого не знает.

Рэй буквально днюет и ночует возле фермы, требуя объяснений, утешений и признаний. Дети начинают докучать вопросами, а брат Эндрю грозит обратиться в полицию, правда, потом все же уезжает из города по семейным делам. Я отправляю Асле послание, написанное от лица Эндрю, в надежде немного успокоить его, но уже через неделю поиски пропавшего возобновляются. Тучи над фермой сгущаются. Как гласит старая норвежская поговорка: нужно уметь вовремя скидывать карты. Возможно, так говорят в Чикаго, но сути дела это не меняет.

Асле добивается того, чтобы полиция занялась розыском его брата. Каким-то чудом он находит мои письма к Эндрю, а затем заставляет сотрудника банка, видевшего нас вместе, дать свидетельские показания.

– Нет ничего плохого в том, чтобы появиться с мужчиной в отделении банка, господин полицейский. Я вдова, но прошло уже достаточно времени со смерти мужа, и я не должна больше носить траур по нему, – говорю я копу, который объявляется на моей ферме.

– Вы правы, миссис, но, по словам Асле Хельгелайна, вы сказали ему, что никогда не видели его брата…

В тот раз мне удается убедить полицию в том, что Асле слегка повредился рассудком, но становится понятно: рано или поздно правда вылезет наружу. Случается, тучи затягивают небо в считаные секунды, жизнь человека обычно меняется не так быстро. Я подумываю о том, чтобы продать ферму и переехать куда-нибудь в солнечные края, но опасаюсь давать объявление в газету.

Рэй чуть ли не каждый вечер напивается в баре, а затем топчется под дверью и требует, чтобы я его выслушала. Что мне с ним делать? Конечно, он слишком много знает, но убить его я не могу. Он ничего плохого не сделал и просто хочет поговорить, а мне нечего ему сказать. Поскольку соседи начинают жаловаться на шум и невоздержанность парня, мне приходится обратиться в полицию и сообщить о преследовании со стороны Рэя Ламфера. В ответ он вдруг вспоминает о том, что часть его вещей осталась на ферме, и обвиняет меня в краже.

В Ла-Порте начинают сплетничать обо мне, припоминая и о мужчинах, приезжавших на ферму, и о многочисленных работниках. Парень, который подбивал клинья к Дженни, приходит и требует ее новый адрес. Все складывается одно к одному. Нужно уезжать.

В какой-то момент единственным человеком, с кем я могу спокойно поговорить, становится Лиззи Смит. Темнокожая старуха, которой, кажется, тысяча лет, поселилась рядом с фермой не так давно. За плечами у нее скандальная жизнь свободолюбивой красотки. Она прославилась скверным характером и блестящим остроумием. В свое время жители Ла-Порта взбунтовались и потребовали у властей выселить возмутительницу спокойствия за черту города, так как подобное соседство их оскорбляло. Меня ничуть не смущает, что лачуга Лиззи стоит в сотне метров от моего жилища. Оценив это, она с удовольствием делится городскими сплетнями, что хоть как-то помогает подлечить мои душевные раны. В те дни я захожу к ней чуть ли не каждый вечер.

Теплым вечером 28 апреля 1908 года я зову на чай новую продавщицу из мясной лавки. Крупная коренастая норвежка недавно приехала в Ла-Порт и с радостью принимает мое приглашение. Ей не терпится обзавестись друзьями в новом городе, и, подобно многим в ее положении, она не слишком разборчива в выборе знакомых. Я отправляю детей спать и накрываю на стол, когда заявляется Рэй. Наверное, он решает, что у него двоится в глазах, когда он видит мою гостью, – настолько мы с ней похожи лицом и фигурой.

– Ты не могла бы принести из погреба бутылку вина? – прошу я приятельницу в надежде успеть за время ее отсутствия объясниться с Рэем. Девушка с готовностью кивает и поднимается из-за стола.

– Что она здесь делает? Что вообще происходит? – недоуменно бормочет Рэй, когда за ней захлопывается дверь.

– Помоги, если любишь, – отвечаю я.

Идея приходит внезапно. Я вдруг понимаю, что мне действительно не справиться самой. Как же я не подумала об этом раньше? Надеялась, что Рэй спасет меня, как и той ночью, когда руки не слушались, а лопата не хотела врезаться в землю?

– Ты хочешь исчезнуть! – почти кричит Рэй и трясет головой, то ли желая стряхнуть остатки хмеля, то ли не веря в происходящее. Я только киваю.

– Помоги мне, – повторяю я внезапно охрипшим голосом.

Когда девушка возвращается, я оставляю ее наедине с Рэем, а сама иду попрощаться с детьми. Много ли им надо, чтобы отправиться к Богу на небеса? Все проходит тихо и спокойно. Из детской я направляюсь в спальню, зажигаю керосиновую лампу и бросаю ее на пол. Огонь тут же вспыхивает. Всего несколько минут, и дом будет объят пламенем. Я хватаю топор и бегу в гостиную, но, оказывается, Рэй опередил меня. На полу лежит девушка, со спины она как две капли воды похожа на меня. Мы решаем обезглавить тело, чтобы ни у кого не возникло сомнений – при пожаре погибла именно я.

– Беги к Лиззи Смит, она укроет тебя, – кричу я. Огонь уже полыхает вовсю, и нужно приложить усилие, чтобы перекричать треск, с которым пламя поглощает деревянные перекрытия.

Рэй стоит на крыльце и наблюдает за тем, как я бросаюсь в амбар за чемоданом Хельгелайна, где хранятся все скопленные доллары. Он стоит и смотрит, как я бегу в сторону леса. Его фигура, освещенная всполохами огня, становится моим последним воспоминанием о Ла-Порте. Впереди меня ждет долгое путешествие в Новый Орлеан – город хитрецов и мошенников, мечтающих о богатстве и славе.

Этот дом был окутан тайной. И вот перед нами погребальный костер… В чудовищном пожаре сгорели вдова и ее дети. Огонь уничтожил все в считаные минуты, осталось лишь пепелище и три уцелевшие стены – свидетели катастрофы.

Из заметки о пожаре 1908 года, опубликованной в местной газете

Я еще долго покупаю газеты, которые выходят в Ла-Порте, всякий раз с ужасом ожидая, что там будет написано о чистосердечном признании Рэя Ламфера. Он молчит из любви к той, кого больше не увидит. Поначалу его арестовывают по подозрению в умышленном поджоге, но потом Асле возвращается в город и разводит бурную деятельность. Вместе с работником, увивавшимся за Дженни, они откапывают труп его обожаемого брата, а затем и множество других тел. Газетчики буквально теряют рассудок от такой находки. Нет ни дня, чтобы кто-то не накропал статью об ужасной ферме Черной Вдовы. Это и немудрено, а вот то, что сын законника Рэй Ламфер так ничего и не рассказал, действительно поражает. Пожалуй, только о нем я и жалею. Я прошла мимо его любви, не поверив в то, что можно всерьез увлечься кем-то вроде меня. Наверное, все это к лучшему. По крайней мере, для него. Я оставила ему небольшой подарок в качестве благодарности за помощь, а заодно вознаградила Лиззи Смит, которая согласилась оказать мне услугу. Только через год я перестаю читать новости о Ла-Порте, а еще через пару месяцев публикую в местной газете объявление о поиске достойного жениха. 

* * *

Пожар стер все сколько-нибудь достойные изучения свидетельства о жизни Белль Ганнес. На пепелище были найдены трупы детей и останки обезглавленной женщины. По свидетельствам очевидцев, погибшая выглядела более крупной по сравнению с Ганнес, однако точного заключения так никто и не дал. Спустя какое-то время стали появляться новые слухи об исчезновении мужчин. Больше всего таких историй поступало из Нового Орлеана. Деньги и вещи, похищенные у женихов, бесследно исчезли, значит, преступнице удалось сбежать. Однако доподлинно неизвестно, действительно ли Черной Вдовой из Нового Орлеана была та самая Белль.

Ужасная история. Белль Ганнес – настоящее чудовище, верно? Или нет? На самом деле преступления, совершенные этой женщиной, впечатляют своими масштабами, количеством жертв, но не способом осуществления. Вплоть до середины ХХ века развод считался неприемлемым и даже аморальным, а вот вдовство не осуждалось. В строгом смысле слова черных вдов нельзя считать серийными убийцами, так как в их случае на первое место выходит жажда наживы при полном равнодушии к партнеру. Однако, как ярко иллюстрирует случай Ганнес, постепенно стремление вершить правосудие становится ведущим мотивом.

На сегодняшний день считается, что психопатия или расстройство личности являются врожденными. Излечить человека от себя самого нельзя, однако можно адаптировать его к существованию в социуме. В таком случае его жизнь практически не будет отличаться от жизни обычных людей, и никто из его близких не пострадает. Возможен и другой вариант. Если у человека с детства наблюдается ярко выраженная акцентуация характера, присутствуют давление социальных факторов и длящееся травмирующее событие, то расстройство личности может прогрессировать, разрушая не только ее саму, но и все вокруг.

Сложные условия сельской жизни, бедственное положение семьи, ранняя смерть матери и безразличие отца запустили в Белль процесс психопатизации. Изнасилование и предательство любимого человека, а также невозможность наказать его с помощью закона лишь ускорили этот процесс. Белль росла в патриархальном обществе, где смыслом жизни женщины были дети, но именно этой возможности ее лишили. В результате в ней зародилась безотчетная ненависть к мужчинам. Мы ненавидим тех, кого боимся. Белль боялась своих мужей, понимая, что те сильнее физически и имеют больше юридических прав. Это побуждало ее изо всех сил стараться подчинить их. Сознательно или нет, но она надеялась тем самым привязать их к себе, заставить любить на своих условиях. Но в униженном положении человек редко ведет себя достойно. Чем больше мужья зависели от нее, тем больше агрессии проявляли, а Белль только этого и ждала, чтобы оправдать свои действия перед самой собой. Она все сильнее отстранялась от людей. Ей было невыносимо жить по правилам мужчины, который к тому же зависел от нее в финансовом плане. Но того требовало общество, долго противостоять которому она была не в силах.

Белль прекрасно усвоила, как надлежит вести себя женщине, и нещадно эксплуатировала образ крепкой хозяйки, которой несвойственны сентиментальные чувства. Она знала о материнских обязанностях, но никаких чувств к детям, усыновленным под давлением обстоятельств, не испытывала. Если они начинали мешать ее игре, она просто избавлялась от них, как от старых игрушек. Безусловная любовь матери – миф, который давно развенчан. Женщина должна искренне хотеть детей, и только в этом случае со временем в ней рождается то, что принято называть материнской любовью. Белль лишь однажды действительно загорелась желанием завести ребенка, но мужчина, от которого она забеременела, не только отверг, но и предал ее. Другие дети в жизни Ганнес были лишь неизбежным раздражающим фактором, необходимостью, которая делала ее в глазах общества добропорядочной женщиной.

Особое влияние на формирование личности Белль Ганнес оказал ее опыт работы в лавке мясника. Там она выучилась свежевать туши, потеряла страх перед мертвым телом, а также выяснила, что крысиный яд легко раздобыть и им можно отравить не только крысу, но и существо покрупнее. Кто-то возразит, что все это она могла узнать где-нибудь еще, но история не имеет сослагательного наклонения. Опыт работы в месте, где приходилось иметь дело со смертью и где имелся доступ к ядам, сыграл важную роль в становлении ее личности. Не существует никакого гена насилия или врожденной склонности к убийствам, есть лишь определенное сочетание психологических особенностей, сложившихся под влиянием множества социальных факторов. Вы удивитесь, узнав, какое количество людей стали бы убийцами, будь у них такой шанс.

Белль Ганнес сумела использовать возможности, которые давала ей работа в мясной лавке, чтобы отомстить человеку, сломавшему ее жизнь, а опыт эмиграции и постоянных переездов подарил преступнице ощущение безнаказанности. Стоит только поменять место жительства, и никто из соседей тебя не знает. Белль прекрасно осознала это, уехав из Норвегии. Процесс превращения в человека, одержимого убийствами, завершился с приобретением фермы в Ла-Порте и с появлением сообщника в лице Рэя Ламфера. Именно в этот миг Ганнес полностью уверилась в своей безнаказанности и начала совершать ошибки.

Истинную ценность для Белль имели лишь письма, которые она сочиняла для своих «возлюбленных». В такие мгновения она могла представить себя кем угодно, погрузиться в мир фантазий и нарисовать в собственном воображении идеальную историю любви. Женщина пристально следила за речевыми сигналами, исходившими от адресатов, улавливала легчайшие намеки и интонации и тут же менялась в зависимости от умонастроений собеседника. Стремясь очаровать, она очаровывалась сама, но этот морок проходил, лишь только мужчина, ответивший на объявление, появлялся на пороге ее дома. У него не было ни единого шанса соответствовать тому образу, который нарисовала Белль в своих мечтах, да и она мало походила на ту прекрасную особу, которую придумал себе мужчина. Приехав на ферму, человек оказывался в заведомо зависимом положении. Лишившись своих накоплений, он начинал нервничать и проявлять нетерпимость. Ну а Белль действовала по утвердившемуся сценарию, не запоминая лиц и имен.

Она любила своих друзей по переписке, но реальных мужчин воспринимала как соперников в игре, как врагов, которых нужно сокрушить если не силой, то хитростью. Реальные люди никогда не затрагивали ее чувств. Она не допускала и мысли, что кто-то способен полюбить ее настоящую, и поэтому прошла мимо искренних чувств Рэя Ламфера, решив, что это не более чем очередная уловка судьбы. В психиатрии рассматривается симптом «дерево и стекло», свидетельствующий о шизоидных чертах личности. Такие люди столь увлечены миром фантазий, что он приобретает для них большую ценность, чем объективная действительность. Смерть дочери они воспринимают как горестное событие, но не более печальное, чем кончина героини романа. Иллюзорный же мир для них вытесняет реальность, поэтому, например, потерю письма или книги они могут расценить как личную трагедию. У юной Белль Ганнес не наблюдалось черт шизоидной личности, однако с течением времени женщина все больше отдалялась от людей, отгораживалась от мира, запершись на втором этаже дома. Именно здесь протекала истинно важная для нее жизнь, а кладбище, которое она организовала на заднем дворе, было чем-то вроде досадного обстоятельства, малой платы за то, чтобы почувствовать себя настоящим человеком. Для этого самоощущения ей требовалось все больше денег и смертей. Однако с ростом числа жертв, нашедших последний приют на ее ферме, все недостижимее оказывалось то торжество справедливости, которое она испытала, совершив первое убийство.

2. Хохот Алабамы. Нэнни Досс

(1905–1965) Алабама, Северная Каролина, Канзас, Оклахома (США)

В кабинете начальника полиции Оклахомы разворачивается настоящая драма. Полная женщина в очках вертится на стуле, то и дело подносит носовой платок к глазам и всхлипывает. Посетители, проходя мимо, сочувственно кивают. Полиция вплотную занята расследованием смерти Сэмюэля Досса, который, согласно заключению коронера, был убит. Нэнни Досс, жена несчастного, вот уже несколько дней дает показания. С неизменной улыбкой на губах она беседует со стражами порядка, при этом то и дело шутит и травит байки. Женщина выглядит такой милой, так задорно и громко смеется, что ни у кого из полицейских просто не хватает духа надавить на нее. Люди в форме заходят в комнату для допросов или в кабинет начальника полиции с твердым намерением провести беседу по всем правилам, припугнуть и загнать в угол подозреваемую. И вот они закрывают за собой дверь, садятся напротив обаятельной немолодой женщины, а через пять минут уже хохочут над какой-то ее историей. Нэнни ничего не страшится, общается вежливо и так спокойно, что это обескураживает. Виновен человек или нет, но в отделении полиции, да еще и на допросе, он должен чувствовать себя не в своей тарелке. И вот сейчас она вдруг плачет.

– Кто-нибудь вообще понимает, что случилось? – спрашивает один из офицеров у своего коллеги. Вот уже двадцать минут они наблюдают за Нэнни, и с каждым мгновением эта женщина становится все печальнее. Кажется, кто-то невидимый допрашивает ее с пристрастием.

– Да ничего не произошло, я просто забрал у нее журнал, который она читала. А то она его из рук ни на секунду не выпускает, – отвечает второй полицейский.

– Какой журнал? – настораживается первый.

Полицейский указывает на толстый женский журнал с изображением аппетитного яблочного пирога на обложке. Его мать выписывает точно такой же, и офицер знает, что раз в месяц, когда в почтовом ящике появляется очередной номер, к ней лучше не подходить. На пару дней она погружается в мир глянца, а потом еще долго пребывает в приподнятом расположении духа, экспериментирует с рецептами и без конца делится сомнительными околонаучными теориями или скандалами из жизни кинозвезд. Пару раз он листал это чтиво, но не нашел ничего, что могло бы так увлекать и захватывать. Модные рекомендации, «мнения экспертов» о том, как важно, чтобы женщина не только следила за домом, но и была достойным собеседником для мужа, романтические истории и сплетни. Что из всего этого заставляет домохозяек с маниакальным блеском в глазах зачитывать до дыр подобные издания, полицейским было не понять. Наверное, именно поэтому ни у кого и мысли не возникло отобрать у подозреваемой журнал, как только ее доставили в участок.

Офицер берет со стола журнал и решительно направляется в кабинет, где сидит Нэнни. Лицо женщины озаряется лучезарной улыбкой, когда она видит полицейского, в руках у которого заветные красочные страницы.

– Нэнни, я понимаю, что вам неприятно здесь находиться, но нам нужно выяснить все детали. Вы просто должны сообщить о том, как убили мужа, и все закончится. Это непросто, но ведь нам и так уже все известно.

– А журнал? – тут же спрашивает женщина с интонацией ребенка, которому посулили гору сладостей.

– Обещаю, что верну его, как только вы все расскажете. Если хотите, я съезжу к матери и заберу у нее старые подшивки изданий, которые она выписывает. Мне кажется, ваши вкусы совпадают, – кивает полицейский и легонько пододвигает к ней журнал с яркой обложкой. – Ну что, Нэнни? Вы расскажете, за что убили мужа? Вернее, четырех мужей.

– Пятерых. Я убила пятерых своих супругов, но покаюсь во всем, только если вы, молодой человек, поклянетесь здоровьем матери, что вернете мне все. Это чтение так благотворно влияет на состояние духа, что просто неприлично его запрещать, – отвечает она голосом строгой учительницы.

Женщина выпрямляет спину, чуть подгибает сложенные вместе ноги, подобно Жаклин Кеннеди на интервью, и начинает свое повествование. Иногда она умолкает, но стоит офицеру задать наводящий вопрос, и монолог возобновляется. Поначалу ее история напоминает мелодраму, из разряда тех, что смотрит по телевизору мать офицера полиции, но вскоре Нэнни принимается сдабривать свой сентиментальный рассказ задорными шутками, над которыми сама тут же заразительно хохочет. Первое время офицер сдержанно улыбается в ответ, но вскоре и он смеется над очередной репризой этой забавной немолодой дамы. 

* * *

Я родилась в начале ХХ века в бедной семье фермеров из Алабамы. Сами понимаете, никаких особых надежд на девочек родители не возлагали. Если брату вменялось в обязанность ходить в школу, то я и две мои сестры остались практически без образования. Отец любил повторять: чем больше женщина знает, тем меньше пользы она приносит. В то время все так считали. Да что уж там, мои мужья придерживались такого же мнения.

Если честно, я плохо помню себя до семи лет. Вот я иду с матерью в церковь, вот на меня надевают голубой чепец и дают в руки книжку с яркими картинками, а потом вдруг отнимают ее. Вот, пожалуй, и все воспоминания. Еще чувство голода. Нет, мы не бегаем по городку с протянутой рукой, никого из девочек не отдают в услужение в богатую семью или, чего доброго, не заставляют искать работу, но еды вечно не хватает, и ты не можешь думать ни о чем другом.

По большому счету моя жизнь начинается в семь лет. Я очень хорошо помню тот день. Это воскресенье, и мы всей семьей едем в гости к родственникам в соседний город. В самом начале 1900-х поезд – вовсе не то же, что сейчас. Это огромный аттракцион, прокатиться на котором может себе позволить далеко не каждый. Проезд третьим классом стоит чуть ли не четверть отцовского жалованья, а билетов нужно купить несколько, поэтому пару месяцев в доме только и разговоров, что об этой поездке. И вот наконец все мы садимся в вагон. Отец, как всегда, недоволен. Он то и дело припоминает маме, что вчера нашел у нее очередной любовный роман, который она купила себе на его деньги, злится и грозит всем нам адским пламенем. Маме неловко из-за того, что все пассажиры становятся свидетелями этой безобразной сцены. Я ерзаю на неудобном деревянном сиденье, глажу рукой металлический поручень и пытаюсь хоть краем глаза рассмотреть происходящее за окном. Пейзаж однообразен, но картинка движется. Аккуратные южные поля сменяются редкими селениями, а потом снова появляются бесконечные, залитые солнцем пашни. Меня так увлекают эти мелькающие виды, что я съезжаю на самый край сиденья, чтобы ничего не упустить. В этот миг картинка замирает, а поезд резко тормозит. Меня буквально вышвыривает с места, и я больно бьюсь головой о перекладину. Свет меркнет, кажется, всего на мгновенье, но, когда я прихожу в себя, уже добрая половина вагона собралась вокруг. Люди наперебой дают советы, как привести меня в чувство, предлагают отыскать врача, успокаивают и просто кричат что-то нечленораздельное.

– Жива! – объявляет кто-то из пассажиров, и по вагону пробегает волна облегченных вздохов.

Они думали, я умерла, но все обошлось. Я их попросту одурачила. Хотя отец всегда говорил, что так поступать нехорошо, сейчас он молчит и курит одну папиросу за другой. Все это кажется таким забавным.

– Я жива, я всех обманула и жива, – говорю я и начинаю хохотать. Пассажиры тоже начинают потихоньку хихикать, а через пару минут уже смеются от души. Даже отец не может сдержать улыбки.

Я начинаю подниматься на ноги, но в этот миг мне кажется, что на голову сбросили мешок с сотней бушелей пшеницы. Мозг пронзает дикая боль. Ощущения, что меня сначала оглушили, а потом засунули под пресс. Но окружающие ничего не замечают и продолжают веселиться.

Всю оставшуюся дорогу меня дико тошнит, а в глазах двоится от боли, но мои жалобы только злят отца. Когда я теряю сознание, он решает, что я просто пытаюсь привлечь к себе внимание.

– Как тебе не стыдно? Девочка должна вести себя тихо и незаметно, а ты весь поезд переполошила. Сейчас еще и в городе меня позоришь, – шипит он, когда я прихожу в себя.

Пару раз тетушка, к которой мы приехали, предлагает отвести меня в больницу, но ни денег, ни времени на это нет. К докторам я попадаю только через месяц, когда мать наконец убеждается в том, что моя головная боль – это не выдумка. Врач внимательно разглядывает мой лоб, на котором теперь виднеется только небольшой шрам от удара, выписывает успокаивающие капли и говорит, что ничего страшного в моем состоянии нет. Проблемы детского возраста.

Сколько я себя помню, меня мучили головные боли. Иногда это было вполне терпимо, но порой я по несколько дней не могла встать с кровати. В глазах двоилось, меня мутило, а любое резкое движение грозило обмороком.

Нэнни Досс

Отец против того, чтобы мы ходили в школу. Он считает, что на это не стоит тратить время и намного полезнее провести его на ферме. Однако мама бунтует и все же добивается того, чтобы нас записали в государственную школу для девочек. Там можно общаться с другими детьми, не ожидая того, что неожиданно подойдет отец и прогонит подруг прочь. Поэтому мы всеми правдами и неправдами стремимся не пропускать уроков. Обычно одна из нас идет в школу, а остальные помогают по дому. На следующий день в класс отправляется кто-то другой, и так все мы постепенно учимся читать и считать. По большей части девочек обучают готовке, тому, как правильно молиться и как вести целомудренную жизнь. Однако грамоту нам тоже преподают.

Мне плохо дается математика, даже действия с простыми числами. А вот буквы в слова я складываю как никто другой. Это так воодушевляет, что вскоре я на спор читаю один из маминых романов, которые она обычно прячет в прикроватной тумбочке. Когда тонкая книжка заканчивается, кажется, я прожила целую жизнь, причем намного более красивую, чем та, что уготована мне Богом. Пока я занята чтением, железные тиски перестают сдавливать голову. Иногда из-за этой боли я перестаю видеть и мне трудно дышать, но стоит раскрыть книгу и сосредоточиться, как боль тут же отступает. Серый, грязный, подернутый дымкой и приправленный криками отца мир мне больше не нужен. Истории, о которых удается узнать из маминых журналов, заменяют реальную жизнь. Пожалуй, я бы предпочла провести отведенный мне срок за чтением сочинений о любви, нежели пережить самый страстный роман или испытать на себе все те превратности судьбы, о которых повествуют писатели. Разве в реальности со мной могла бы произойти хоть одна из тех историй, о которых написано в книгах? Для этого нужно быть красавицей в изысканном платье. На простушку из Алабамы вряд ли посмотрит кто-то из достойных мужчин. Но отец ни за что не позволит купить или даже просто примерить дорогой наряд.

Романы хранятся у мамы под ворохом белья. Достать их бывает непросто, а увидев у меня в руках одну из этих «похабных книг», отец тут же свирепеет. С газетами и журналами все иначе: сам отец их не читает, но относится к ним с уважением, так что я могу поглощать прессу в любом количестве. Конечно, мне не слишком интересны новости Алабамы, но на последних страницах всегда есть что-то увлекательное: это или рассказ о том, как какой-нибудь богач женился на простолюдинке, или брачные объявления, в которых люди ищут вторую половину: одинокий моряк двадцати семи лет мечтает найти простую, но преданную девушку. Фермер, вдовец, ищет хозяйку и мать для своих троих детей. Миловидная вдова, владеющая большой фермой в одном из лучших районов округа Ла-Порт, штат Индиана, желает завести знакомство с не менее обеспеченным джентльменом. Всего одно или два предложения, обведенных черной рамкой, но в каждом из них заключена история, которую можно досочинить. Я могу целыми днями бродить по округе, предаваясь мечтам. Вот мы знакомимся с тем моряком, затем женимся, а потом я терпеливо жду его возвращения. На следующий день я уже юная жена старого фермера. Я понимаю, что это фантазии, но мне они кажутся такими реальными! Стоит только написать в ответ несколько строк, отправить письмо по указанному адресу, и я заживу новой жизнью, прекрасной и наполненной увлекательными событиями. Остается не ошибиться с выбором…

Отец выдает меня замуж, когда мне исполняется шестнадцать. Все не так, как в случаях, когда девушка только на свадьбе впервые видит жениха. Этого парня я знаю уже почти полгода. Однажды он предлагает мне прогуляться, а затем приходит к нам на ужин. Отец интересуется серьезностью его намерений, а потом Чарли Брэггс сообщает мне о том, что вскоре состоится церемония в церкви. Я не могу ему отказать, ведь для этого нужны причины. Нельзя просто так сказать человеку, который столько времени потратил на общение с тобой, что не хочешь за него замуж. Он спросит про соперника, а мне придется показать ему колонку с объявлениями о знакомствах. Наедине с ними мне куда приятнее проводить время.

– Попробуй, может, понравится. В случае чего в аптеке всегда можно купить крысиный яд, – ворчит матушка, когда я делюсь ней своими сомнениями.

Я смеюсь. Мне трудно объяснить, почему так происходит, но я чувствую, что нужно засмеяться, и не сдерживаю себя. От этого всегда становится легче. Легкая улыбка трогает материнские губы, а еще через мгновение она заливается громче меня. Мне это нравится. Когда человек слышит мой смех, он непременно начинает хохотать в ответ. Может, это прозвучит глупо, но в такие мгновения я горжусь тем, что могу управлять людскими эмоциями.

В 1921 году я вышла замуж за мужчину, которого знала всего четыре или пять месяцев. Так хотел мой отец. Мать Чарли стала полностью контролировать мою жизнь. Мы поселились под одной крышей, и она следила за каждым нашим шагом. Она даже не позволяла моей матери оставаться в доме дольше чем на несколько часов.

Нэнни Досс

Церемония проходит совсем не так, как это описывают в романах. Священник все время путает имена, поскольку в один день венчается сразу несколько пар. Мои сестры постоянно о чем-то болтают, а мать Чарли без конца на них шикает. После праздничного ужина я на законных основаниях отправляюсь в дом жениха.

Если с мужем мы поначалу ладим, то его мать изводит нас обоих. Мы живем в ее доме, а значит, должны делать все так, как она хочет. Старуха с ее вечными разговорами о Боге мне крайне неприятна. День ото дня мы с Чарли ненавидим ее все больше, хотя иногда кажется, что сильнее, чем он, ненавидеть эту женщину просто невозможно.

– Крысиный яд продается в каждой аптеке, – произношу я однажды.

В тот день у меня гостит матушка, а старая карга не позволяет ей переночевать. Поздно вечером свекровь находит на кухне любовный роман, в котором мне осталось прочитать всего несколько страниц, и бросает его в печь. Она поступает так каждый раз, когда обнаруживает мои книги или журналы, но именно теперь это окончательно выводит меня из себя.

Чарли хохочет, услышав шутку про яд, а потом говорит:

– Окажись под рукой, сейчас бы отсыпал ей чуток.

Не говоря ни слова, я тянусь к кухонной полке, где обычно хранятся чистящие порошки, выуживаю оттуда небольшую склянку и ставлю ее на стол. Чарли замолкает на секунду.

– Ты всерьез решила, что я могу отравить мать? – спрашивает он, растягивая слова, будто пробуя их на вкус.

– Это могу сделать я. Пойдем спать, дорогой, – отвечаю я как можно тише.

На лице Чарли написано так много всего, но мне остается только догадываться о его истинных чувствах. Знаю одно: хорошо, если человек смеется. Если же он плачет, то случилось нечто дурное. Остальные чувства мне не удается распознать при взгляде на собеседника, ведь даже улыбку можно прочитать по-разному. Я стараюсь говорить осторожно, но Чарли все равно в тот вечер не произносит ни слова и не притрагивается к ужину.

Однако вскоре все налаживается само собой. У нас рождается чудесная девочка, которую Чарли предлагает назвать Мелвиной. Его мать на некоторое время затихает и больше не делает мне замечаний. Она лучше знает, как воспитывать детей, поэтому полностью берет это на себя. Всякий раз, увидев ребенка на руках у бабушки, мой муж устраивает скандал, но мне непонятно, что в этом плохого. Конечно, я кормлю и укачиваю девочку, когда нужно, но не испытываю потребности постоянно видеть ее. Малышка вечно требует внимания: то ей нужно поменять пеленки, то она проголодалась. Все это отнимает уйму времени, а его можно провести с куда большей пользой. Лишь иногда, урывками, закрывшись в комнате и сказавшись больной, я умудряюсь пару часиков почитать, лежа в кровати, и хотя бы ненадолго погрузиться в счастливую и интересную жизнь.

Есть еще кое-что, примиряющее меня с действительностью: бары, сигареты и алкоголь. В этом нет зависимости, ведь я не стремлюсь выпить, чтобы опьянеть. Просто мне нравится то ощущение, когда заходишь в бар, садишься за стойку и делаешь первую затяжку. За вечер я выкурю целую пачку «Лаки Страйк», приговорю несколько порций виски, а потом отправлюсь с первым встречным в дешевый мотель.

– Как тебя зовут, дорогая? – обычно новый знакомый спрашивает об этом лишь на пороге мотеля.

– Нэнни. Мой муж – моряк, а мне не нравится проводить ночи в одиночестве, – хохочу я, и он начинает смеяться в ответ.

Иногда я жена страховщика или трактирщика, дочь богача или бедная сирота. Каждый раз я проживаю новую жизнь, ровно такую, как в последнем прочитанном романе. Я будто становлюсь героиней той истории, которую узнала. Словно это она проводит ночь с незнакомцем. Фантазии мне нравятся куда больше тех убогих ласк, на какие способны мужчины в Алабаме. Чарли развлекается точно так же, поэтому я не чувствую за собой вины. Мы с ним воссоединяемся лишь на пару дней в неделю. В остальное же время он где-то пропадает, а мне предлагается коротать вечера с дочерью и свекровью, которая вечно твердит, что я недостойна такого мужчины, как ее Чарли. Потому-то я и начинаю ходить в бары. Здесь я ровня любому из посетителей.

Через несколько месяцев после рождения Мелвины я опять беременею, а потом снова и снова. Узнав о четвертой беременности, я умоляю Чарли разрешить мне сделать аборт, но тот запрещает даже думать об этом, и вскоре на свет появляется Флорин. Перед родами я прошу врача сделать так, чтобы у меня больше не было детей. Он начинает меня отговаривать, но я напоминаю ему о трех девочках, которые у меня уже есть, и о четвертой, которая должна вот-вот родиться.

Чарли не интересуется детьми. Ему доставляет удовольствие проводить время только с Мелвиной, а к остальным он совершенно равнодушен. Так кому они вообще нужны? Уж точно не мне. Муж заявляется все реже. Иногда он не появляется неделями, а когда возвращается, в доме несколько дней подряд не стихают скандалы. Он должен содержать семью, но вместо этого я с дочками вынуждена жить под одним кровом с его матерью и сидеть у нее на шее.

– Ведь я не хотела этих детей. Это ты заставлял меня рожать, а теперь воспитывать их приходится мне одной. Ты даже не обеспечиваешь нас, – без конца повторяю я.

– Побойся бога, ты же женщина! – кричит он.

Так происходит изо дня в день, а потом он снова исчезает, оставив меня наедине со своей престарелой матерью и детьми. Сначала мне говорили, что я полюблю мужа, стоит только немного потерпеть, потом стали рассказывать, что нужно родить и чувства проснутся, и к мужу, и к детям. Ничего подобного не случилось. Я ненавижу их все то время, что ухаживаю за ними. Малыши без конца плачут, кричат, падают и пачкают одежду. Знали бы вы, сколько уходит на то, чтобы отстирать детское воскресное платье, но проходит всего пара минут, кто-то из них шлепается в грязь, и вот уже мои чада выглядят неопрятно, а подруги свекрови, которые не пропускают ни одной службы в церкви, смотрят с осуждением. Мне обещали, что я полюблю, но с каждым днем я ненавижу собственных детей все сильнее. Флорин – спокойный младенец. Она спит почти все время, когда не ест. Но остальные просто невыносимы.

В одном журнале я читаю, что каждый день в определенный час нужно красиво сервировать стол и поужинать в тишине. Дети и все прочие домочадцы должны принимать пищу отдельно. Пока мужчина ест, все молча наблюдают за трапезой. Такой ритуал позволяет сохранить отношения и приучает главу семейства к мысли о том, что его жена – благородная дама, а не простушка из Алабамы. В такие минуты я чувствую себя графиней, которая мечтает избавиться от нелюбимого супруга. Меня так и тянет достать с полки пузырек с отравой, но я сдерживаю порыв. Хорошие жены так не поступают, это неправильно. Я беру блюдо с жарким и несу его мужу. Чарли поднимает голову и пристально смотрит мне в глаза. От этого взгляда становится неловко, и я начинаю смеяться. Я всегда так делаю, если не знаю, как правильно себя вести.

– Не собираюсь это есть, дорогая. Стрихнином несет за милю. Не считай меня идиотом, – заявляет он и смахивает тарелку на пол, будто это помои.

– Я бы никогда… – начинаю я оправдываться, но Чарли обрывает меня на полуслове.

– А куда подевались подруги моей матери? Они чуть ли не каждый выходной приходили к нам на обед, а потом перестали. На воскресной службе мне каждая вторая рассказывала, как, пообедав у нас, потом месяц мучилась с животом. Ты не знаешь, почему так вышло? – медленно, чеканя каждое слово, произносит он.

Все ее блюда вечно воняли крысиным ядом. Стоило нам поссориться, и от еды начинало разить отравой. Я побаивался ее, хотя не признался бы в этом даже самому себе. По поводу девочек я всегда был спокоен. Ведь Нэнни – женщина и просто обязана проявлять к детям любовь и заботу.

Чарльз Брэггс, первый муж Нэнни Досс

В тот вечер он рано уходит спать, а я полночи оттираю остатки еды с пола. Рано утром Чарли будит меня. Девочки чем-то отравились и очень плохо себя чувствуют. Я бросаюсь за врачом, но разве его допросишься прийти? Только к вечеру я возвращаюсь домой под руку со старым лекарем. Дома слишком тихо, только наверху слышатся какие-то пугающие утробные звуки.

Чарли стоит посреди гостиной и держится руками за подтяжки. На его лице не отражается никаких эмоций. Пустым, немигающим взглядом он смотрит сквозь меня.

– Девочки умерли, Мелвина пока жива, – говорит он.

Мы со стариком кидаемся к лестнице на второй этаж. В детской лежит Мелвина. Дочь ужасно слаба, и видно, с каким трудом ей дается каждый вздох. В эту секунду что-то блокирует дыхание больной, она судорожно хватает воздух ртом, но к ее горлу подкатывает рвота, и она пачкает постель содержимым желудка. Врач пытается помочь ей.

– Ничего, ничего, дорогая, рвотой организм сам себя лечит, – приговаривает он, раскрывая черный кожаный чемоданчик с медицинскими инструментами.

– Где девочки? – спрашиваю я у свекрови.

– Флорин спит, – отвечает старуха.

Неужели у меня больше нет детей, кроме Флорин? Я горько рыдаю, слезы катятся градом, и мне нечем дышать, пока лекарство, которое дает доктор, не начинает действовать. 

* * *

В доме воцаряется мертвая тишина. Мелвина постепенно идет на поправку. Чарли с матерью буквально не отходят от ее постели, а я вынуждена заниматься младшей дочерью. Ей всего несколько месяцев, поэтому хлопот слишком много, чтобы предаваться греху уныния.

Через пару недель Мелвина снова выходит во двор. Она все еще бледна, но на ее щеках постепенно проступает румянец. В доме никто не разговаривает со мной, разве что свекровь по утрам раздает указания на день. Единственное, что мне остается, – это рассказы о любви, напечатанные в журналах. Стоит мне прочитать пару строк, и я уношусь в иной мир, где есть место смеху и слезам, любви и ненависти.

– Чарли уехал, – заявляет свекровь однажды утром. Поначалу я не понимаю, что она имеет в виду. – Он забрал с собой Мелвину, – добавляет она, и мне становится ясно, что он не планирует возвращаться.

Первое время я даже не замечаю отсутствия своего благоверного, но проходит пара недель, и свекровь сообщает, что больше не хочет видеть меня в своем доме. Мое замужество длится уже шесть лет, я подарила старой карге четырех внучек, и двух из них она не уберегла. Этот дом по праву принадлежит и мне тоже. Я привыкла так думать, а теперь вдруг должна покинуть его в течение трех месяцев. Остается лишь истово молиться о смерти свекрови. Дом станет моим, а вместе с ним, избавившись от ненавистной старухи, я получу страховку. Деньги небольшие, но они помогут продержаться какое-то время. Нужно только очень усердно молиться…

Всевышний услышал меня. Уже через несколько дней свекровь чувствует недомогание и перестает вставать с постели, а через неделю мирно отходит в иной мир, как и положено старикам. Дом остается в моем полном распоряжении. Теперь никто не отбирает у меня книги или журналы, никто не дает указаний. Мы живем вместе с Флорин вполне спокойно. Иногда, уложив дочь, я отправляюсь в бар и примеряю на себя образ скорбящей вдовы, которой нужно хоть ненадолго забыть о смерти супруга. Наверное, бармены считают меня сумасшедшей, прослушав так много моих историй, но они не подают вида. Бар – сцена для бедняков. Здесь каждый исполняет какую-то роль.

Многие мужчины хотят продолжить общение, но всякий раз наутро я вижу, что этот человек не похож на книжного героя, а он не узнает во мне ту, кто пригрезился ему в ночном баре. Иногда, просматривая колонку с брачными объявлениями, я хочу кому-то написать, но никак не решаюсь.

Все меняется через несколько месяцев после смерти свекрови. Рано утром кто-то стучит в дверь. Я открываю и вижу на пороге Чарли вместе с какой-то девушкой, которая поразительно похожа на меня. Из-за спины Чарли выглядывает Мелвина.

– Это моя новая жена, знакомься, – бросает он, отодвигает меня в сторону и по-хозяйски проходит внутрь.

Те несколько недель, что длится волокита с оформлением развода, становятся самым неприятным периодом в моей жизни. Новая жена Чарли мнит себя хозяйкой, а мне предлагают перебраться в крошечную спальню на первом этаже. Каждое утро я прошу ее сделать что-то по дому, но она, кажется, даже не слушает меня. Мне остается только идти на кухню и приниматься за стряпню, но вечером Чарли узнает, что готовила я, и выкидывает еду. Так повторяется изо дня в день. Супружница Чарли во всем попрекает Мелвину, а потом и вовсе требует, чтобы девочка поселилась в моей комнате.

Когда наш брак наконец официально расторгнут, я вынуждена вернуться в родительский дом вместе с Флорин и Мелвиной. Жена запрещает Чарли даже думать о том, чтобы оставить девочек у них.

– Учти, ты больше никогда их не увидишь, – говорю я ему на прощание.

Мой милый Чарли нервно сглатывает, смотрит на темноволосую Мелвину, которая похожа на него как две капли воды, его глаза наполняются слезами, но он все же сдерживает себя и лишь кивает в ответ.

Мне предстоит провести несколько чудовищных недель. Брат и сестры уже покинули отчий дом, поэтому целыми днями приходится терпеть крики отца и жить по его правилам. Мать осыпает меня упреками и твердит, что я больше никогда не выйду замуж с двумя довесками и неудачным браком за плечами. Это больно слышать. Желая показать себя хорошей хозяйкой, я каждый день аккуратно накрываю на стол: стелю накрахмаленную скатерть, раскладываю столовые приборы и салфетки с монограммой. Но, кажется, все это никого не впечатляет.

Думаю, теперь понятно, почему я соглашаюсь выйти замуж за первого, кто делает мне предложение. Моим супругом становится скромный работяга Роберт Харрельсон. Поначалу мне кажется, что это удачный выбор. Вместе с девочками мы переезжаем в Джексонвилль, в небольшой дом в симпатичном районе для среднего класса. Всеми силами я стараюсь украсить наше жилище, внести частичку женского тепла и любви, о которых так часто пишут в журналах. Вскоре высаженные во дворе розы расцветают, на окнах появляются красивые занавески, а по вечерам на столе дымится ароматный ужин.

Я всегда искала благородного человека, большую любовь, о которой пишут в книгах, но ни разу мне не встречался мужчина, сколько-нибудь достойный стать героем романа. Поначалу они все галантны и обходительны, но проходит месяц, и ты сталкиваешься с бесконечными изменами, а по дому разбросаны бутылки из-под виски.

Нэнни Досс

Несмотря на все, что мне довелось вытерпеть от моего дорогого муженька, нужно признать: он был неплохим человеком. Мы прожили долгие шестнадцать лет. Он ладил с девочками, зарабатывал деньги и настаивал, чтобы я занималась только домашним хозяйством, а это у меня получается лучше всего на свете.

Вскоре после свадьбы я замечаю, что Роберт все чаще возвращается навеселе. Через пару лет это уже превращается в привычку, которую невозможно побороть. Пьяные всегда вызывали во мне отвращение, но со временем в таком состоянии Роберт становится еще и агрессивным. Напившись, он легко может устроить скандал и ударить меня, разметать по кухне все, что я для него приготовила, обозвав ужасной хозяйкой. Последнее ранит сильнее, чем пощечина.

Наутро он обычно извиняется и обещает завязать, но спустя месяц все возвращается на круги своя, и тогда я уезжаю куда глаза глядят. Муж слишком часто торчит дома, а для меня это невыносимо. Я отправляюсь к его родителям, где мне всегда рады. Иногда навещаю сестер. Не имеет значения, где искать приют. Мне просто нравится проводить время в разъездах, беседовать с людьми, сочинять истории. На первый взгляд все, что я рассказываю случайным попутчикам, не похоже на правду, но это лишь кажется. Я говорю, что много лет пробыла в католическом монастыре, и при этом вспоминаю свои чувства, когда муж годами не прикасался ко мне. Сетую на то, что дети бросили меня, одинокую женщину, на произвол судьбы, а думаю о тех днях, когда дочь вышла замуж и покинула отчий дом. Как бы дико ни звучали эти легенды, они всегда обо мне.

Иногда я пропадаю на неделю, а иногда – всего на несколько дней. Рано или поздно я всегда возвращаюсь домой, а муж, несмотря ни на что, рад этому. Время течет сквозь пальцы, месяцы незаметно складываются в годы. Первой выходит замуж и уезжает младшая дочь. Затем и старшая находит супруга, однако новобрачные решают поселиться у нас.

Молодые живут как кошка с собакой. Каждый день приходится слушать их вопли, а со временем к ним примешивается еще и детский плач. Этот звук раздражает, сводит с ума, убивает. Он будит в голове ту боль, что мучила меня с самого детства. В глазах темнеет, накатывает тошнота, и я вынуждена целыми днями лежать в постели, боясь пошевелиться. Впрочем, Мелвина считает это отговорками, которые я якобы выдумываю, лишь бы не сидеть с ребенком.

– Ты никогда со мной не нянчилась, а теперь отказываешься заниматься внуком, – кричит она всякий раз, когда у нее возникает необходимость куда-то уйти, а я не соглашаюсь приглядеть за малышом.

Она не права. Да, я не люблю детей. Младенцы до года не вызывают у меня ничего, кроме сверлящей головной боли. Тем не менее я всегда прилежно выполняла свои обязанности. Я прекрасная мать и замечательная жена. С этим никто не поспорит. Взгляните хотя бы на розы и орхидеи, которые растут в нашем саду. Держу пари, ничего красивее вы не увидите во всем штате.

Вскоре Мелвина беременеет во второй раз. Маленький Роберт только перестал изводить всех своими воплями, а тут второй ребенок. Я объясняю дочери, что так не удержишь мужчину, но она не желает меня слушать. Малыш рождается на исходе Второй мировой войны. Ко мне приезжает погостить сестра, да еще кто-то из родственников зятя вечно маячит в гостиной. Дом кишит людьми, повсюду шум, который сводит с ума. Ни на секунду невозможно уединиться, а через пару дней здесь снова воцарится детский крик. В глазах темнеет все чаще, а мигрень, кажется, решила уже никогда не отпускать меня. Роберт постоянно пьян. Теперь он напивается дома. Я повсюду нахожу бутылки дешевого виски и выкидываю их, но у мужа всегда есть про запас.

Когда Мелвине приходит срок разрешиться от бремени, мы посылаем за врачом, чтобы тот облегчил родовые муки с помощью эфира. Он приходит с большим опозданием и не слишком интересуется процессом. В гостиной собираются все родственники, а я, как хорошая мать, должна сидеть возле дочери, невзирая на собственные страдания. Когда я слышу очередной крик Мелвины, моя рука инстинктивно тянется к шпильке в прическе. Возникает острое желание прекратить чудовищную головную боль, вонзив шпильку в себя или в нее. Я прошу у доктора несколько минут и спускаюсь в гостиную, чтобы немного передохнуть. Шпилька крутится в руках, будто живя собственной жизнью. Острый конец то и дело задевает подушечки пальцев и легко царапает кожу. Это успокаивает. Унять боль можно только одним способом – заглушив ее болью другого рода. Сверху доносятся истошные вопли. Я замечаю вопросительные взгляды собравшихся и поднимаюсь с кушетки. Хорошая мать должна быть рядом с дочерью в такую минуту.

Я захожу в комнату Мелвины. Роды в самом разгаре. Еще несколько мгновений, и стены дома содрогнутся от крика нового существа. Несколько мгновений… Дочь станет еще несчастнее, муж ее бросит, а мне придется заниматься воспитанием двух малышей. Превозмогая боль, от которой черно в глазах, я сажусь в кресло, стоящее в углу, и наблюдаю за работой врача, но перед глазами проносятся лишь картинки печального будущего, а в руках крутится шпилька, сдирая кожу с пальцев.

Наконец врач извлекает младенца и поворачивается ко мне со словами:

– Поздравляю, у вас мальчик!

Он обрезает пуповину, хлопает ребенка по попе, и я слышу пронзительный крик. Врач передает новорожденного мне, чтобы я его обмыла и запеленала. Конечно, я улыбаюсь, но во мне нет и капли радости. Дети – это то, что лишает рассудка и вносит хаос в ваш дом. Конечно, нужно показывать восторг, ведь так принято. Но на самом деле редко кто искренне счастлив появлению детей, тем более чужих.

Когда я укутываю младенца, он наконец замолкает. Мелвина блаженно спит в парах эфира, а врач выходит из комнаты, чтобы оповестить всех о рождении нового человека. Положив мальчика в колыбель, я смотрю на шпильку, которую все еще сжимаю пальцами, и медленно подношу ее к родничку новорожденного. Острие входит как по маслу. Это древний способ, с помощью которого во все времена избавлялись от нежеланных отпрысков. Он не считался убийством. Дети умирают, такое случается. Это происходит так часто, что в языке даже нет слова, которым можно назвать родителей, потерявших свое чадо. Сирота – это человек, лишившийся отца и матери. Вдова – женщина, у которой скончался муж. Но не придумали названия для матери, лишившейся ребенка.

Я вытаскиваю шпильку и спускаюсь в гостиную. Малыш мирно спит на втором этаже, поэтому врач запрещает подниматься к нему. Лишь спустя несколько часов, когда приходит время кормления, обнаруживается, что мальчик тихо умер в своей кроватке.

– Ничего не понимаю, ведь он был совершенно здоров, – бормочет врач, а потом прощается и уходит, не получив вторую часть оплаты за услуги.

Мелвина с мужем очень переживают из-за смерти сына. Дочь целыми днями лежит в постели, а ее благоверный, который неделями где-то пропадает, вернувшись, начинает обвинять жену в никчемности и неспособности родить здорового ребенка.

– Мартышка и то справилась бы с этим! Вы с матерью хуже животных! – кричит он всякий раз, когда заявляется домой. В конце концов, он просто перестает появляться, а дочь подает на развод.

Я была одурманена эфиром, поэтому плохо помню, что происходило. Но я видела, понимаете, видела, как она вертела шпильку пальцами, а потом эта шпилька исчезла, когда мать взяла малыша на руки.

Из воспоминаний Мелвины

Дочь вскоре устраивается машинисткой, а воспитание ее сына ложится на мои плечи. Роберт души не чает во внуке, но такое могут себе позволить только мужчины, лишь они способны поиграть с ребенком пару минут, а потом забыть о нем на неделю.

Уже через пару месяцев после развода Мелвина находит нового жениха. Этот парень не нравится мне с первых же минут. Вернувшись с войны, он живет на пособие. Его показная вежливость – замаскированное хамство, о чем я догадываюсь лишь после того, как он уходит. Впрочем, больше всего меня пугает то, что Мелвина повадилась уезжать к нему на несколько дней, бросая сына на меня. Я много раз просила ее не делать этого, но она ничего не хочет слушать, а потом и вовсе заявляет, что намерена оставить мальчика у нас.

После очередной отлучки Мелвина возвращается и сразу же направляется в комнату сына. Кажется, ребенок спит, поэтому несколько минут она просто наблюдает за ним, но потом что-то начинает тревожить ее. Малыш не просыпается, как его ни тряси.

По заключению коронера, смерть наступила в результате удушения, а меня несколько раз вызывают в полицию. Причиной тому служит страховка, которую я оформила некоторое время назад. Настырный клерк буквально вынудил меня это сделать, а теперь по ней мне полагается пятьсот долларов. Признаться, во всей этой суматохе я даже забываю о выплате и вспоминаю о ней лишь благодаря полиции.

Дочь больше не желает меня видеть, не понимая, что я оказала ей услугу. У нее появился шанс создать семью с чистого листа, не тащить в новый брак детей и не мучиться от людского осуждения, если бы она оставила мальчика на мое попечение.

Роберт начинает пить каждый день. Соседи и подруги сочувственно кивают, когда я упоминаю об этом в разговорах. Я часто уезжаю к друзьям или родственникам, а когда возвращаюсь, застаю пьяного мужа в гостиной, с неизменной бутылкой виски в руках. Скандалы у нас случаются часто, но в тот раз происходит что-то страшное. Роберт весь день почему-то нервничает, а потом уходит в ближайший бар.

Он вваливается домой глубоко за полночь, видит меня и расплывается в улыбке, а потом лезет обниматься. Я стараюсь увернуться, потому что запах перегара невыносим, но Роберт от этого становится еще агрессивнее, принимается грубо срывать с меня платье и лезет в трусики. Он насилует меня достаточно долго, чтобы тысячу раз пожелать ему смерти. Обратись я в полицию, меня бы только подняли на смех. Муж изнасиловал жену? И правда, смешно.

Наутро Роберт выглядит испуганным и подавленным. Он извиняется и лебезит, уверяет, что больше никогда не притронется к спиртному, выливает весь виски. Через пару дней я нахожу початую бутылку дешевого пойла. Несколько минут я просто стою в оцепенении, но, когда рука уже тянется отправить ее в мусор, понимаю, что должна поступить иначе. Я наливаю в горький виски не менее горький крысиный яд и оставляю напиток в гостиной. Если бы только Роберт не солгал мне тогда, то остался бы жив, но он врал, впрочем, как и всегда. 

* * *

В городе мало кто верит в естественную смерть Роберта. Подруги и соседи продолжают вежливо улыбаться мне, обсуждают мои розы и новые салфетки в магазине, но я слышу шепоток за спиной. Мелвина повсюду рассказывает, что я убийца. Ее жалеют, считая, что она повредилась умом после смерти детей, но червь сомнения поселяется в умах людей. Меня начинают считать если не убийцей, то ангелом несчастья, а от такой сомнительной славы не так просто отделаться. Я пишу сестре с просьбой приютить меня на какое-то время, чтобы прийти в себя и успокоить сердце в объятиях родных. Моя дорогая Дови, конечно, рада меня принять.

В поезде я всю дорогу листаю журнал. Чтение помогает справиться с раздражающим стуком колес, который каждый пассажир обречен слушать в пути. В разделе объявлений о знакомствах я нахожу кое-что интересное. Просматривая такие заметки, ты живо представляешь себе, какая жизнь уготована избраннице того или иного мужчины. Все они моложе меня, поэтому мне сложно вообразить себя супругой кого-то из них. Но вот мне на глаза попадается объявление от человека моего возраста, да к тому же он из Северной Каролины, куда я направляюсь. Мелкий клерк Арли Лэннинг недавно потерял супругу и надеется снова обрести семейное счастье. Мне рисуется то благоденствие, которое способна подарить ему я. Перед моим внутренним взором предстает дом этого человека и цветы, которые я могла бы посадить в саду. Меня больше не связывают никакие обязательства перед семьей, так что нет ничего дурного в том, чтобы написать этому господину. Самое плохое, что может произойти, – он просто не ответит мне. Полагаю, этот удар я выдержу.

Приехав к сестре, я отправляю письмо мистеру Лэннингу и на время забываю об этом. Дови живет в небольшом доме вместе с мужем и детьми. Она очень постарела за те несколько лет, что мы не виделись. Под глазами у нее залегли глубокие тени.

– Ты здорова? – спрашиваю я, когда мы остаемся наедине.

На минуту она замирает, чтобы собраться с мыслями, но потом печально качает головой. Рак. Проклятье женщин преклонного возраста. Врачи пичкали ее какими-то лекарствами, а потом просто выписали, посоветовав провести последние дни с семьей. Собственно, именно поэтому она была так рада получить от меня письмо с просьбой о визите. Через несколько дней приезжает мама. Домишко, в котором всего одна спальня для гостей, трещит по швам от такого количества народа, но Дови, очевидно, рада тому, что здесь собрались все ее близкие.

– Тебе письмо, – озадаченно произносит она, разбирая однажды утреннюю почту.

Это послание от мистера Лэннинга, на объявление которого я ответила. Он пишет о том, как устал от одиночества и как хочет найти тихую гавань и женщину, с которой можно достойно встретить старость. В его ответе я нахожу все, что мечтала услышать, поэтому с замиранием сердца отправляю ему новое, куда более ласковое письмо. Наша переписка продолжается недели две, а потом мы договариваемся о встрече, и я приезжаю к нему. Через три волшебных дня мы уже идем в церковь, чтобы узаконить наши отношения перед Господом.

Мне понадобится меньше месяца, чтобы разочароваться в Арли Лэннинге, потрепанном прелюбодее и алкоголике. У него есть взбалмошная сестра, заменившая ему мать. Противная старая дева, всякий раз покидая наш дом, говорит что-то вроде:

– Мы с Арли семья. Даже не надейся заполучить хоть что-то после его смерти.

– Я надеюсь, что не доживу до этого, – отвечаю я и вежливо улыбаюсь.

Этот разговор повторяется из раза в раз, превращаясь в своего рода ритуал. Когда Арли слышит от меня жалобы на сестру, он старается перевести все в шутку или сбежать в бар. Мой новый муженек точно такой же, как все: слабый, недалекий любитель выпивки и женщин. Он изменяет мне уже через месяц после свадьбы, а потом долго извиняется и вскоре снова заводит интрижку. Я часто езжу в гости к Дови, а вернувшись, обязательно нахожу следы пребывания других женщин. Это заставляет меня еще чаще покидать дом и искать утешения в объятиях едва знакомых мужчин. Так продолжается до тех пор, пока моей бедной сестре не становится значительно хуже. Дни ее сочтены, но Арли отказывается даже говорить об этом и грозит подать на развод, если я еще хоть раз сбегу к ней.

– Поклянись, что бросишь пить, – требую я взамен на обещание больше никуда не уезжать.

Арли соглашается, а через несколько дней умирает, отравившись дешевым виски. На похоронах ко мне подходит его сестра и требует в трехдневный срок освободить дом, который по завещанию должен достаться ей.

– Завтра же постараюсь съехать, – успокаиваю я ее, а вечером уже загружаю свои чемоданы в такси.

Поселившись в небольшом мотеле, я сутки напролет читаю любимые женские журналы. За картонными стенами слышатся неприличные звуки, днем и ночью кто-то кричит и ругается на стойке регистрации, но мне ничто не может помешать. В любую секунду я могу просто закрыть глаза и вообразить какую угодно жизнь. Для этого достаточно пролистнуть несколько страниц романа или короткой сентиментальной повести в журнале. Спустя неделю, за день до того, как сестра Арли получит право приступить к оформлению документов на дом, я возвращаюсь, пробираюсь внутрь нашего семейного гнездышка, воспользовавшись запасным ключом, спрятанным в клумбе, разливаю повсюду горючую жидкость, буквально пропитывая каждый сантиметр жилища, а затем бросаю горящую спичку.

Несколько минут я наблюдаю за тем, как полыхает этот небольшой особняк. Все напоминания о земной жизни Арли, обо всех его любовницах, припрятанных бутылках виски, старых книгах по архитектуре исчезают – все сгорает в считаные секунды. Мне требуется сделать усилие над собой, чтобы отвести взгляд от пожарища. Нужно спешить на поезд, который отвезет меня к сестре.

Остается лишь дождаться звонка из страховой компании и получить деньги за сгоревший дом. Страховка оформлена на мое имя, поэтому именно я имею право на компенсацию. Не бог весть какие деньги, но они не достанутся сестре Арли, а это приятно. Ко всему прочему, у меня ведь нет никаких сбережений, а начинать жизнь с нуля в сорок с лишним лет не так-то просто, скажу я вам.

Некоторое время я намереваюсь провести у сестры, которая угасает с каждым днем. Она уже давно не встает с постели, а в ее спальне поселился едкий запах лекарств и немытого тела. Эту вонь я чувствую каждый раз, заходя в дом родителей. Однажды вечером, когда все домашние разбредаются по комнатам, я захожу к Дови, чтобы принести ужин. Она сидит на кровати, склонившись над тазом. Ее тошнит. Я уже собираюсь уйти, но сестра делает останавливающий жест рукой. Отдышавшись, она начинает торопливо говорить о том, как любит своих детей и внуков, как не хочет быть для них обузой и как устала от такой жизни. Она просит помочь ей уйти, но я, конечно, отказываюсь. На следующий день я приношу ей чуть подгоревший пудинг с горьковатым вкусом. Попробовав его, она смотрит на меня с благодарностью, а я выхожу из комнаты с тяжелым сердцем.

Той ночью Дови умирает, а мне нужно придумать, что делать со своей жизнью, ведь теперь у меня нет повода находиться в доме сестры. В одной из газет я вижу рекламу брачного агентства для состоятельных людей. Они обещают найти достойного супруга каждой обратившейся женщине. Их услуги стоят дорого, почти половину той суммы, что мне выплатили за сгоревший дом, но взамен я получаю много больше, становясь членом элитного клуба. Никогда прежде я не могла и мечтать о том, чтобы быть частью какого-нибудь привилегированного сообщества.

Мне показалось, элитный клуб знакомств – это именно то, что нужно приличной женщине моего возраста. Они ведь не просто так называют себя лучшим брачным агентством штата и берут такие деньги. К ним обращаются только достойнейшие люди.

Нэнни Досс

Приятная девушка встречает меня в офисе компании и окружает теплом и заботой. Целыми днями мы разглядываем анкеты и фотографии женихов, пока я наконец не останавливаюсь на одном из них. Ричард Мортон, весьма успешный клерк, живущий в маленьком городке Эмпория, вскоре становится моим новым мужем. Как и обещали в агентстве, он обеспечен, однако «высокие моральные ориентиры», о которых он упоминает в анкете, на деле оказываются ложью. Он принимается изменять мне чуть ли не на следующий день после свадьбы, а если в доме обнаруживаются губная помада или дамские подвязки, заявляет, что я окончательно выжила из ума и мне пора обратиться к врачу.

Когда я только начинаю обживаться на новом месте, а Ричард еще не изменяет мне в открытую, приходит письмо от моей матери. Она сообщает о том, что умер отец и поэтому она собирается продать дом и переехать ко мне. Перед глазами тут же встает комната умирающей сестры, пропитанное горестями и старостью помещение, которое в течение долгих месяцев отравляет весь дом. Меньше всего на свете мне хочется служить сиделкой для старой матери с ее вечными упреками в том, что я недостаточно хорошая хозяйка. И все же я соглашаюсь, ведь было бы верхом неблагодарности отказать ей в подобной просьбе.

Мать приезжает спустя пару месяцев, но ей не суждено провести у нас много времени. Буквально через несколько дней она мирно отдает богу душу в своей постели. Все складывается как нельзя более удачно. Похороны проходят в Канзасе. Мои новые подруги соболезнуют мне и пытаются успокоить. Ричард же, напротив, ведет себя неподобающе. Он не только насмехается надо мной, но и начинает распускать руки, когда я говорю ему что-то лишнее. Весь ужас даже не в том, что муж может меня ударить, – но он делает это в трезвом состоянии и с непроницаемым лицом, как будто дрессирует собаку. Я стараюсь исправиться: готовлю лишь то, что ему нравится, целыми днями убираюсь в доме и стираю, но никогда не слышу ни одного доброго слова. Он потешается над моей новой страстью: теперь в любую свободную минуту я включаю громоздкий телевизор, который стоит в гостиной, чтобы погрузиться в одну из тех мелодрам, которые так отличаются от серой реальности.

Через три месяца после смерти моей матери умирает и Ричард, отравившись своим любимым пирогом с черносливом, который на этот раз кажется ему чересчур горьким. Спустя три дня после похорон я покидаю Канзас. Соседи думают, что это ненадолго, но я не намерена возвращаться. В Оклахоме, за несколько сотен миль отсюда, меня ждет Сэмюэль Досс, несчастный священник, потерявший всю семью во время торнадо, а теперь жаждущий спокойной жизни рядом с верной благочестивой женой. А я ведь как раз такая. Мы просто созданы друг для друга.

Проходит всего несколько дней после первого свидания, и мы уже обвенчаны. Я искренне верю в то, что этот подтянутый пожилой мужчина станет моей пристанью, ведь именно так обычно заканчиваются все сентиментальные романы. Сэмюэль служит священником в Церкви Назарянина. Как и полагается хорошей жене, я тут же принимаюсь изучать особенности этой ветви христианства, но правила слишком строги. У Сэмюэля нет телевизора, а за последние несколько лет я так привыкла к тому, что на маленьком экране воплощаются все мои мысли и мечты. Если любовный роман рассказывает о мире грез, то мелодрама, снятая на пленку, дает тебе что-то сверх того, а ее просмотр требует значительно меньше усилий. Когда я предлагаю купить хотя бы самый простой телевизор, Сэмюэль очень долго объясняет, почему эта штука – порождение дьявола. Вскоре он замечает у меня в руках журнал и просит его посмотреть. Минут через пятнадцать он презрительно морщится, а потом провозглашает:

– Это недостойное чтение. Я не позволю читать и тем более держать подобное в доме. Женщине не пристало брать в руки иные книги, кроме Библии. Только мужчина может различить, где текст от Бога, а где – от дьявола.

Мне остается только кивнуть и подчиниться. Я легко нахожу новых друзей в провинциальной Талсе, постепенно изучаю город и покупаю разные мелочи, необходимые для создания уюта. Муж все это не одобряет и отбирает у меня чековую книжку, не позволяет носить брюки и встречаться с подругами в кафе. А затем он запрещает мне уезжать из дома. Несколько месяцев я чувствую себя так, словно оказалась в тюрьме или даже хуже. В репортажах из таких мест обычно показывают, как заключенные смотрят телевизор, слушают радио и читают книги. Мне же возбраняется даже это. В довершение всего муж не разрешает мне смеяться, так как смех, по его словам, тоже от лукавого.

Она была похожа на мою мать. Милая пожилая женщина с заразительным смехом. Даже когда она рассказывала об ужасных вещах, трудно было сдержать улыбку из-за ее манеры говорить.

Из воспоминаний полицейского, проводившего допрос Нэнни Досс

Я продолжаю украдкой читать журналы и колонки с брачными объявлениями. И вот как-то раз мне попадается объявление, на которое я решаюсь откликнуться. Я представляюсь вдовой, скорбящей по недавно усопшему супругу и истосковавшейся по любви и заботе. Завязывается переписка. С каждым новым письмом во мне все сильнее закипает ненависть к Сэму, и очень скоро я начинаю подсыпать мышьяк в его кофе. Мне он запрещает пить этот напиток, потому что я женщина. Я подмешиваю маленькие дозы, поэтому Сэмюэль почти не замечает недомогания, но нужно спешить. Я оформила страховку на мужа, и срок ее действия вскоре истекает, а мой благоверный, кажется, не торопится отдать концы. Однажды я добавляю в чашку слишком много порошка, и вечером его забирают в больницу. Пищевое отравление. Несколько дней он лежит под капельницей, а потом возвращается домой – кажется, более здоровым, чем был до нашего знакомства. Медлить нельзя. У меня остается всего несколько дней на то, чтобы обеспечить себе безбедное существование до конца жизни.

Сэмюэль умирает 12 октября 1954 года, а через какое-то время в мою дверь стучится полиция. Я стараюсь быть милой и вежливой с этими господами. Они все спрашивают и спрашивают одно и то же, а я продолжаю шутить и улыбаться. Ночь в полицейском участке – не самое подходящее для пожилой женщины времяпрепровождение. Наутро я просыпаюсь с мигренью, которая усиливается с каждой минутой. Офицер забирает у меня журнал, поэтому нет ни малейшей возможности укротить эту боль, попытаться с ней договориться или хотя бы немного отвлечься. Боль распирает голову изнутри, словно череп сдавлен медным обручем. В эту секунду один из офицеров заходит ко мне, и я замечаю в его руках журнал. Это единственное спасение, которое может прекратить мои муки.

– Я подумал, вы обрадуетесь своему журналу. Расскажите честно о том, как убили мужа, и сможете весь день читать в камере.

На мгновение я замираю, решая, как лучше поступить, а потом мое лицо помимо воли расплывается в улыбке, и меня начинает распирать от смеха. 

* * *

Нэнни Досс была осуждена за убийство Сэмюэля Досса и приговорена к пожизненному заключению. Другие убийства доказать не удалось. Она скончалась в своей камере спустя десять лет. Годы жизни за решеткой Нэнни провела за чтением женских романов, которые брала в тюремной библиотеке. К ней часто обращались с просьбой об интервью. Также была проведена подробная психиатрическая экспертиза убийцы, в результате которой не обнаружилось никаких сколько-нибудь значимых отклонений от нормы. Многие исследователи сходятся во мнении о том, что одной из причин криминального поведения стала травма головы, которую Нэнни перенесла в семилетнем возрасте. Вследствие удара были повреждены лобные доли, отвечающие за торможение и контроль действий. Всякий раз, когда обычного человека может лишь мимолетно посетить мысль об убийстве, она их совершала, не видя в этом особой проблемы. В пользу этого заключения свидетельствуют и заразительный смех вне зависимости от ситуации, и периодически проявлявшийся нервный тик, и головные боли, преследовавшие ее всю жизнь. Уплощенный аффект по диспозиции «дерево и стекло» сделали женские романы и глянцевые журналы единственно важной частью ее жизни. По факту они заменили ей реальность и развили патологическую лживость. Нэнни врала всегда и всем, не преследуя никаких меркантильных целей, ей просто нравилось придумывать истории о себе на основе прочитанного и увиденного. Поскольку она всегда понимала, когда говорила правду, а когда выдумывала, это нельзя считать свидетельством расстройства личности. Она отлично справлялась с ролью жены и матери, была весьма нарциссической и демонстративной личностью, склонной выстраивать поверхностные отношения. Для нее были важны не успеваемость детей в школе или мнение мужа, но то, что подумают о ней соседи или как выглядят ее родные в глазах посторонних. Именно страх перед тем, что скажет общество, заставлял ее раз за разом убивать мужей. Нэнни Досс считала развод аморальным, компрометирующим женщину, а убийство не казалось ей чем-то ужасным, ведь велик шанс, что его никто не раскроет. Впрочем, нет сомнений в том, что она полностью осознавала противозаконность своих действий, а также могла отказаться от совершения преступлений, но не стала этого делать и поэтому заслуженно понесла наказание.

3. В тишине. Бетти Лу Битс

(1937–2000) Северная Каролина, Вирджиния, Техас (США)

Роберт, двадцатилетний сын Бетти Лу, весь день слонялся по городу в поисках подработки, но так и не сумел упросить ни владельца бара, ни хозяина лодочной станции на озере подыскать для него хоть какое-нибудь занятие долларов за десять.

– Никому не нужны такие люди, Роб. Либо устраивайся куда-то на постоянной основе, либо оформляй пособие. Нельзя так слоняться без дела по городу каждый раз, когда нужны деньги, – говорит ему на прощание владелец лодочной станции.

Он уже не раз предлагал парню должность администратора, но тот всякий раз отказывался. Роберт словно опасается брать на себя обязательства, связанные с работой в одном месте. В его сознании это равносильно навечно застрять здесь, на озере Форт-Крик. Все жители городка лет до тридцати испытывают те же страхи, ну а после этого возраста они, напротив, уже боятся уезжать.

Поморщившись, владелец станции достает из кармана десятку. Роберт тут же направляется в единственный на всю округу бар, чтобы выпить дешевой текилы, – для местных это главное средство примириться с реальностью.

Молодой человек возвращается домой глубоко за полночь. Старый, насквозь прогнивший «Додж» со скрипом останавливается возле некогда белого трейлера с проеденными ржавчиной стенами. Под навесом сидит его мать Бетти Лу и курит. Возле ее ног валяется с полсотни окурков. Рядом с ней пластиковый столик со следами затушенных сигарет. Худая женщина с лицом старухи, не смирившейся с возрастом, одета в короткие шорты и серую растянутую футболку. Выжженные краской белые волосы придают ей сходство с ведьмой, а листья, запутавшиеся в колтунах, довершают образ. Роберта всегда поражало умение матери перевоплощаться. Стоило ей собраться на работу, и она превращалась в красотку, но уже наутро снова становилась старухой. И дело было вовсе не в тонне косметики. Все определял взгляд. В местном баре, где Бетти Лу служила официанткой, в ее глазах всякий раз загорался огонь надежды на перемены, который тут же угасал, когда женщина оказывалась в своем проржавевшем трейлере с тысячью щелей и дыр.

Бетти Лу поднимает на сына обесцветившиеся от возраста и алкоголя глаза, а затем молча берет прислоненную к трейлеру автомобильную лопату и протягивает ее сыну. Тот набирает воздуха в легкие и с шумом выдыхает. Все кончено. Наконец-то. 

* * *

Если женщина убивает насильника, заслуживает ли она наказания? А если это месть за то, что он надругался над ее детьми? Может, тогда все же уместно говорить о снисхождении? Но порой подобные вещи повторяются, и уже закрадываются сомнения в оправданности убийства. А теперь представьте, что вы никогда не видели от мужчин ничего, кроме насилия. В этом случае вряд ли ваш выбор падет на другого партнера. Раз за разом в вашей жизни будут возникать субъекты, которые привыкли измываться над слабыми, а вам останется только терпеть или мстить. Что вы выберете?

Я расту в городке Роксборо в Северной Каролине. Отец перебивается временными заработками, большая часть которых уходит на выпивку и азартные игры. Мать пытается выжить на оставшиеся жалкие гроши. Главное воспоминание о детстве – голод. Это чувство пронизывает все мое существо, заставляет думать только о том, где и как достать еды. Наверное, вы подумаете: а как же соседи, которые могли бы помочь? Но и у них дела идут ничуть не лучше. На дворе конец 1930-х, а затем и начало 1940-х. На какую работу можно рассчитывать в Роксборо? По крайней мере, именно это говорит отец всякий раз, когда мать ругается с ним. Обычно он со спокойным равнодушием выслушивает ее крики, пару минут сидит молча, а потом взрывается. Припадок гнева длится не дольше часа, но за это время дом превращается в настоящее поле битвы, а мать потом еще неделю скрывает синяки под платьями с закрытым воротом и длинными рукавами. Затем она начинает уходить куда-то по вечерам, накрасив губы ядовито-красной помадой. Возвращается мать под утро очень уставшей, кладет на стол несколько смятых, пропахших дымом и алкоголем купюр, а потом часами сидит на стуле, и по ее лицу катятся слезы. Похоже, она занималась проституцией, чтобы хоть как-то прокормить нас, но я не хочу об этом думать. Мама осталась в моих воспоминаниях прекрасным ангелом, которого у меня слишком рано отобрали.

Голод не мог не сказаться на моем здоровье. Недоедание убивает медленно, человек начинает хиреть, сам того не замечая. В детстве я все время болею. У меня астма и бесконечный кашель. Потом начинается лихорадка, которая не проходит несколько недель. Я задыхаюсь по ночам. Мои глаза гноятся, и пелена застилает все вокруг. Потом начинают угасать звуки. Кажется, истощенный организм просто решил, что не стоит тратить силы и слух мне не пригодится. Никто никогда не говорил мне ничего интересного и важного. Как бы я ни кричала, никто не подходит к моей постели, и я замолкаю. Где-то спустя месяц после начала болезни мама отвозит меня в больницу, где ставят диагноз – корь и осложнение в виде глухоты.

Иногда мне кажется, я помню мир звуков, но потом понимаю, что это только призрачные фантазии. Мне лишь мерещится какофония, которую я не ценила раньше. Глухота не стопроцентная, до меня долетают едва различимые отголоски, разобрать которые невозможно. Попробуйте подслушать людей, которые находятся в сотне метров от вас. Вряд ли вам удастся что-то уловить. Такой становится моя реальность, и родители быстро осознают, что у меня мало шансов добиться чего-то в жизни. Глухота и бедность не лучшие условия для старта.

Бетти Лу Битс

Мир погружается в безмолвие. На меня перестают обращать внимание, и я расту, как сорная трава. Никто даже не пытается записать меня в школу, а когда вдруг вспоминают, что пора бы научить меня грамоте и счету, оказывается, что образовательное учреждение не готово принять умственно отсталого ребенка. За год тишины я разучилась говорить, а если у человека отсутствуют речь и слух, его обычно записывают в слабоумные.

Поход в школу на собеседование оставляет сильное впечатление. Вокруг кипит жизнь, все носятся как угорелые и о чем-то без конца говорят, но я не могу разобрать слов. После этого я начинаю охоту за человеческими голосами. Ведущие новостей, соседи или дети, живущие неподалеку, – не имеет значения, кому они принадлежат. Каждый день я отправляюсь на поиски человеческих голосов, чтобы слушать и пытаться понять.

Уже через год никто не замечает моей глухоты, так хорошо я научилась читать по губам. Разве что я никогда не оборачиваюсь, если меня окликают, но это не так уж сильно мешает учебе. А вот друзей у меня нет. Никто не бьет меня в столовой и не запирает в туалете, как это порой происходит в школах, но никто и не зовет играть, не приглашает на ночевку или на пикник у озера. Я живу почти в абсолютной тишине, а чтобы быть услышанной, мне всякий раз приходится изо всех сил напрягать голос. Чаще всего этот крик принимают за истерику.

Мама отчаянно пытается спасти разрушающийся брак. В таких случаях женщины обычно беременеют. У меня появляются брат и сестра, которые теперь отнимают у нее все свободное время и силы. Она больше не может уходить по вечерам, поэтому голод снова протягивает к нам свои липкие лапы. Отец пьет все больше, пока наконец не попадает в больницу. Это так сильно его пугает, что он решает радикально переменить свою жизнь и даже устраивается в исследовательский центр в штате Вирджиния.

Мы перебираемся в небольшой дом в Хэмптоне. По задумке отца, все должно тут же перемениться к лучшему, но на деле переезд еще больше осложняет наше существование. Здесь мы чужие, а в маленьких городках это проклятье. Мама целыми днями сидит и безучастно смотрит в стену, пока жизнь течет мимо. Впрочем, кажется, это всех более или менее устраивает. Но однажды, проснувшись поутру, она буквально кипит энергией. Ей хочется все вокруг сокрушить и переделать. Она начинает с перестановки мебели и покупки новых штор, но потом вдруг заговаривает о планах открыть собственный салон красоты и уехать к морю вместе с детьми. Теперь по вечерам она снова уходит, нарядившись в свои лучшие платья, но утром уже не оставляет на столе смятые купюры. Отец буквально источает злобу, а когда вдруг находит коробку из-под печенья, куда мама складывает деньги на переезд, свирепеет и устраивает ужасный скандал. Через несколько дней он запирает ее в психиатрической лечебнице в соседнем штате. Случается, так поступают отчаявшиеся мужья, когда жена вдруг решает уйти от них. Это лучший способ борьбы с помешательством, которое заключается в том, что в женщине вдруг просыпается желание жить.

Отец запрещает даже упоминать маму в разговорах, и вскоре она как будто перестает существовать для нас. Он работает водителем в исследовательском центре, но большую часть зарплаты тратит на проституток и алкоголь. Я занимаю мамино место и постепенно беру на себя все домашние заботы. Уборка, стирка, готовка, забота о брате и сестре – все это теперь делаю я, глухая девочка, которая очень хочет всем доказать, что она ничем не хуже остальных. Из-за всего этого в школе начинаются проблемы, но учителя стараются делать вид, что не замечают моего отсутствия на уроках. Я не пью, не гуляю с мальчиками и никак не порочу облик заведения. Прямо скажем, таких учеников в государственной школе не так уж много.

Откуда мне знать, что, исполняя роль жены в бытовых делах, рискуешь занять ее место в постели? Кто подумает такое о собственном отце, тем более когда тебе всего-навсего тринадцать? Но однажды он вваливается в дом и с порога начинает кричать на меня, как это обычно происходило у них с мамой, а потом вдруг прижимает к стенке и задирает юбку.

Самое страшное – это не само изнасилование, а то, что утром приходится вести себя так, будто ничего не произошло. И так ежедневно. Ночь укрывает мерзость, а день стирает накопившуюся грязь. Однажды я рассказываю обо всем соседке, но кто поверит глухой девчонке, мать которой отправили в психушку?

Если очень громко кричать, рано или поздно кто-нибудь услышит. Я знакомлюсь с Робертом на вечеринке у озера. Одноклассники приглашают меня то ли из жалости, то ли случайно. Роберт Брэнсон приехал в наш город на пару дней погостить у родственников. Он не знает ни о моей глухоте, ни того, из какой я семьи. Для него я просто хорошенькая блондинка, с которой приятно провести вечер. Мне нравится, что в глазах Роберта я ничем не отличаюсь от остальных и даже кажусь ему чуть красивее некоторых девчонок. Поэтому я готова, не раздумывая, пасть в его объятия и сбежать на другой конец страны. На следующий день мы уже сидим в автобусе, который мчит нас в Техас.

Не самый надежный вариант, верно? Все знакомые намекают на то, что такой брак долго не продлится, но они ошибаются. Роберт любит меня, а я боготворю его. Иногда он напивается и устраивает заваруху, но это никогда не выливается во что-то серьезное. Если ты страдаешь глухотой, то нужно очень громко кричать, чтобы тебя услышали. Когда Роберт нарывается на скандал, я ему не уступаю. Я могу не только наорать на него, но и швырнуть чем-нибудь тяжелым, если он напился или спустил получку на проституток. Он часто тратит деньги на девушек из бара. Это больно ранит, но в юности всегда кажется, что другого такого больше не встретишь. В итоге я прибегаю к испытанному способу удержать мужчину. На дворе 1950-е, замужняя женщина без детей выглядит странно. Окружающие начинают подозревать, что она больна и неспособна родить, а я не хочу, чтобы обо мне такое подумали.

К двадцати пяти годам у меня уже четверо детей. Они сводят меня с ума и лишают желания просыпаться по утрам. На короткий период, пока длится беременность, все вроде бы приходит в норму, но потом мир снова становится черным и беспросветным. Спросите меня, люблю ли я своих детей, и ответ будет утвердительным. Предложите мне от них избавиться, и я сию минуту соглашусь. Разве что Роберта, своего первенца, я бы оставила. К пяти годам он превращается в настоящего мужчину, который бесстрашно выступает в мою защиту. Он готов сразиться не только с соседскими мальчишками, но и с отцом. Ли, Рейчел и Кристи только и делают, что вопят и чего-то требуют. Девочки. Как ни крути, но девочки обречены на то, чтобы всю жизнь доказывать право считаться человеком, пусть даже второго сорта. Они вырастут, выйдут замуж и станут чьей-нибудь собственностью. Дочерей не рожают для себя. Их выращивают, чтобы со временем постараться сбыть в хорошие руки.

Вдруг я осознаю, что целыми днями торчу дома и смотрю в пустоту, пытаясь заставить себя хоть что-нибудь сделать. Но стоит мне встать и приняться за работу, как по моему лицу начинают катиться слезы. Точно так же в свое время вела себя мать, но тогда мне казалось, что виной всему лень и глупость. Я не просто чувствую безысходность – она становится моим вторым именем. Роберт вдруг берет обыкновение исчезать на несколько дней, а потом даже не удосуживается объяснить, где он был. Муж чувствует мое бессилие. А в таком случае мужчина начинает истязать свою жертву. Это что-то вроде инстинкта, который приказывает добить слабого. О подобных вещах не принято распространяться, но так зачастую происходит. Это как с домашним насилием. Не знаю ни одной женщины, которая не испытала бы его на себе, но ведь никто в нем никогда не признается. Вряд ли побои – тема оживленных бесед у клиенток дешевых салонов красоты, сидящих за стеклянными витринами на виду у прохожих. О таком, скорее, многозначительно молчат.

Мы часто ссорились с Робертом, но у кого в семье заведено по-другому? Иногда он поколачивал меня, но и я ему не давала спуску. Все жили примерно так же, не нужно думать, что я чем-то выделялась в этом плане.

Бетти Лу Битс

Однажды, распалившись во время очередной ссоры, я разбиваю об его голову стеклянный кофейник. Подобное происходило не раз, но теперь Роберт реагирует иначе. Муж уходит из дома, хлопнув дверью, а я только через неделю начинаю понимать, что он не вернется. Если мужчина почувствовал твою слабость, то он уже не признает в тебе достойного соперника. Отныне ты жертва. Перестань ею быть, и он просто исчезнет с горизонта. Нельзя показывать слабость, и нельзя ни от кого зависеть. Я осознаю это в тридцать с небольшим, когда у меня на руках четверо детей, которых нечем кормить, и дом, за который нечем платить.

С другой стороны, только сейчас, когда мне перевалило за третий десяток, я начинаю дышать полной грудью. Все свободное время я провожу в дешевых барах для байкеров или в придорожных стриптиз-клубах. Мне нравится, что здесь мужчины воспринимают меня как равную, угощают выпивкой, называют красивой и даже сочувствуют, узнав, что я многодетная мать, страдающая глухотой. Один ухажер сменяется другим. Кто-то помогает оплатить жилье, а кто-то просто покупает немного продуктов. Этого, конечно, хватает ненадолго, но через пару месяцев хозяин местного стриптиз-клуба замечает, что я неплохо танцую, и предлагает работу. Мне уже не стать звездой даже такой маленькой площадки, но мое тело по-прежнему нравится мужчинам, а с помощью косметики можно нарисовать себе то лицо, которое тебе нравится. Да и на сцене всегда выглядишь чуть красивее, чем есть на самом деле.

Всю жизнь я пыталась стать нормальной, но это происходит только сейчас, среди ущербных лишних людей, которые по воле судьбы очутились в захудалом стриптиз-клубе, на обочине дороги, где-то на задворках Техаса.

Какое-то время я наслаждаюсь свободой и тем, какое впечатление произвожу на мужчин, но потом появляется Билл Лейн. Он один из постоянных клиентов бара. Все начинается с того, что мы перебрасываемся парой ничего не значащих фраз, но в один из вечеров я приглашаю его к себе, и с тех пор нам уже не хочется расставаться. Каждый день он отвозит меня в бар, а после смены забирает домой. Поначалу мне даже приятно танцевать так, будто в зале сидит он один. Но потом это приедается и клиентам, и хозяину заведения, а Билли требует, чтобы я бросила стриптиз и при этом зарабатывала столько же. Мы яростно ссоримся, но и примирение у нас такое, что стены ходуном ходят.

Недели через две Билли предлагает мне выйти за него замуж, и я, конечно, соглашаюсь. Детям нужен отец, а женщине муж. Наверное, где-нибудь в Нью-Йорке это необязательно, но в Техасе время застыло где-то в 1911 году. Женщину, которая раздевается перед мужчинами за деньги, здесь никто не станет уважать. Да и Роберт периодически маячит на горизонте, угрожая отобрать детей и спалить дом.

На этом фоне вспыльчивый, но надежный Билли кажется принцем. Он обещает спасти меня из долговой кабалы, в которую я скатываюсь с растущим ускорением. Но уже через месяц он впервые отвешивает мне оплеуху, а еще через два избивает и насилует, называя глухим уродливым ничтожеством. Я слышала эти слова от отца, а потом и от Роберта, но они все так же больно ранят.

Обычно Билли устраивает сцены, когда я собираюсь на работу, хотя теперь я всего лишь официантка. Сначала этому типу не нравится, как прибрано в доме, потом он плюет в приготовленный мною ужин и разглагольствует о том, что я должна быть ему благодарна по гроб жизни, ведь ему пришлось взять в жены глухую стриптизершу с четырьмя детьми. Билли замечает, что я наношу макияж. Разгорается ссора. Я стараюсь не уступать, но передо мной двухметровый верзила с ручищами дальнобойщика. Вряд ли его что-то может сломить или вывести из строя, кроме разве что пули.

Примерно через год я вышвыриваю вещи мужа из дома и подаю на развод. Кажется, это только сильнее заводит Билли. Теперь он повсюду преследует меня. Стоит мне заговорить с каким-нибудь мужчиной, и он, выскочив буквально из-под земли, пытается завязать с несчастным парнем драку. Доходит до того, что шериф идет мне навстречу и подписывает нужный документ, благодаря которому Билли получает ограничительный ордер. Пару дней он действительно больше не маячит у меня перед глазами, но потом, проникнув в дом, видит, что я собираюсь в бар, и устраивает очередной скандал. Дети за всем этим наблюдают. Старший сын пытается как-то его урезонить, но этот негодяй отшвыривает мальчика к стене и принимается бить меня об пол, пока я не лишаюсь сознания. Заметив, что из моей головы течет кровь, Билли вдруг пугается. Немного придя в себя, сквозь завесу боли я различаю, как он кричит моему сыну:

– Что уставился? Не видишь, матери плохо! Помоги ей, позвони в больницу, скажи им, что у тебя мать проститутка!

Я постепенно начинаю осознавать, что со мной произошло, хотя в глазах все еще двоится. Старший сын скулит возле стены, потирая руку, а Билли уже идет к своей машине, припаркованной возле дома.

Помню, как рычу от беспомощности, а потом бросаюсь к прикроватной тумбочке, достаю из ящика пистолет, снимаю его с предохранителя и выбегаю на порог, чтобы рассчитаться с человеком, так долго унижавшим меня. Слышу звук выстрела и глухой стук, с которым оружие, выпав из моих рук, ударяется о ступени. Я слышу.

Билли падает на колени, а на его рубашке проступает огромное пятно крови. В ужасе я начинаю звонить в службу спасения, а потом везу раненого в больницу. Выясняется, что пуля прошла навылет, не задев жизненно важных органов. Билли злорадно смеется надо мной.

– Раз уж берешь в руки пистолет, научись стрелять и не оставляй свидетелей, – с деланым добродушием произносит он, рассказывая полицейским о том, как я на него напала. Я сижу в том же кабинете и пытаюсь вставить хоть слово, но они меня не слышат.

Мы миримся с Билли через пару дней, и он отказывается от всех обвинений в мой адрес. Во время заседания бывший муж невнятно бормочет о том, что «тоже вроде бы некоторым образом виноват в конфликте», а потом прямо в зале суда предлагает мне вновь выйти за него.

Все обвинения с меня тут же снимают, но уже через пару месяцев после нашего воссоединения я снова указываю ему на дверь. На этот раз, побросав все свои пожитки в машину, я сообщаю домовладельцу о том, что съезжаю.

– Сообщите ваш новый адрес хотя бы, чтобы я знал, куда пересылать почту, – говорит хозяин жилища, но я обрываю разговор.

Нет никакого адреса, есть старый трейлер, который я приобретаю у одного посетителя бара. Вот туда мы и переезжаем. Трейлер – не лучшее место для жизни с детьми, но он стоит на берегу озера, и при должном старании из него может получиться неплохой дом с просторной террасой, которую я надеюсь соорудить с помощью навеса.

Я осознаю, что женщина, работающая в стриптиз-баре и живущая в трейлере, – не образец для подражания. Но не все, кто так живет, находятся на дне. Для некоторых – это тихая гавань, понимаете?

Бетти Лу Битс

Мне помогает обустроиться Ронни Трелколд, молодой парень, с которым я знакомлюсь в баре. Он кажется спокойным и надежным, поэтому я быстро принимаю его предложение, надеясь, что с этим человеком сумею поставить детей на ноги. Он нигде не работает, живет на пособие, и поэтому ничто не мешает ему заниматься воспитанием. Поначалу он действительно изображает хорошего отца и примерного мужа, но потом догадывается, что я зарабатываю в баре не только трудом официантки. Однажды он врывается туда и видит, как я танцую с обнаженной грудью. Стащив меня со сцены, Ронни пускает в ход кулаки. В результате побоев я еще неделю не могу встать с кровати.

– Что ты так стараешься, думаешь, клиентам не все равно? В таком случае они не стали бы спать с глухой старухой, – говорит он всякий раз, когда видит, как я крашусь.

Ронни не намерен разводиться и не требует, чтобы я уволилась. Он просто унижает меня каждую секунду. В его словах нет ничего, кроме зависти и ненависти.

Мужчины так просто не уходят. Они предпочитают изводить тебя, пока ты не попытаешься покончить с собой или разделаться с ними. Однажды, вернувшись из бара, я в изнеможении сажусь на кровать, а Ронни начинает по привычке допекать меня. Он распаляется все сильнее, но у меня нет сил ответить. Он бьет меня о стену, а затем задирает юбку и насилует на глазах у детей. Мне остается только тихо скулить на полу. Утром он ведет себя так, будто ничего не произошло. Все повторяется. С восходом солнца все стараются делать вид, что все случившееся накануне – всего лишь морок, ночной кошмар. Вот только я все помню и не намерена ничего прощать.

Ронни собирается куда-то, а я пью кофе и наблюдаю за тем, как он натужно пытается шутить. Проходит десять или пятнадцать минут, на экране телевизора сменяется пара музыкальных видео. Я ставлю чашку на стол, беру пачку сигарет и ключи от машины. Ронни требует, чтобы никто, кроме него, не курил в доме, поэтому я обычно делаю это, сидя в машине. Я выкуриваю одну сигарету, вторую… Муж выходит на проезжую дорогу, ведущую к озеру. Отсюда до озера не больше мили, поэтому он ходит туда пешком. Через лобовое стекло я слежу, как его массивная фигура уменьшается, а вместе с тем он становится менее страшным и опасным. Это больше не огромный бородатый здоровяк, который будет уместно смотреться на ринге для реслинга, это всего лишь маленькая фигурка, которую в моих силах уничтожить. Достаточно просто сбить его с ног, и я выиграю бой. В следующую секунду я уже жму на педаль газа и выезжаю на дорогу. Ронни всего в паре сотен футов от меня. Разогнаться не удается, но он все же падает, разбивает лицо и ломает ногу.

Конечно, Ронни грозит мне судебным иском, но я припоминаю ему, как он насиловал меня на глазах у детей. Это пугает его, и он соглашается разойтись мирно, а я даю себе слово больше никогда не допустить того, чтобы мужчина меня унижал. Я живу в своем трейлере, воспитываю детей на собственные средства. Так с какой стати мужчины продолжают считать меня своей собственностью? Почему смеют мне диктовать, что делать и как жить?

Наверное, с этой минуты во мне поселяется острая ненависть к противоположному полу. Я жду от них удара под дых. Как бы добр мужчина ни был при знакомстве, рано или поздно его истинная сущность вылезет наружу. Настанет час, когда он изнасилует тебя, а утром ты будешь делать вид, что ничего не произошло. Но мне и в страшном сне не могло привидеться, что они переключатся на моих детей.

Дойл Баркер появляется в моей жизни почти сразу после развода с Ронни. С виду это тихий и спокойный мужчина сорока с лишним лет. Жена выгнала его из дома, по всей видимости, из-за пристрастия к проституткам и стриптиз-клубам, и ему негде жить. Когда мы начинаем встречаться, он обитает в дешевом придорожном отеле неподалеку от Амарилло. Через пару недель после нашего знакомства он переезжает в мой трейлер. Поначалу Дойл кажется идеальным мужем. Впрочем, все как всегда. Он отдает мне всю получку, а по выходным возит детей в пиццерию. Я не задумываюсь над тем, почему лица дочерей мрачнеют, когда я упоминаю его в разговоре. Они молчат. Все делают вид, что ничего не случилось, а я не замечаю той звенящей тишины, какая царит в доме по утрам. Я привыкла к ней, она не кажется мне чем-то особенным.

Мы с Дойлом довольно часто ссоримся, но потом быстро миримся. Несколько месяцев все идет более или менее нормально, пока однажды, проснувшись ночью, я не иду выпить воды. Дойл стоит рядом с кроватью спящей дочери и гладит ее между ног. От неожиданности я шумно втягиваю воздух, и он в ужасе поворачивается. Встретившись со мной взглядом, Дойл одергивает руку, но с этого мгновения все идет наперекосяк. Мы не говорим об этом случае, но я все время помню о нем, начинаю присматриваться к этому человеку и намекаю на ночное происшествие в каждой перебранке. Он всякий раз трясется и выбегает на улицу, чтобы продышаться, а возвращается глубоко за полночь.

Проходит время, и я стараюсь стереть из памяти пережитый кошмар. У меня почти получается, но однажды я застаю его за тем, как он, зажав дочери рот рукой, стягивает с нее трусики и пытается изнасиловать. Я устраиваю скандал и намереваюсь вышвырнуть его на улицу, но в ответ он грозит мне психушкой и заявляет, что не собирается никуда уходить.

– Кому поверят, как думаешь? Глухой проститутке, стрелявшей в одного мужа и переехавшей на машине второго? Смеешься? Да я завтра же обращусь в отдел опеки, и у тебя заберут детей, а еще скажу на суде, что ты невменяемая истеричка, и потребую отправить тебя на принудительное лечение. Отгадай, с кем останутся дети и кто будет жить в твоем гнилом трейлере? – Дойл произносит это с гадкой улыбкой на губах.

Мое замешательство явно доставляет ему удовольствие, и нет никаких сомнений в том, что он сделает все в точности так, как говорит.

Мы с дочерью хороним Дойла на заднем дворе. Не имеет значения, кто занес лопату над его головой. Ни секунды не жалею о том, что он умер. Через пару недель я продаю его грузовик. На эти деньги мы живем, наверное, пару месяцев, покупаем кое-что из бытовой техники и чиним моторную лодку, на которой сын рыбачит. Иногда мы сдаем ее в аренду кому-нибудь из туристов.

Шериф несколько раз интересуется, куда подевался Дойл, но в городе его практически никто не знал, он был чужаком, исчезновение которого никого особо не беспокоит. Взрослый одинокий мужчина, судьба которого может волновать лишь его родственников. Но Дойл ненавидел бывшую жену, а с родителями за все время нашего знакомства не общался ни разу, так что переживать о его смерти некому.

На какое-то время я отказываюсь от идеи замужества. Я зарабатываю неплохие деньги в баре, разношу напитки топлес, заклеив соски задорными кисточками, развлекаю мужчин смачными шутками и иногда провожу с кем-нибудь из посетителей ночь, но чаще – только пару часов. Мне уже за сорок. Я больше не выступаю на сцене, а по утрам мне все сложнее приводить в порядок лицо. По телевизору любят показывать звезд, которые в сорок или пятьдесят выглядят так, будто только что окончили колледж, но у обычных людей нет таких возможностей. Кожа на лице грубеет от косметики, на ней появляются пигментные пятна и шрамы. Расширенные поры превращаются в настоящие кратеры. Под глазами виднеются мешки, которые невозможно скрыть, а шею перерезают кольца морщин. В баре мне удается изображать ту же субтильную девчонку, но не подумайте, что я никогда не смотрюсь в зеркало и не замечаю, как постепенно превращаюсь в старуху.

Дети повзрослели, но до сих пор живут со мной. Они неплохо учились в школе. У них все в порядке с внешностью и мозгами. Но ничем выдающимся ребята похвастаться не могут, а значит, практически не имеют шансов вырваться из богом забытого городка. Дочери выйдут замуж за кого-нибудь из завсегдатаев бара, а сын проработает всю жизнь на лодочной станции, по выходным рыбача на том же озере.

Я всегда старалась защитить своих детей от всякого такого, ну вы понимаете. Конечно, я бы не смогла оплатить учебу в колледже, но никому не позволяла издеваться над ними, как издевались надо мной.

Бетти Лу Битс

Однажды я встречаю Джимми Битса – толстяка в неопрятной куртке и с сальными шутками на все случаи жизни. Моему новому знакомому уже к пятидесяти, так что на юных стриптизерш ему остается только глазеть. В дешевом придорожном баре девочки сами решают, для кого танцевать. Джимми редко попадает в зону их интересов, так как по нему видно, что деньжат у него не водится. Парень занимается грузоперевозками. У него есть бывшая жена и, похоже, не менее бывшие дети. Если честно, то поначалу он кажется идеальным вариантом для того, чтобы вместе встретить старость, так что мы быстро съезжаемся.

Джимми находит общий язык с моим старшим сыном Робертом, так как оба любят рыбачить. Спустя пару месяцев они даже покупают новую моторную лодку. Это подарок, который муж делает самому себе на нашу свадьбу. Неделю или две мы проводим на озере, а потом Джимми возвращается на работу и снова принимается развозить газировку по магазинам. Ему не нравится это занятие, но никакого другого заработка здесь не найти.

Дальше все происходит по тому же сценарию, что и с Дойлом. Через пару месяцев мы начинаем ругаться. Я стараюсь не давать слабины, но однажды оказываюсь не готова к ссоре и сдаюсь без боя. Он кричит из-за какой-то ерунды, а я сижу перед зеркалом, и слезы градом катятся из моих глаз, размывая очертания предметов и оставляя черные подтеки от туши на щеках. Я не слышу криков, но вижу, как краснеет лицо мужа, как на его виске появляется пульсирующая вена, а рот произносит все более страшные оскорбления. Джимми вопит о том, что я уродливая, глупая, глухая старуха, которая выглядит смехотворно в своих шортах, и что он делает мне одолжение, ложась со мной в постель. С тех пор муж так часто повторяет слово «ничтожество», что я почти начинаю смиряться с ним.

А в одну из ночей я вижу, как Джимми подкрадывается к моей дочери и начинает щупать ее, гладить и раздевать. Она спит или притворяется. Так проще. Утром все равно придется делать вид, что ничего не произошло, так не лучше ли не просыпаться. Ужасно это говорить, но в тот миг я ей завидую. Ее молодость и красота еще десятилетия будут кружить мужчинам голову, а я – ничтожество без единого шанса на счастье.

Наверное, наши ссоры закончились бы тем, что я просто выбросила бы его вещи на свалку в паре кварталов от дома, но однажды он напивается и набрасывается на мою дочь в присутствии Роберта. Я не могу спустить это с рук, не имею права. Я читаю по губам сына о том, что случилось. Рассказанное им невозможно стереть из памяти. Если вы стали свидетелем взрыва или ограбления, то можете притвориться, что ничего не видели. Даже если вы были в компании пятерых человек. Это работает до тех пор, пока кто-то из этих пятерых не захочет обсудить увиденное, пока полицейский не спросит о том, что вы знаете.

Дочери на время уезжают. В трейлере только я с сыном и муж. Я прошу Роберта уйти на несколько часов, и он все понимает. Мой мальчик возвращается поздно ночью, я протягиваю ему лопату, и он, не произнеся ни слова, копает могилу на заднем дворе. Я застрелила своего мужа, потому что не видела другого выхода.

Сын помогает мне устроить все так, будто Джимми пропал без вести, отправившись рыбачить на лодке. Всю неделю полиция исследует озеро в поисках трупа, а потом мне приходит письмо из страховой компании. Оказывается, фирма, в которой работал муж, застраховала его жизнь на сто тысяч долларов. Это большая сумма, а значит, потребуется дополнительная проверка, и будет проведено тщательное расследование.

Сын помогал мне во всем. Как бы он сейчас ни пытался вывернуться. Он помогал во всем, если не сказать больше… Я не жалею ни о чем, каждый закопанный на моем дворе мужчина заслужил свою участь.

Бетти Лу Битс

Сто тысяч долларов. Эти деньги способны изменить мою жизнь. Их хватит на покупку дома и безбедную старость. Я тотчас превращаюсь в городскую знаменитость. Одни завидуют, другие притворно сочувствуют, третьи сыплют проклятьями. Хозяин бара даже просит меня какое-то время не выходить на работу, чтобы не будоражить публику.

– Посетители должны чувствовать себя лучше тех, кто их обслуживает, а если им приносит напитки без пяти минут миллионерша, это сложно сделать, – поясняет он.

Рано или поздно дети предают своих родителей. Это называют взрослением. Так происходит со всеми, но в моем случае это означает смертельную инъекцию. Кто-то подкидывает шерифу письмо с обвинениями в мой адрес. Живи я в настоящем доме, никто бы не обратил внимания на анонимку. Но у меня трейлер. Полиция приходит с обыском и вскоре находит достаточно улик, чтобы арестовать меня. Я рассказываю обо всем, что в действительности произошло, но дети дают показания против меня, а присяжные не слышат моих объяснений. Никто не слышит. 

* * *

Бетти Лу Битс была арестована в 1985 году. Суд приговорил ее к смертной казни. Приговор привели в исполнение 24 февраля 2000 года. До последнего она не признавала своей вины, утверждая, что убийства совершали ее дети, а она всего лишь помогала им прятать тела. Однако соответствующих доказательств представлено не было.

Ужасное детство, насилие в семье и вынужденная отчужденность от мира сделали из Бетти инфантильную зависимую личность, которой была свойственна позиция жертвы. Брак и рождение детей не заставили женщину повзрослеть, а вот уход мужа серьезно повредил ей психику. Впервые в жизни Бетти оказалась предоставлена сама себе, и это ввергло ее в переходный возраст длиною в жизнь. Ей нравилось заигрывать с общественным мнением и идти наперекор социуму, при этом у нее развился демонстративный тип копинг-стратегии. Сталкиваясь с проблемой, Бетти предпочитала кричать о ней так громко, как только сможет, привлекать к себе максимальное внимание окружающих в надежде на поддержку общества. Будучи нарциссической натурой, но не имея склонности к манипуляции, Бетти своим поведением лишь отдаляла от себя людей. В свое время сцена стриптиз-клуба спасла ее от нищеты. С тех пор при малейшей опасности она начинала вести себя демонстративно, устраивать скандалы и истерики, которые усиливались из-за наследственного маниакально-депрессивного психоза.

Деструктивное детство и юность влияли на выбор партнеров, от которых она всегда ждала лишь предательства, подлости и унижений. Мужья с лихвой оправдывали эти ожидания. В итоге у женщины сформировалась четкая стратегия: если кто-то покушается на твою жизнь, нападай в ответ, усиливай запугивания и проклятья. Она грозила мужьям огнестрельным оружием, и это работало какое-то время. Ранила их из пистолета, и это тоже оказывалось действенным. Но лишь до определенного момента. И вот тогда она начала убивать. Этот способ тоже какое-то время был эффективным, но каждый следующий спутник жизни был способен на все более страшные поступки и все быстрее заслуживал от Бетти «наказания». Она прекрасно осознавала свои действия, но до последнего дня была уверена в собственной правоте, считая убийства лишь самообороной и защитой детей.

Часть II. Мотыльки